— Каким?

К ее удивлению, Саймон рассмеялся. Смех начинался очень тихо, а потом он откинул голову назад, и звук раскатился до грохота.

— На второе утро резервуар со спиртом лопнул. Спирт пролился в постель и воспламенился. Я проснулся в огне. Мне не потребовалось чашки чая, чтобы выскочить из постели.

Харриет тоже рассмеялась, фыркая, разгоняя тонкую пыль и захлебываясь. Этот второй их общий смех продолжался долго, и он разрушил еще один невидимый барьер между ними. Когда они успокоились, Саймон наполнил свой стакан виски, а Харриет уселась на подлокотник ломаного кресла и продолжала слушать его рассказ.

— Я рад, что ты вернулась, — сказал он ей, и она засияла от этого комплимента.

Многое из его рассказа, бессвязные комментарии в отношении деталей, разбросанных на его верстаке, и никому не нужных электрических схем, раскиданных по этой мастерской, — все это было слишком специальным и сложным для Харриет.

Для нее было счастьем смотреть и, по возможности, впитывать все это. Впечатления. Впечатления, сформированные самой жизнью Саймона, порождали мысли, которые, сверкнув на короткое время, теряли свою яркость. Эти мысли становились мертвыми телами, когда затихал его энтузиазм, а затем сухими скелетами, которые выползали из темных углов комнаты. «Скоро, — подумала она, — скелеты заполнят все пространство, и Саймон будет поглощен ими».

Он выпил все виски. Его голос стал понижаться. Он подержал в руке пустую бутылку, наклонил ее, а затем, видимо, принял решение. Не очень уверенно он переместился к концу верстака и открыл шкаф. Затем достал грубую деревянную доску и поставил ее под углом между режущими инструментами.

— Это единственная вещь из тех, что я когда-либо делал и которая получилась хорошо, — сказал он. — Если бы я только знал, что делать с нею. Если бы я смог заставить себя правильно посмотреть на все это еще раз. После того, как мы были освобождены. Стали свободными. Это ведь изобретение, не правда ли?

Первой мыслью Харриет было, что он просто-напросто напился. Он был в добродушном настроении и расслабился, когда наливал себе виски среди «скелетов», а сейчас его лицо нахмурилось и покрылось резкими морщинами.

— Освободили нас, — повторил он с горечью и рассмеялся смехом, не имеющим ничего общего со смехом над машиной для приготовления чая. — Вот здесь ты увидишь кое-что еще. Не хочешь ли ты посмотреть на это?

— Что это? — спросила Харриет со страхом.

— Конечно, это игра. Замечательная игра, если ты умеешь в нее правильно играть. Как жизнь, дочка Кэт Пикок.

Харриет была испугана произошедшими с ним переменами. Он держал ее за талию, и она замерла, чтобы заставить себя не вырываться от него. В ее раскрытую ладонь Саймон бросил четыре по тертых и потерявших свой цвет деревянных шарика и четыре пластмассовые фишки тех же цветов, но более яркие — красную, синюю, желтую и зеленую. Он поднял их сцепленные руки и запустил деревянные шарики в канавку в верхней части доски.

Харриет подумала, что эта доска когда-то, наверное, была частью упаковочного ящика. На ней были нанесены какие-то значки, но она не могла разобрать их. Они напоминали то ли китайские, то ли японские иероглифы. А, возможно, это было и что-то другое, но они были такие блеклые и потертые, что разобрать было невозможно.

— Теперь положи сюда фишки, — скомандовал он, — в таком порядке, в каком тебе хочется, вместе или отдельно.

Он показал на нижнюю часть доски, где находились четыре прорези. Харриет бросила туда фишки произвольно, наугад.

— Смотри. Саймон потянул подпружиненный деревянный язычок и открыл воротца в верхней канавке. Цветные шарики покатились один за другим к семи наклонным стойкам, зигзагообразно приклеенным ниже по наклону доски. В каждой стойке, отметила Харриет, было еще трое воротец, каждые из которых были закрыты деревянными язычками. По мере того, как шарики катились через воротца и падали от одной стойки к другой, они издавали приятный мелодичный звук. Они падали один за другим до конца нижней стойки и образовывали столбик в последней прорези. Фишки Харриет лежали в других прорезях и с другой последовательностью цветов. Она неуверенно улыбнулась, довольная и странно успокоенная звуками катящихся шариков и тем точным путем, который они прошли, чтобы упасть на свое последнее место, хотя у нее не было никаких догадок на счет того, что же произошло.

— Как у тебя с математикой? — спросил Саймон.

— Вполне прилично, — это было правдой. Харриет получала удовольствие от цифр.

— Тогда скажи мне: сколькими различными способами можно разложить фишки в четырех прорезях.

Харриет нахмурила брови.

— Четыре в четвертой степени, — подсказал он ей.

— Двести пятьдесят шесть.

— Точно. — Саймон был в восторге. Некоторые из резких морщин исчезли с его лица. — Ты понимаешь?

— Я думаю, что да, — сказала Харриет, которая только начинала понимать.

— Тогда продолжим. Твои фишки — это твои маркеры. Сделай так, чтобы твои цветные шарики упали в те же прорези и в том же порядке.

— Я думаю, что смогу это сделать.

— Не хотелось бы тебе заключить маленькое пари?

Харриет улыбнулась, захваченная вызовом. Она не подумала, что следует с осторожностью относиться к странному предложению Саймона.

— Я ставлю пять фунтов, — ответила она.

— Спасибо.

— Не надо меня благодарить. Вы еще не выиграли.

Сейчас Харриет увидела, что ключом в игре являются маленькие воротца на наклонных стойках. Она притронулась к одним и выяснила, что они могут открываться, создавая в стойке отверстие, достаточно большое для того, чтобы шарик прошел через него. Воротца имели форму буквы Y, и когда она их рассмотрела, то обнаружила, что они сделаны из спичек, тщательно склеенных друг с другом.

Она изучала их достаточно долго, а потом сняла со своего места. Они были закреплены, но под разными углами. Она покрутила их и так и сяк и обнаружила, что воротца могут иметь три возможных положения. Воротца могут быть и открыты, и закрыты — это было достаточно ясно. Но в третьем положении воротца остаются открытыми, чтобы пропустить шарик, а потом, как только он пройдет под действием веса, воротца сразу закрываются.

Харриет сделала глубокий, решительный вдох, чувствуя, что Саймон наблюдает за ней. Голова у нее была все еще пьяной от еды, вина и беспорядочных впечатлений сегодняшнего дня.

Она видела, что зеленый шарик должен катиться первым и что она должна направить его в предпоследнюю прорезь. Красный шарик должен двигаться следующим и занять первую прорезь. Не давая себе много времени на размышления, она щелкала воротцами, пытаясь наглядно представить себе тот путь, который пройдут шарики, катясь и падая.

Через две минуты она была удовлетворена.

Она отодвинула руку Саймона, щелкнул подпружиненный язычок, и шарики весело загремели. Она затаила дыхание, когда они стекали и падали, издавая мелодичный звон. Как будто направляемые магнитом, они проходили по своим путям и падали цвет за цветом через все прорези, одну за другой, поверх ярких фишек соответствующего цвета.

Харриет закричала от радости.

Саймон только утвердительно кивнул:

— Для первой попытки хорошо.

— Что вы имеете в виду?

— Посмотри.

Он показал на маленькие воротца. Рядом с каждыми воротцами карандашом был написан номер, причем большие номера были сверху зигзагообразного пути, а меньшие — снизу. Установленные Харриет воротца оставались открытыми, нарушая последовательность маршрута. Считая вслух, Саймон складывал номера, чтобы получить результат.

— Семьдесят девять, — сказал он. — Теперь посмотри еще раз.

Щелкая воротцами, он уничтожил решение Харриет и заменил его своим. Она увидела, что меньшее количество воротец осталось открытыми, все были расположены внизу доски. Затем он собрал шарики и запустил их снова. Они неизменно падали в те же места, однако счет Саймона был только двадцать семь.

— Ты видишь? Такое же решение, но достигается несколько более окольным путем.

— Я понимаю, это — как в жизни, — пробормотала Харриет.

Саймон расправил лист бумаги. Четким аккуратным почерком на нем были нанесены наименьшие счета для каждой из двухсот пятидесяти шести перестановок. Харриет посмотрела на список и произвольно переставила фишки. Она зажала нижнюю губу между зубами и сосредоточенно хмурилась, когда ее пальцы плясали над воротцами. Но теперь, когда она выпустила шарики, желтый и зеленый попали не в те прорези.

Саймон повернулся, чтобы показать ей, но она остановила его:

— Нет. Дайте мне попробовать еще раз.

На этот раз у нее все получилось, но не было уже радостного крика. Она внимательно смотрела на доску, загипнотизированная ею. Она понимала, что сила этой игры — в ее простоте. Она была сделана из куска упаковочного ящика и обгорелых спичек, однако она излучала сияние, которое притягивало ее пальцы, искушая сделать еще одну попытку.

— Это умная игра, — сказала она.

Харриет почувствовала, как зашевелились волоски от затылка вдоль всего позвоночника. Она поежилась, но уже не от холода: «Очень, очень умная».

Харриет ощутила момент сильного чистого возбуждения. Это было похоже на видение, которое пришло к ней в ее детской кровати. Оно захватило ее полностью, превращая все то, о чем она думала, в красивое, простое и бесконечно заманчивое. А потом также быстро все прошло, оставив ее удивляться тому, что же произошло с ней. Она прикоснулась к растрекавшемуся дереву и затертым фишкам, так заинтересовавшим ее.

— А когда же вы сделали это? Где и зачем?

— Как много вопросов, — ответил Саймон.

Даже после того, как он впустил ее сюда, он как бы защищался и от ее историй, и от ее вопросов. Кэт никогда не задавала таких вопросов, Кэт была слишком поглощена собой. Это был здоровый, естественный интерес юности. Она заставляла его чувствовать себя старым даже тридцать лет тому назад, потому что сама она была такой свежей и полной жизненных соков. Он любил это. С совершенно иной и удивительной дочерью Кэт, которая подошла к нему слишком близко за столь короткое время, он хотел понять — любил ли он настоящую Кэт или только известную ему. Он злился на эту девушку, которая могла разрушить хранимые им счастливые воспоминания, потому что большинство других воспоминаний не были такими счастливыми.