На одно ослепляющее мгновение она возненавидела светловолосого мужчину с серебристыми глазами за его пол и богатство, которым он обладал. Она была вынуждена сделать это — продать девственность — исключительно из-за своего пола и власти, которую давало мужчинам покорение женщины.

Виктория шагнула вперед и повесила шерстяной изношенный плащ на спинку голубого кожаного кресла — единственную защитную преграду. Неохотно она положила ридикюль на сидение, высмеивая своё нежелание расставаться с ним. Единственной ценной вещью, которая осталась у нее, была девственная плева.

Скоро она лишится и её.

— Отойдите от кресла. — Резкие нотки прорезались в его голосе.

Взглянув на него, Виктория застыла под холодным взглядом этих серебристых глаз.

Сердце подскочило к самому горлу.

Гнев, кипящий в ней, вынужден был отступить.

Она не станет жертвой.

Ни этого мужчины.

Ни мужчины, который методично разрушал её жизнь просто потому, что хотел бесплатно получить то, что сереброволосый незнакомец пожелал купить.

Виктория шагнула в сторону от кресла.

— Мне снять платье? — дерзко спросила она; сердцебиение глухими ударами отдавалось в ушах, висках, грудях. — Или просто задрать юбку и прислониться к стене?

— И часто вы задираете юбку, мадемуазель? — вежливо спросил он, серебристые глаза ждали ответа.

Виктория вскинула голову.

— Я не шлюха, — ответила она напрягшимся голосом.

Но ради чьей выгоды?

Причудливые тени замерцали в его глазах — серебристый цвет плавно перетек в серый.

— Вы продали с аукциона своё тело, мадемуазель. Уверяю, это превращает вас в шлюху.

— А вы купили мое тело, сэр, — огрызнулась она. — Во что это превращает вас?

— В шлюху, мадемуазель, — сказал он ровно, бледное лицо застыло, словно красивая маска. — Вы такая же влажная, как и напряженная?

Шок сковал Викторию.

Ну, конечно же, он имел в виду совсем не то, о чём она подумала.

— Прошу прощения?

— Ваши соски затвердели, мадемуазель. Я просто интересуюсь — такая же вы влажная от нахлынувшего желания?

Руки Виктории висели «по швам», и внезапно она остро осознала, что шерстяная ткань натягивалась при каждом вздохе-выдохе, натирая соски. Темно-бордовый ковер, высокий белый потолок и голубые эмалированные стены заглушали звуки, издаваемые проститутками и их клиентами, которые спаривались за пределами кабинета; все это ничуть не мешало тем образам, которые вызывали его слова.

Мужчины и женщины.

Объятия.

Поцелуи.

Прикосновения.

Обнажённые сплетенные тела.

Даримые удовольствия. Получаемые наслаждения.

Участие во всех половых актах, в которых порядочные женщины не желали участвовать. Или просто она когда-то хотела верить, что это так.

Последние шесть месяцев научили ее другому.

— Мои соски затвердели, — ответила она коротко, — потому что снаружи прохладно.

— Но здесь совсем не холодно. Страх, мадемуазель — мощное возбуждающее средство. Вы боитесь?

— Я — девственница, сэр. — Её спина напряглась; соски вдавились в шерстяной лиф платья. — В меня ещё никогда не входил мужчина. Да, я волнуюсь.

— Сколько вам лет?

Сердце Виктории пропустило удар. Она выглядит старше или моложе своих лет, задумалась она.

Следует ей солгать или сказать правду?

Что подобный мужчина хочет от женщины?

— Мне тридцать четыре года, — наконец, неохотно произнесла она.

— Вы — не молоденька девушка.

— Также как и вы — не юноша, сэр, — парировала она.

Виктория сжала губы, слишком поздно, слова эхом отразились между ними.

— Да, я — не юноша, мадемуазель, — ответил он невозмутимо. — Но мне очень любопытно — почему вы, в вашем возрасте, решили расстаться с девственностью этой ночью, в доме Габриэля.

Голод.

Отчаяние.

Но такому мужчине не захочется слышать о бедности.

Виктория попыталась быть благопристойной.

— Возможно, потому что я знала, что вы будете здесь сегодня вечером. Вы очень красивый, вам это известно. Первый раз у женщины должен быть с таким мужчиной, как вы.

Комплимент не возымел успеха. Виктория не была благопристойна.

— Я мог бы причинить вам боль, — нежно сказал он.

В его пристальном взгляде не было ничего нежного.

— Я хорошо знаю о том, что мужчина может сделать с женщиной.

— Я мог бы убить вас, мадемуазель.

Сердце Виктории подпрыгнуло в груди.

— Он у вас такой большой, сэр? — вежливо спросила она.

Желая убежать.

Желая сражаться.

Желая, чтобы ночь закончилась таким образом, чтобы наутро она смогла собрать воедино остатки своей жизни.

— Да, мадемуазель, у меня большой размер, — намеренно произнес он, следя за ней настороженным взглядом серебристо-серых глаз. — Немногим больше девяти дюймов. Почему вы не сняли плащ в салоне?

В камине развалилось горящее дерево.

Немногим больше девяти дюймов проникают между ее бедрами.

Образ мужского члена — тёмного орудия с прожилками вен и тёмно-красной головкой — мелькнул перед глазами Виктории. Но тут же на смену ему пришёл другой образ — лорда Джеймса Уорда Ханта, графа Голберна, министра внутренних дел… «Ну, девочка, сними плащ и покажи нам, что ты там продаешь».

По воскресеньям министр внутренних дел обедал с ее отцом; в течение же рабочей недели, в неустанных попытках очистить улицы Лондона от проституции, он занимался тем, что оскорблял падших женщин — «безнравственную прослойку общества» — перед палатой Лордов.

Она задумалась, знал ли её отец о ночной деятельности своего друга.

Она задумалась, разделял ли эту деятельность её отец.

Всё было не таким, каким казалось ещё шесть месяцев тому назад: ни так называемые респектабельные мужчины и женщины, ни обыватели, слоняющиеся по лондонским улицам, ни, конечно, сама Виктория.

Всю свою жизнь она скрывалась от желания; и вот теперь не может избежать его.

— Я не видела выгоды в том, чтобы выставлять себя напоказ перед публикой, — без всякого выражения произнесла Виктория. — Именно моя девственность имеет ценность, а не внешность.

— Вы боялись, что мужчины сочтут вас непривлекательной?

Она боялась, что мужчины узнают её.

— Я не предлагала красоту, — ответила она, защищаясь. И прикусила губу, осознав, что поддалась эмоциям.

Леди не демонстрировали своих чувств на людях. Предполагалось, что проститутки, как и гувернантки, вовсе не обладали эмоциями, не говоря уже о том, чтобы поддаваться им.

Бывшей леди, гувернантке, а теперь практикующей проститутке Виктории были присущи эмоции. Но она не хотела обладать ими.

— Вы считаете себя красивой? — спросил он бесстрастно, изучая ее взглядом серебристых глаз; у него были изящные лицо и пальцы — первое обрамлено коротким белым воротничком и соответствующей бабочкой, последние — чёрным мрамором, испещренным серебряными прожилками.

— Нет, я так не считаю, — с усилием произнесла Виктория. Честно.

Женщины растрачивали свои жизни на родителей, мужей, детей.

В подчинении не было никакой красоты.

— Но всё же вы думаете, что стоите две тысячи фунтов.

— Я запросила сто пять фунтов, сэр, — парировала она. — Это вы предложили две тысячи.

— Деньги важны для вас, — продолжал он. Голос. Глаза.

Виктория стиснула зубы.

— На деньги покупают уголь. Пищу. Кров. Да, деньги важны для меня, также как и для всех остальных.

Деньги, которые он заплатил за аренду этой комнаты на один час, обеспечили бы ей комфортную жизнь на несколько недель.

— Что бы вы сделали ради денег, мадемуазель?

Холодок пробежал по спине Виктории; потом он сменился жаром.

Он действительно спрашивает её, какие сексуальные акты она готова совершить?

— Я сделаю всё, что вы пожелаете.

— Вы позволите причинить вам боль.

Это был не вопрос.

Её сердце перестало биться, а потом забилось в учащённом ритме.

— Я предпочла бы обойтись без этого.

— Когда вы ели в последний раз?

Гнев охватил Викторию.

Он играл с нею. Просто потому что мог.

— Я здесь не для того, чтобы обсуждать мой аппетит, сэр.

— Но вы хотите есть.

Её желудок согласно заурчал.

— Нет, — соврала Виктория. — Я не хочу есть.

— Но вам известно чувство голода.

Она не признается в слабости этому мужчине, красота которого взывала ко всем женским инстинктам, которые она старалась подавить.

— Да, бывает, я забываю поесть.

Виктория прикончила чёрствую четвертушку буханки хлеба ещё три дня тому назад.

— Вы могли бы убить за деньги, мадемуазель?

Уличные проститутки иногда грабили и убивали клиентов, которых обслуживали.

Он подумал, что она уличная проститутка?

Неровный ноготь впился в её правую ладонь.

— Я могу заняться проституцией непосредственно этой ночью, сэр, но я не воровка и уж тем более не убийца. Вам нет нужды меня бояться.

— Вам доводилось убивать человека? — упорствовал он.

— Нет, — категорически отрезала она. Но у Виктории было такое желание.

Наблюдая, как день ото дня сокращаются её скудные сбережения, она хотела причинить боль мужчине, ответственному за все страдания, которые он вынесла из-за его действий.

— Вы бы стали меня умолять, мадемуазель?

Холодок, пробегающий по позвоночнику Виктории, теперь разрастался у неё в груди.

— Нет, — отчетливо сказала она. Решительно. Удерживая его взгляд. — Нет, я не стану умолять вас.