Его лицо изменилось. Глаза расширились, стали тревожными и в них появилось что-то похожее на испуг. Он вдруг стал значительно моложе. Харриет была растрогана и еще более глубоко взволнована. Она сейчас очень хотела его.

Вместе, неловкие от поспешности, они сбросила с него одежду, уже ничего не складывая. Они на секунду прижались друг к другу, а потом Робин толкнул ее на широкую, ровную кровать. Он целовал ее в губы, а потом ее кожу, стараясь покрыть поцелуями каждый дюйм, как будто хотел поглотить ее.

— Робин… — пыталась прошептать Харриет.

Она собиралась предъявить свои представления о свободе и показать собственный опыт, получить некоторую возможность управлять и сказать, что она предпочитает быть сверху. Однако вместо этого Харриет закрыла глаза на блеклые стены и пустой квадрат телевизора и сдалась.

В течение долгих месяцев она была рассудительной и усердной. А сейчас с Робином она вспомнила все замысловатые удовольствия и развлечения, которые приводили к всепоглощающей цели. Она с огромным удовольствием позволила нести себя к этому, не пытаясь даже остановиться у вежливых вех: «Теперь ты» или «Тебе это нравится?»

Это было изумительное ощущение.

Она кончила быстро, даже слишком быстро. Харриет, которая никогда не кричала, занимаясь любовью, откинула голову назад и громко, бездумно стонала, не думая о спящих постояльцах отеля в других пронумерованных комнатах по обе стороны от их отдельного владения.

Робин был тише, когда пришла его очередь. Однако спазм продолжался долго, как у мальчика. Харриет обнимала его руками, и они молча лежали. Ресницы Робина были черными и влажными.

Наконец он тихо прошептал:

— Это было восхитительно.

Она улыбнулась, готовая расплакаться.

— Да.

Все было прекрасно, но кричать все-таки не следовало.

До Харриет доносились звуки уличного движения. Они были приглушенными, и их легко можно было принять за плеск морских волн или шум деревьев от ветра. Через некоторое время, почувствовав себя притиснутой, она чуть-чуть отодвинулась, хотя он и не отпускал ее, приподнялась на одном локте и посмотрела на него. Она увидела хорошо развитые плечи, плоский живот и редкий треугольник темных волос, распространяющихся по его груди в сторону живота.

— Ты выглядишь так, как будто опять веселишься над какой-то своей шуткой. Я считаю, что это несвоевременно.

— Нет, — смеясь, защищалась она.

Было прекрасно смеяться в постели.

— Я просто подумала, какой ты совершенный образец.

Она дразнила его, самоуверенная благодаря тому уважению, которым он платил ей. Она была необыкновенно счастлива.

— Есть ли что-нибудь такое, чего ты не можешь?

Робин сделал вид, что задумался:

— Давай подумаем… Гм. Ну, я не умею петь.

— О, в этом случае!.. — Харриет сделала вид, что хочет выбраться из постели, но он притянул ее назад и поцеловал.

— Если ты собираешься куда-то идти, то ты можешь на обратном пути захватить шампанское из холодильника.

Они сидели на кровати, пили шампанское и ели предусмотренные администрацией отеля фрукты, как будто были голодными, как волки.

— Который час?

— Поздно, поздно.

— Ты завтра не работаешь?

— Конечно, работаю. И ты, вероятно, тоже. Но еще слишком рано отправляться спать, как ты думаешь?

— Возможно. Или нет, невозможно. Точно. Робин…

На этот раз у Харриет была масса возможностей высказаться и показать свой опыт. Она оседлала его, а он смотрел на нее снизу вверх, раскинув руки, вновь с юным лицом, так, чтобы она перевернулась вместе с ним, держа его лицо между своими ладонями.

Это было очень хорошо.

В конце концов, они заснули, крепко обнявшись.

В середине ночи или, возможно, ближе к раннему утру, потому что тусклый серый свет проникал через окно, Харриет снова проснулась с лежащей на ней рукой Робина. Она повернулась к нему, приблизилась, и он снова вошел в нее без слов и подготовки.

В этот час даже отдаленный шум уличного движения не был слышен. Харриет вновь вскрикнула в полной тишине.

— Я люблю тебя, — сказал Робин.

Она прикрыла ему рот пальцами.

— Нет, ты не любишь. Мы устроили с тобой маленький праздник — вот что это было.

Она помнила свое твердое решение отпустить для себя поводья только на один вечер.

— А если будет еще, то это не по-деловому, не так ли?

— К черту дела, — сказал Робин. — Имеет значение только то, что я люблю тебя.

Они снова заснули.

Когда уже совсем рассвело, Робин раздернул шторы так, чтобы они могли увидеть деревья. Он заказал завтрак в номер и пошел в ванную принять душ. Когда он вернулся назад в белом махровом халате с мокрыми стоящими дыбом волосами, он выглядел как пятнадцатилетний. Потом он надел чистую рубашку и галстук из чемодана и снова превратился в бизнесмена. Харриет счастливо наблюдала за ним из постели.

Когда принесли завтрак, Робин передал ей поднос. Она села, обернувшись простынями, пила кофе и слизывала языком капли меда со своих пальцев.

— Хорошо? — спросил он ее.

Она ответила:

— Очень хорошо.

Он насвистывал, наливая себе еще кофе. Харриет помнила слова из середины ночи и свои возражения. Сейчас в этой утренней интимности она думала о том, что она окончательно забыла роскошь быть любимой. Ей хотелось знать, что произойдет, если она позволит себе эту роскошь снова. Что предпочтительнее?

— Что ты сегодня делаешь? — спросил он.

— Сначала еду встретиться с матерью, — это стало важным после того, что Лиза рассказала ей, — а потом возвращаюсь в «Пикокс».

— В какое время я смогу увидеть тебя сегодня вечером?

Харриет встревожилась:

— Сегодня вечером?

— Конечно. Я не намерен позволять тебе находиться вне моего поля зрения минутой больше, чем это необходимо.

Роскошь и ответственность.

Она могла выбрать между тем, чтобы ехать одной домой, в Белсайз-парк, к кошкам и папке с работой, или остаться с Робином. По правде говоря, выбора не было, потому что она знала, чего она хочет. «Черт с ним, — подумала Харриет. — Мы оба взрослые люди. Мы можем справиться с чем угодно, что бы ни случилось, если что-то и произойдет». Роскошь захватила ее, и она сдалась ей.

— В семь часов.

— Хорошо. И тебе так хочется анонимности в отеле?

Харриет оглянулась на одну нетронутую постель и одну смятую, крошки и мед на подносе рядом с ней, сброшенный белый халат Робина.

— Одной ночи достаточно для того, чтобы запомнить.

— Первой ночи, — поправил он.

«Он был очень самоуверенным во всем. За исключением сексуальных моментов», — вспомнила Харриет. Возможно, он ей и нравился за это. Только немножко, чуть-чуть.

— Совершенный образец, — поддразнила она его.

Он поцеловал ее и ушел.

Харриет задумчиво оделась и направилась против утреннего потока пассажиров с Парк-лейн на Сандерленд-авеню.


— Ты выглядишь вполне хорошо, — сказала Кэт.

Она вышла встречать Харриет почти к светло-голубым парадным воротам.

— У меня все в порядке, — успокаивающе ответила Харриет.

Кэт пристально посмотрела на нее.

— Давай войдем в дом, выпьем кофе, мама. Мне надо с тобой поговорить.

Кэт суетилась среди своего безупречного хозяйства. Харриет ждала, глядя через двери внутреннего дворика на розы в летнем саду. Она знала, что ее мать не станет ничего слушать до тех пор, пока Харриет вдоволь не наестся пирожными и печеньем лучших сортов, заполнявшими поднос в определенном порядке.

Они вышли в сад. Харриет несла поднос. Они сели в шезлонги на те же места, что и тогда, когда Кэт в первый раз рассказала Харриет о Саймоне Арчере. «Если бы он действительно был моим отцом, — подумала Харриет, — поступила бы я как-нибудь по-другому?» «Мейзу» был так близок ее сердцу, и ее надежды, связанные с ним, были столь велики, что она подумала, что нет.

Она размышляла, делает ли ее такое отношение хорошей деловой женщиной и плохой дочерью. Робин был хорошим бизнесменом и хорошим сыном. Для Мартина, в любом случае, эти два слова были синонимами.

— Лиза сказала, что ты расстроилась, когда узнала, что я рассказала историю Саймона.

Кэт, как обычно, не хотела никаких сцен. Ее нежное лицо покраснело, и она стала беспокойно осматриваться вокруг, как бы для того, чтобы предотвратить то, что может произойти. Однако обе чашки кофе были полны, кувшин с молоком был накрыт от возможных мух, а шоколадное печенье было надежно спрятано в тени.

— Я не хочу, чтобы ты расстраивалась, — подсказала Харриет.

— Я знаю, что он страдал, — сказала Кэт, задыхаясь. — Ты не должна была использовать это ради денег. Ты заставила меня чувствовать себя тоже вовлеченной во все это из-за тех акций и из-за того, что я нахожусь в вашем совете директоров. Если я директор, то ведь имею я право высказать свое мнение, Харриет? Я должна сказать «нет». Я не хочу участвовать в делах такого рода.

Харриет вновь почувствовала себя нашкодившим ребенком. Она очень не любила злить Кэт, и ей еще больше не нравилось, когда мать бывала несчастна. Она поднялась со своего шезлонга и встала на колени на траве перед Кэт.

— Я руковожу компанией. Решение было мое, и я должна осуществить его, и я скажу тебе, почему.

Кэт выслушала объяснения Харриет. Румянец сошел с ее щек и шеи, но выражение лица было все еще тревожным, полная нижняя губа выступила вперед. Кэт хотела поверить тому, что ей говорили. Она гордилась своей дочерью.

— Это не может повредить Саймону. Я не упоминала его имени. В рекламных материалах нет ни одного вопроса, касающегося его. Можно подумать, что это обобщенная дань всем военнопленным, их воле к жизни.