Сагарджи-паша тоже был мужчиной редкой ослепительной красоты, которую в немалой степени подчеркивала его пышная черная борода и богатый костюм: просторные шаровары из красного шелка, жилет из вышитой золотом ткани, зеленая бархатная шуба с собольим мехом и тюрбан, в блистательном завершении увенчанный султаном из перьев цапли.

Одно мгновение красивая женщина и красивый мужчина, оба одинаково достойные видеть у своих ног рабов, молча оценивали друг друга взглядом, затем турок изложил суть возложенной на него миссии. Он предложил сдачу крепости, но за это требовал беспрепятственного выхода ее гарнизона, с оружием и под музыку и барабанный бой.

Графиня промолвила, что ответ командующего будет дан на следующий день.

— Хочу надеяться, что вы не примете предложенную нами капитуляцию, — заметил на это паша, темные глаза которого с испепеляющим жаром смотрели на белокурую северную красавицу.

— Это почему же?

— Потому что ты самая красивая женщина, какую я когда-либо видел, — ответил паша, — и если наша схватка продолжится, я головой буду рисковать, чтобы еще до наступления полнолуния ты украсила мой сераль, белая роза в райском саду!

Графиня рассмеялась.

— А если случится обратное, если ты угодишь мне в руки, мусульманин, как ты думаешь, я поступлю с тобой?

— Ты сделаешь меня своим рабом.

— Я посажу тебя на цепь как собаку у входа в мой шатер, — воскликнула амазонка.

На том она отпустила парламентера.

Еще в этот день в крепость пробрался русский перебежчик, одетый в мундир Симбирского полка, и был отведен к сагарджи-паше.

— Почему ты изменил своему знамени? — спросил тот.

— Потому что я осмелился поднять взор на прекрасную женщину, которая нами командует, — ответил перебежчик.

— Ты говоришь о вашем великом визире, о женщине с золотыми волосами и очами, глядящими голубым небом?

— О ней самой, могущественный визирь.

— И как же она за это с тобой обошлась?

— Она велела высечь меня точно собаку.

— Это на нее похоже, у нее дух муфтия[20] и достоинство султана, — со вздохом промолвил паша.

— А пришел я к тебе потому, что хочу отомстить этой гордой женщине; она поклялась еще до наступления полнолуния посадить на цепь как собаку; так пусть же до наступления полнолуния она сама станет твоей рабыней, о сиятельный визирь.

— Если ты сумеешь поспособствовать этому, гяур,[21] то будешь по-царски вознагражден мной, как имеет обыкновение вознаграждать своих слуг великий султан.

— До завтрашнего утра она занимает сторожевой пост, — сказал перебежчик. — Сегодня она устраивает праздник для офицеров и солдат, ибо с того момента, как ей была предложена сдача крепости, все в русском лагере чувствуют себя в полной безопасности и утратили бдительность. К полуночи они, таким образом, будут поголовно пьяны.

— Что? И женщины тоже? — в ужасе воскликнул турок.

— Разумеется!

— О аллах, о аллах! — сокрушенно вздохнул паша. — И белая роза райского сада тоже пьет?

— Можешь в этом не сомневаться, и уж конечно не только росу, — заверил перебежчик, — трезвой она не останется. Если вы отважитесь на вылазку, и вас проведу я, вы без труда возьмете их голыми руками.

Когда наступил вечер, в лагере Симбирского полка действительно засияло необычайное освещение и время от времени оттуда доносилась музыка. Паша принял надлежащие меры. Около полуночи он, ведомый перебежчиком, во главе своего пехотного полка из четырехсот пехотинцев и пятидесяти всадников, которые придавались всякому янычарскому джемату, покинул крепость. Наружные сторожевые посты они и в самом деле застали совершенно пьяными и, не пролив ни капли крови и без единого выстрела, смогли взять их в плен. Затем янычары под предводительством своих офицеров пешим порядком проникли в лагерь Симбирского полка, в то время как паша с отборными конниками, которые в островерхих шлемах с развевающимися на них высокими султанами из перьев, в белых кафтанах и бархатных шубах с лисьим и собольим мехом, сами на своих горячих скакунах похожие на пашу, во весь опор поскакали к рассвеченному бенгальскими огнями роскошному шатру прекрасной графини.

Но вместо того чтобы, как он ожидал, найти там красивых женщин и небоеспособных мужчин, во всех палатках, ходах сообщения и батареях вокруг все разом пришло в движение, и не успел он опомниться, как тысячи штыков со всех сторон уставились на него и его янычаров. Перебежчик был специально подослан графиней, чтобы заманить пашу в ловушку.

— Сдавайтесь! — крикнула графиня одураченному противнику. — Или я прикажу перебить вас всех до одного!

Турки посовещались и в конце концов сложили оружие.

Графиня поспешила устроить прием своему пленнику.

— Ну, — проговорила она с жутковатой язвительностью, — сегодня ночью у тебя есть время поупражняться в лае, потому что утром ты без всякой пощады будешь посажен на цепь, как я тебе обещала.

— Я твой раб, делай со мной, что тебе нравится, — ответил турок и пал перед ней на колени лицом к земле, чтобы поцеловать край ее платья.

Однако красивую женщину такая смиренность не тронула. На следующий день она велела поставить у входа в шатер деревянную собачью конуру и приковать к ней цепью бедного влюбленного турка.

Вечером, во время праздничного застолья, которое она устроила для фавориток Потемкина и своих офицеров, ей вдруг пришла в голову мысль в духе нравов барочной эпохи, заставить-таки своего пса, как она называла пашу, лаять.

Она передала ему свой приказ через камеристку, а когда тот ее не послушал и с чисто восточной отрешенностью остался лежать, положив голову на холодные доски, она вскочила из-за стола и воскликнула:

— Мы еще поглядим, кто теперь хозяин, он или я.

— Да, пусть полает, — в один голос закричала вся шаловливая свора красивых женщин, собравшихся в шатре.

Они мигом надели шубы и поспешили на улицу. Когда дамы смеясь обступили его, турок, пораженный и опьяненный таким обилием женских прелестей, без стеснения выставленных перед ним, точно любуясь блуждал темными глазами от одной к другой: стройная, грациозная Потоцкая, пылающая страстью гречанка, элегантная Монсиньи и пышногрудая Миних, но в конце концов он все же снова остановил взгляд на графине Салтыковой, проявлявшей свою жестокость еще более соблазнительно, чем обычно.

— Ты собираешься лаять, пес? — спокойно спросила она.

Остальные дамы звонко расхохотались.

Турок упрямо покачал головой.

— Я бы на вашем месте хлестала его до тех пор, пока он не исполнил мое повеление, — сказала полячка, в живых глазах которой таилось что-то дьявольское.

— Вы правы, — промолвила графиня Салтыкова, и быстро занесла плетку, атрибут, без которого невозможно представить русскую Венеру минувшего столетия. — Я запорю тебя до смерти, если ты немедленно не залаешь, — воскликнула она, метнув взгляд, исключающий всякое снисхождение.

В конце концов паша покорился своей судьбе и принялся громко лаять, а жестокосердные красавицы стояли вокруг и хохотали до слез.

В начале декабря 1788 года опять прошел сильный снегопад, сделавший совершенно непроходимыми и без того скверные дороги южной России и полностью отрезавший армию под Очаковым от всякого снабжения. Потемкин оказался под угрозой голодной смерти вместе с солдатами и прекрасными «султаншами».

Когда бедственное положение стало просто невыносимым, солдаты пришли к Суворову и попросили у него совета и помощи.

— Батюшка, Александр Васильевич, — жаловались они, — нам нечего больше есть, сапоги поизносились вконец, а мундиры с сотнями прорех насквозь продувает ветер. Спаси нас, батюшка Суворов!

— Для нас всех не осталось уже другого спасения, кроме штурма, — ответил им генерал. — Мы должны взять Очаков или погибнуть!

Высказывание почитаемого всем войском Суворова переходило из уст в уста, в конце концов потерявшие терпение солдаты стали собираться толпами и вечером, с зелеными еловыми веточками на шапках и с горящими пучками соломы, тысячами потянулись через лагерь к деревянному дворцу таврийца, чтобы потребовать штурма Очакова. Под давлением гибельных обстоятельств, которые уже не оставляли ему иного выбора, Потемкин с тяжелым сердцем дал на это свое согласие, ибо беспокоился за кровь солдат не меньше, чем об успехе. Он передал командование штурмовым соединением Суворову, и тот с беспримерной энергией начал подготовку к штурму.

Вечером семнадцатого декабря в полках был объявлен набор добровольцев для формирования авангардной штурмовой колонны, которая, первой натыкаясь на мины и испанские рогатки,[22] как правило, почти наверняка приносилась в жертву. Требовалось шестьсот человек, но поскольку колонну вел сам Суворов, вызвалось несколько тысяч, среди которых пришлось тянуть жребий.

Графиня Салтыкова была среди добровольцев и сумела устроить так, что жребий выпал и ей.

— Генерал, я буду рядом с вами! — сказала она Суворову.

— Избави бог! — ответил тот.

— Это почему же?

— Потому что я впервые в жизни испытал бы что-то похожее на страх.

— Страх за меня?.. — спросила прекрасная амазонка, приятно обрадованная.

— Да, — смущенно проговорил он, — а посему, графиня, я прошу вас остаться в лагере.

— Нет, Суворов, я не останусь, — с завидной энергией быстро сказала она, — я, наоборот, извелась бы от страха, если бы не была возле вас. Вы все-таки должны мне сегодня позволить победить или погибнуть с вами.

Наступила знаменательная ночь семнадцатого декабря. Без барабанного боя, обвязав ноги соломой, первая колонна под предводительством Суворова, без единого заряда в стволе и без патронных сумок, впереди, остальные следуя на расстоянии в тысячу шагов за ней, — так началась крупнейшая военная операция. Ни один звук не выдавал их движение. Вот добровольцы благополучно достигли крепостных рвов, Суворов осенил себя крестом и первым бросился в атаку. Остальные устремились за ним.