— Так ли?

Джейн сидела на ковре в передней комнате. Она наблюдала за тем, как тонкий солнечный луч проходил между домами напротив и ложился полосой на светловатую шерсть. Этот луч заставил ее заметить, что окно следовало бы вымыть. Корзинка Имоджин возле нее была пуста, потому что ребенок спал в своей кроватке наверху. Когда вскоре она проснется, Джейн посадит ее в коляску и будет катать по кругу в Клиссолд-парке.

Говоря с Харриет, Джейн мечтала о том, что хорошо было бы провести вечер с друзьями, сходить в кино или, может быть, в ресторан, но она не могла, потому что в этот момент некому было остаться с Имоджин. А Харриет, Харриет может выйти из своей дорогой и тусклой квартиры и купить себе билет куда угодно.

Харриет слушала. Между ними зияла пропасть. Было невозможно сказать Джейн через это пространство, что она не может думать о поездке куда угодно, кроме возвращения за свой рабочий стол и в Уинвуд для того, чтобы победить Рея Даннетта и станок для изготовления пластмассовых деталей.

Она смотрела на свои стены, начиная ненавидеть их за возрастающую зависимость от их защиты.

Джейн и Харриет поговорили еще немного, пообещав вскоре увидеться. Когда беседа закончилась, они обе подумали: «Интересно, когда же эта встреча состоится».

Дженни, Чарли, Лео и другие друзья — все они звонили Харриет. Письма, как дротики, прокалывали ее уединение. Харриет не хотелось разговаривать, но она ощущала одиночество в промежутках между этими безмолвными беседами.

Она поговорила и с Кэт.

— Ты сердишься на меня? — спросила Кэт.

Ее голос был ласковым, почти нежным. Это был детский вопрос, наивно признающий право Харриет сердиться. Но, с другой стороны, это был вызов: «Сердись, но это никак не изменит того, что я сделала».

— Да, я сержусь.

Слова взрывались в ее голове, как горячие, маленькие шарики гнева. Мысль о Кэт на другом конце провода, в безопасном гнезде, созданном для нее Кеном и украшенном фарфоровыми безделушками и бархатными подушками, вызывала бурный приступ ярости, смывающей все внутри Харриет. Кэт была труслива, не была конкурентом, любила все украшать, уклонялась от действительности и была ее собственной матерью.

Харриет постаралась управлять своим голосом и чувствами.

— Да. Да, я сержусь. А ты что думаешь? Ты лишила меня моей компании. Это не то, чего ты не могла бы понять, но ты сделала это. Ты не так глупа, как притворяешься. Послушай, я создала эту компанию. День за днем, час за часом, наблюдая и планируя все. Я любила ее. Она была моей, можешь ты понять это? А потом пришел Робин Лендуит, врал вам, а вы слушали его и отобрали мою компанию из-за какой-то сентиментальной причуды, которая не вернет Саймона назад. Ничто не вернет Саймона. Он мертв.

— Не надо так говорить, Харриет, — сказала Кэт.

Харриет подумала, что все выглядит так, как будто она маленькая девочка, которая сказала: «Не буду, — или, — вот еще». Почему она не может понять, что она сделала?

Кэт заговорила своим доброжелательным голосом:

— Что же ты хочешь? Ты же сделала на этом кучу денег.

— Я не хочу денег, — закричала Харриет.

Ей казалось, что трубка под ее рукой сделана из воска. Она могла разбить или согнуть ее и разрушить все окружающие ее и подобранные с большим вкусом предметы.

— Мне не нужны эти чертовы деньги. Я хочу назад свою компанию.

Но она не могла получить ее назад. Она перешла в руки Робина, Джереми и других людей, до которых ей не добраться. И компания никогда уже не будет принадлежать ей.

Харриет задыхалась, по ее лицу ручьями потекли слезы.

Вновь раздавшийся голос Кэт вонзился в нее.

— Я не могу слушать, когда ты так говоришь. Я позвоню тебе попозже, Харриет. Ты расстраиваешь нас обеих.

Она положила трубку, и в ухе Харриет послышались гудки отбоя.

Она закричала на стены: «Расстраиваю! Боже упаси, чтобы кто-нибудь был расстроен».

Стены, шторы и ковер поглощали звуки ее голоса и возвращали тишину. Харриет бросила трубку. Она медленно сползала по стене, превращаясь в бесформенную груду, ее голова опустилась на колени, а руки разошлись в стороны пустыми ладонями вверх.

Плача, она долго просидела в такой позе. Потом слезы высохли. Харриет открыла слипающиеся глаза и осмотрела комнату. Ничто не передвинулось, ничто не изменилось и ничто не могло измениться, как бы долго она не продолжала плакать. Она спокойно сидела, скорчившись, и думала.

Она знала, что позвонит Кэт и попросит прощения, а Кэт скажет: «Ты — моя девочка, мы забудем обо всем этом. Все это было сгоряча».

Так бывало между ними. Они успокоились и вошли в свои роли очень давно, не изменят они их и сейчас.

«Мы не похожи», — подумала Харриет. Мы совершенно разные. Есть что-то в том, чтобы быть благодарным.

Квартира была очень тихой. Она хотела бы услышать звуки голосов, телевизора или музыку из соседней квартиры или сверху, но их не было. Она чувствовала себя усталой, опустошенной и совершенно дезорганизованной.

Она неуклюже и оцепенело поднялась и поплелась на кухню. В шкафу не было ни одной банки, она никогда не накапливала много продуктов. Надо было идти в магазин. Эта мысль принесла идущую следом тревогу, которая усилилась до того, что у нее перехватило дыхание. Она боялась выходить из дома. Понимание этого ничего не облегчило, а только принесло еще более глубокое осознание того, что она сделала с Саймоном.

— Так вот на что это было похоже, — произнесла она вслух.

Только Харриет понимала, что она не боится репортеров, если кто-то из них и удосужился задержаться возле ее дома, или каких-нибудь иных физических проявлений внешнего мира за парадными дверями. Она не боялась ничего, кроме пустоты и бездействия после многих лет интенсивной работы.

Она могла бы не подпускать всего этого к себе путем отрицания внешнего мира, но это также скрывалось и внутри вместе с нею, невыразительное в нейтральных стенах, безусловное в пустых шкафах, красноречивое при отсутствии жизни внутри элегантного оформления.

Она никогда не чувствовала себя более бессильной и еще более беспомощной.

— Я сожалею, что не могу поговорить с вами, — сказала она Саймону.

Даже эта односторонняя беседа стала казаться неуместной и несообразной. Он никогда не повторил ей, что он хотел бы, чтобы она действительно была его дочерью.

С облегчением Харриет увидела, что на улице темнеет. Казалось, что нет никаких признаков весны. Зимой солнце днем стояло недолго, а сейчас оно было погашено вечерним холодом. Харриет дрожала. Ее кровь оставалась жидкой после щедрого тепла Западного побережья. Она говорила себе, что сейчас было бы прекрасно отдернуть шторы навстречу зеленоватым сумеркам, включить отопление и посмотреть телевизор.

Она взяла из шкафа банку «Мармайта» и намазала его на последние крекеры. Она приготовила чай, заливая водой пакетик с чаем на дне чашки, в которой до этого был кофе. Она вынула пакетик, бросила его в раковину и вдруг ясно представила тошнотворную грязь на дне раковины Саймона. Она схватила чайную ложку и протолкнула коричневый комочек в сливное отверстие раковины. Потом она повернула ручку мусоропровода и слушала работу механизма, перемалывающего и уносящего мусор.

Харриет решила. Позже, когда будет совершенно темно, после десятичасовых новостей, и это будет, наверное, наилучшее время, она выйдет на улицу и сделает необходимые покупки. Она спустится вниз с холма к работающему допоздна супермаркету в Белсайз-парке. Он открыт до полуночи, и редко можно встретить кого-нибудь в его узких проходах в последний час работы.

Харриет помнила это очень хорошо, потому что магазин находился как раз за углом невдалеке от той самой квартиры, которую она снимала, когда боролась за создание «Пикокс». Она обычно заскакивала туда и покупала готовые блюда из морозильника, сгребая все, что там было, и не тратя времени на размышления. Она была слишком занята для того, чтобы готовить. Это было давно, хотя с тех пор она всегда была очень занята. До сих пор.

Ну а потом. Она спустится с холма и создаст запасы. Она купит массу продуктов, это будет хорошая возможность. Банки и пакеты с сухими продуктами, которые можно хранить, — вот что ей нужно. Не будет необходимости бегать за продуктами каждые пять минут. Будет значительно лучше иметь все, что необходимо, под рукой в кухонном шкафу.

Харриет кивнула с облегчением. Она посмотрит вечернюю мыльную оперу, потому что она уже начала понимать, кто есть кто, да и, в конце концов, почему она не может делать этого? Потом еще была пьеса, которую она хотела посмотреть, а после нее — новости. Затем она прогуляется. Эта будет одна из ее тихих, тайных ночных прогулок, которые успокаивали ее в прошлом, и она сделает еще один круг, направляясь к дому после позднего посещения магазина.

Приятно будет выйти на свежий воздух. Сколько прошло дней после того, как она вернулась домой из «Пикокс»?

Харриет перенесла намазанные «Мармайтом» крекеры и чай в гостиную. Она села на угол дивана, обложив себя подушками. Она ела, не чувствуя вкуса, ее глаза сосредоточились на экране телевизора. Она посмотрела мыльную оперу, игровую программу, пьесу, а потом новости, в которых репортажи из Ливана, Китая и история с принцессой Дианой пришли, казалось, из одинаково удаленных миров.

В полдесятого она скованно встала, чувствуя, что ее ноги как бы покалывает булавками и иголками. Она долго провозилась в поисках шарфа, который она надела под пальто, и красного берета, который она не надевала несколько лет. Однако она была убеждена, что он был единственной вещью, которая бы не давала ушам замерзнуть. Потом она нашла кошелек, положила его в сумку, которую носила через плечо, и внимательно обошла по кругу квартиру, проверяя замки и задвижки на окнах и дверях.