Робин Шоун - Женщина Габриэля

— Если я не буду защищать вас, — да.

Но Габриэль не знал, сможет ли он защитить ее.

— Как долго вы подслушивали? — спросила Виктория, прежде чем ощутила, что ее тело раскололось на множество осколков, не выдержав напряжения страха и желания.

— Достаточно долго, мадмуазель.

Достаточно долго для чего?

— Мужчины хотят, чтобы их любили?

— Я никогда не задумывался над этим, мадмуазель, — вежливо уклонился он от ответа.

Как не задумывалась и Виктория.

— Вы называете ваш… член… bite?

Электрический свет был слишком ярким.

— Нет, мадмуазель. — Габриэль никоим образом не показал, что она переступает границы дозволенного, лишь прикрытые на секунду глаза были ответом на ее дерзость. — Я называю его cock.[17]

— Вы достигаете эрекции с женщинами?

— Я не был с женщиной более четырнадцати лет, — прямо ответил он.

— Я не невежда, сэр. — Ногти Виктории впились в ладони. Удовольствие. Боль. — Я прекрасно понимаю, что для того, чтобы достичь эрекции, мужчине необязательно вступать в половые отношения с женщинами.

— Возможно, вам, мадмуазель, было бы лучше спросить, — сказал Габриэль неожиданно опасным, провокационным голосом, — достигал ли я эрекции с мужчинами.

Виктория почувствовала, что задыхается от холода в его глазах.

Она понимала, что рискует собственной жизнью.

— Достигали?

Габриэль двинулся к ней.

Сердце Виктории подпрыгнуло к горлу.

Габриэль остановился перед камином из атласного дерева.

Присев на корточки, он взял стоявший рядом с бронзовой кочергой совок из темно-серого чугуна и убрал в сторону золу, оставшуюся от огня, горевшего там прошлой ночью. Наклонившись вперед, он начал поочередно доставать кругляши дров из деревянного ведра: первый, второй, третий, — его рубашка то натягивалась, обрисовывая игру мускулов на его спине, то собиралась складками.

Он прятался.

Виктория знала это, потому что всю свою жизнь она только и делала, что пряталась.

— Почему вы говорите, что испытать оргазм, значит пережить la petite mort, а мадам Рене — значит voir les anges?

Габриэль внезапно поднялся и дотянулся до обсидиановой урны, стоявшей на каминной полке. Потом снова сел на корточки, широко раздвинув колени.

Черные шелковые брюки отчетливо обрисовывали упругие полушария его ягодиц.

Виктория почувствовала запах серы от зажженной спички. Крошечный желтый огонек разгорелся на полене, превратившись через несколько мгновений в оранжево-голубое пламя.

Виктория твердо решила для себя, сколько ей еще стоять сейчас перед ним обнаженной. И сколько ей придется это делать потом.

Она не будет стоять перед ним обнаженной ни секундой дольше.

Чувствуя, как примерзли к деревянному полу пальцы, Виктория развернулась. Восстановив равновесие, она сделала шаг в сторону коричневого шерстяного платья.

— Если вы поднимите эти жалкие обноски, мадмуазель, я заберу их у вас.

Виктория остановилась, чувствуя, как напряглись ее ягодицы.

Серебристые глаза в зеркале смотрели на нее сверху вниз. Она не слышала, как он поднялся.

— Вы хотели узнать, достигал ли я эрекции с мужчинами.

В его голосе не было и намека на какие-либо эмоции, но почему тогда внезапная боль сжала ее легкие?

— Да, — выдохнула она.

— Повернитесь, мадмуазель, и посмотрите мне в лицо, если хотите узнать правду.

Виктория медленно повернулась, преодолевая внезапную тяжесть в ногах. Распрямив плечи, она встретила его взгляд.

В котором не отразилось ровным счетом ничего.

— Мужчине, мадмуазель, не нужно испытывать желание, чтобы заниматься сексом. Все, что ему нужно, это твердый стержень.

Bite. Член. Стержень.

— Я, — она демонстративно вздернула подбородок, — не понимаю.

— Вас возбуждали прикосновения мадам Рене.

Виктория втянула воздух. — Как вы смеете…

— …потому что вы представляли, что это я прикасаюсь к вам.

Да.

Но она не произнесла это вслух.

— Половые органы, мадмуазель, это аппараты. — Цинизм в его глазах лишил их серебристого блеска. — Как мои ванна и душ. Если вы повернете кран, — он на секунду замолчал, давая возможность вникнуть в его слова… кран… пенис, — то потечет вода. И не имеет никакого значения, кто его повернул, мужчина или женщина.

Если все обстоит именно так, то почему в его глазах застыл такой холод?

— Вы хотите сказать, что мужчине не нужно испытывать какие-то чувства, чтобы… — Виктория запнулась, пытаясь найти нужные слова; работая гувернанткой, она ни разу не слышала, чтобы мужской член называли «cock», — …чтобы совершить половой акт.

— Правильно.

— И что… совокупление — это просто ответный рефлекс, реакция на внешние раздражители.

— Да.

Ничто не заставит ее отвести взгляд от серебристых глаз.

— Другими словами вы хотите сказать, что не испытывали оргазм, когда были с… клиентом.

— Нет, мадмуазель, я не это имел в виду, — откровенно ответил он.

«А когда нет уважения… или расположения?

— Тогда это насилие над чувствами».

— Вы не получаете удовольствия от секса, — сказала Виктория.

Габриэль не возразил ей.

— Если бы ваш член, сэр, был механическим аппаратом, вы бы не боялись прикасаться к женщине. Но вы боитесь.

В его взгляде замерцала тьма.

Была лишь одна причина, из-за которой потемнели его глаза.

Если Виктория продолжит, то пути назад уже не будет.

Он может убить ее за ее слова. Виктория не могла винить его за это.

Но есть гораздо худшие вещи, чем смерть.

Жизнь, в которой нет радости прикосновений, намного, намного хуже смерти.

Виктория знала это, потому что прожила больше восемнадцати лет, лишив себя этой простой радости жизни.

Ее слова — это то, что должно было быть сказано.

— Мужчина, который насиловал вас, — предостережение в пристальном взгляде Габриэля резануло ножом по сердцу Виктории, но не смогло остановить ее, — подарил вам наслаждение.

Краешком сознания Виктория удивленно отметила, что потрескивающий в камине огонь не замерз от холода, заполонившего комнату.

— Он знал, как сделать так, чтобы боль приносила удовольствие.

Тьма полностью поглотила мерцание серебра в глазах Габриэля.

— Он заставил вас наслаждаться сексом.

— И вы никогда не простите себе этого.

В голосе Виктории прозвучала убежденность в собственных словах.

Jamais. Никогда.

Наблюдать за тем, как дышит Виктория, как поднимается и опускается ее грудь, было гораздо приятнее вызванных ее словами воспоминаний.

Он мог убить ее. И она это знала.

Или он мог позволить второму мужчине убить ее. И об этом она тоже знала.

Она была напугана. Но не пряталась за собственным страхом.

Она была единственной женщиной, которая осмелилась встать лицом к лицу с его прошлым.

Как второй мужчина нашел ее?

Габриэль, бесшумно ступая, целенаправленно направился к Виктории. Она не отпрянула от него.

Он обошел вокруг неё.

Прошлой ночью волосы Виктории выглядели тусклыми и безжизненными, как её плащ. Сейчас же они блестели в электрическом свете гладким, холодным, влажным щитом.

Виктория повернулась за Габриэлем.

Он мог ощущать тепло ее нагого тела. Видеть собственное отражение в ее голубых глазах, которые то затуманивались страхом, то блестели от желания. Он мог чувствовать запахи своего мыла и шампуня на ее коже и волосах, мужские запахи, которые стали ощутимо женскими, смешавшись с её собственным ароматом.

Остановившись, Габриэль наклонился, чтобы поднять платье.

Его взгляд очутился на уровне ее таза.

Лобковые волосы Виктории были темными и курчавыми. Половые губы — темно-розовыми, как и соски.

Они были влажными от возбуждения. Набухшими — от желания.

И это притом, что он даже не прикасался к ней.

Будь проклята эта мадам Рене!

В Виктории зародилось любопытство. Как и в Габриэле.

Она желала знать, каково это — брать мужчину дюйм за дюймом. Он желал знать, что Виктория будет чувствовать, когда ее скользкая влажная плоть растянется на один дюйм… два… три… семь дюймов… девять дюймов…

Он желал знать, как она будет кричать сначала от боли, когда потеряет свою девственность, затем от удовольствия, когда познает свой первый оргазм с мужчиной.

Он желал знать, что нужно сделать, чтобы заставить Викторию умолять.

Габриэль выпрямился.

— Да, мадмуазель Чайлдерс, он заставлял меня наслаждаться насилием, — медленно сказал он холодным голосом. — Так же как и вы наслаждались, читая письма человека, который терроризирует вас.

Габриэль повернулся к ней спиной — он не мог вспомнить последний раз, когда он поворачивался спиной хоть к кому-нибудь, не важно, мужчине или женщине, — и бросил платье в камин.

Черный дым заклубился в дымоходе.

Габриэль застыл в напряжении.

Если Виктория попытается спасти своё шерстяное платье, он остановит ее.

Он не хотел причинять ей боль. Но ему придется.

— Вы не имели права уничтожать мою одежду, — бесстрастно заявила Виктория.

Она не пыталась спасти платье. Она тоже знала, что он причинит ей боль, если она вмешается.

Право.

У шлюхи нет прав.

Голубое пламя, охватившее коричневый шерстяной рукав, умерло.

— Вы прожили на улицах достаточно долго, чтобы знать, что сила дает право, — прямо ответил он.