— Когда вы снова летите в Якутск? — спросил Булатов девушку.

— Сегодня ночью. В ноль часов пятьдесят пять минут.

— А вы не могли бы прихватить меня с собой? — спросил Булатов.

— Это серьезно? — обрадованно удивилась Арина Родионовна.

— Вполне. — Он уже начал мысленно подсчитывать: сегодня пятница, в его распоряжении два дня, полсуток туда, полсуток обратно, сутки там. Если не уложится, у него есть два отгула. Надо только предупредить Аузби Магометовича. — Вполне серьезно, милая Арина. Если, конечно, найдется свободное местечко в вашем корабле.

— Вы отчаянный человек, — сказала Арина, — перезвоните мне через десять минут.

Когда через некоторое время Булатов перезвонил, Арина сообщила, что на якутский рейс все места проданы, но она берется решить эту проблему с помощью командира экипажа.

Заскочить к Аузби Магометовичу, собраться в дорогу было делом одного часа.

Аузби посмотрел на него странным тягучим взглядом. Будто что-то переоценивал.

— Для такого рандеву надо, как минимум, иметь неотложную причину.

— Причина есть, — Булатову не хотелось говорить о Женьке, он суеверно оберегал ее имя и все, что с этим именем связано. — Приеду, расскажу. Пока на слово поверьте — надо.

Нетерпение начало вползать в него по дороге в аэропорт. Ему казалось, что такси движется со скоростью черепахи, что обязательно случится что-нибудь такое, из-за чего его вылет наверняка не состоится.

Но Булатову везло. И место на рейс нашлось, и самолет — прекраснейший Ту-154 — вылетел из Ленинграда минута в минуту.

* * *

В Алайхе в аэропорту Булатов лицом к лицу столкнулся с одним из знакомых врачей местной больницы. Искренне удивившись появлению Булатова в этих широтах, тот сообщил, что через несколько минут летит в Устье за больным. И если Булатову нужно именно туда, его могут взять. Ему подозрительно везло.

В салоне вертолета дико грохотало, ни спросить, ни ответить. А когда люди вынуждены кричать, на сокровенные беседы не потянет.

— Забыли что-нибудь?! — прокричал в ухо коллега.

— Примерно так! — ответил Булатов.

И на этом беседа иссякла. Он даже был рад, что может помолчать. Боялся, как бы только коллега не втравил его в работу. Ведь не откажешь, если попросит помочь. Поэтому, когда вертолет, сделав круг над Устьем, пошел на посадку, Булатов устроился подальше от выхода. Ему хотелось выйти из салона незамеченным, выскользнуть из толпы и сразу по знакомой тропинке к метеостанции.

Вертолет опустился несколько в стороне от собравшихся в кучку жителей Устья. И как только замерли обвисшие лопасти несущего винта и дверь салона открылась, народ торопливо двинулся к винтокрылой машине. Двое мужчин несли на носилках кого-то, укутанного черными тулупами. В Устье морозило, и над землей летели редкие снежинки.

Булатов обошел вертолет и, почти никем не замеченный, быстро зашагал по той самой дорожке, где они гуляли вместе с Женькой. Он попытался представить, как она его встретит? Обрадуется? Или сдержанно вскинет брови и небрежно спросит: «Что сие значит, Олег Викентьевич?» — «Сие значит, Евгения Дмитриевна, — скажет он, — что я люблю вас и прошу вашей руки и сердца».

Булатов улыбнулся: какая ерунда. Да если Женька увидит, что он идет к их дому, она ветром вылетит навстречу, повиснет на шее, как тогда, после туманной робинзонады, будет размазывать по щекам счастливые слезы. Это ведь Женька — дикая собака Динго. Она любит его, и в этом весь фокус.

«Да, она полюбила тебя, дурака стоеросового, — сказал он себе, — полюбила с той силой и чистотой, как могут любить такие, как она — юные и дикие. А как ты ответил на ее порыв? Ты ответил, как изощренный инквизитор. Ты бросил ее в самую счастливую, но и в самую трудную минуту ее жизни. Бросил одну со всеми сомнениями и вопросами, которые ей не разрешить, на которые не найти ответов. Бросил, как подлый и мерзкий предатель. И если она тебя сейчас не пустит в дом, если прогонит с презрением, ты должен принять это, как искупление своих грехов, и никого не винить, кроме одного себя. Ты заслужил изгнания не только из этого дома, но из памяти, и тем более — из сердца. Вот дверь, вот крыльцо. Иди, стучись в эту дверь, и пожинай плоды своего предательства».

Булатов постучал, затем нажал ручку и толкнул дверь. Она была не запертой. Минуя сени, он постучал в следующую дверь. И снова, не услышав ответа, надавил на нее плечом.

То ли услышав стук двери, то ли вопрос Булатова — «Есть ли кто в доме?» — из лаборатории вышел Женькин отец, Дмитрий Дмитриевич. Не удивившись появлению Булатова, он протянул ему руку и, сдвинув на лоб очки, тихо спросил:

— Вы их не встретили?

Булатов не понял, о ком речь.

— Евгения наша тяжело заболела, — сказал Дмитрий Дмитриевич. — Вчера за живот схватилась, все успокаивала нас, пройдет, мол. А ночью начался жар, температура под сорок, бредила, вас звала… Пришлось радировать в Алайху, сегодня прислали вертолет. Ангелина Ивановна с нею, а мне нельзя, кто-то должен быть здесь.

— Температура прошла?

— Плоха она, Олег Викентьевич, — сдерживая боль, сказал Дмитрий Дмитриевич. — Значит, вы разошлись в поселке? Наш фельдшер подозревает аппендицит. Уж хоть бы все обошлось.

Булатов увидел, как по ложбинкам глубоких морщин на его лице извилисто блеснула влага. И в тот же миг в нем самом что-то приоткрылось, и сквозь это приоткрывшееся сквозняком ворвалась боль: вот она, расплата за беспечность! Он сразу понял, и почему она за живот схватилась, и почему так подскочила температура, и какие последствия могут быть.

— Я должен видеть ее, мне надо немедленно туда, — с надеждой цеплялся за взгляд Дмитрия Дмитриевича Булатов. Он уже проклинал свое нетерпение, свою необъяснимую эгоистичность, проклинал тот миг, когда удержал себя от вопроса коллеге: «За кем летит вертолет в Устье?» — Подскажите, Дмитрий Дмитрич, как мне быстрее попасть в Алайху?

— Катера ни сегодня, ни завтра не будет. Вертолет за вами не пришлют. Не знаю.

— А изыскатели? Зуев?

— Зуев в Москве. Без него не получится. Только разве на моторке. Но уже вечер. В ночь идти по Индигирке нельзя на таком суденышке. Севу надо попросить. На рассвете выйдете, к вечеру будете в Алайхе.

Через час Булатов был на пристани у Хрустальной горки. После переговоров с Дмитрием Дмитриевичем Сева хмуро посмотрел на Булатова и показал на широкую застланную тулупом лавку.

— Пока поспите. Выйдем рано. Дорога будет трудной.

Он лежал с закрытыми глазами, не понимая, спит или бодрствует. Пропало ощущение времени, смешались сон и явь, смешалось виденное с придуманным: он куда-то летел и плыл, слышал угрюмое ворчание Севы. И словно пневматический молот, забивающий сваи в грунт, в сознание стучалась собственная мольба: успеть, успеть, успеть…