Лобастые лайки подозрительно вскинули глаза на незнакомого человека, чутко шевельнули острыми ушами в ожидании команды. Женька погладила их и мягко сказала:

— Нет, нет, это свой. Да?

— Случайно здесь или знала? — спросил Булатов.

— Из Алайхи была радиопередача. Вся округа уже знает, что ленинградский профессор Булатов спас жизнь нашему капитану рефрижератора. Да?

— Ну, звонари, — улыбнулся Булатов. — Я всего лишь доцент и на операции только ассистировал.

Он повернулся и с удивлением заметил, что разговаривающие на каком-то необычном диалекте люди, и те, что встречали, и те, что плыли вместе с ним на катере, внимательно разглядывают их с Женькой. Булатов осмотрел себя.

— Видишь, как меня одели в Алайхе?

— Это я виновата, не предупредила.

— Не верила, что прилечу?

Женька не ответила. Лишь зыркнула глазами и застенчиво улыбнулась.

— Идемте, Олег Викентьевич, — Женька подтолкнула собак и они, закинув хвосты-колечки на спину, неторопливо побежали вдоль берега. — Здесь быстро смеркается, а нам еще топать да топать.

В руках у нее была тяжелая хозяйственная сумка, из которой выглядывали бутылки с подсолнечным маслом, какие-то пакеты, хлеб, консервные банки. Булатов молча забрал сумку, Женька так же молча приняла эту заботу.

— Как врач, я обязан знать самочувствие моей пациентки?

— Бодрое!

— Родители здоровы?

— По возрасту.

Нащупывая тональность разговора, Булатов не мог понять причины возникшей вдруг скованности. Не свататься же он в конце концов приехал. Неприлично взрослому человеку так легкомысленно вести себя. Полчаса знакомства, несколько телефонных звонков, один полудетский поцелуй в благодарность за ночлег, и готово — я без вас жить не могу. Он давно мечтал побывать в этих краях, по Лене собирался проплыть, до Тикси добраться. Так что Женькино приглашение было лишь тем последним толчком, который помог реализовать давно задуманный план.

Вот в соответствии с этой диспозицией должна строиться и линия поведения. Ума у Женьки и такта вполне достаточно, чтобы не делать ложных выводов из его визита, а следовательно, не надо кукситься и вымучивать фразы, больше раскованности и непосредственности.

— Родители твои не переполошились?

— Олег Викентьевич, — засмеялась Женька, — что вы, ей-богу? В Ленинграде я восхищалась вашей уверенностью и независимым поведением. Да здесь рады каждому новому человеку. Как родному. А вы мой спаситель. И прилетели сюда не бедным родственником, а въехали на белом коне. Вас здесь в любом доме будут сажать в красный угол. Кормить отборными сортами рыбы. На сколько вы дней к нам?

— Первого сентября должен вернуться.

Женька нахмурилась и вздохнула.

Тундра мягко погружалась в сумерки и в тишину. За бугром остался поселок с лаем собак и стуком дизеля, там же, за бугром, только уже беззвучно, кружили тяжелые чайки, а впереди, где-то очень далеко, ритмично сотрясал землю едва уловимый гул. Булатов прислушался, и Женька сразу объяснила:

— Это океан. Я покажу вам. Только к утру шторм уляжется.

Под ногами похрустывал сухой ягель, а в стороне от натоптанной тропки собаки смачно шлепали лапами по невидимой воде. Приглядев бугорок посуше, Булатов поставил сумки на землю и нарвал каких-то незнакомых ему темно-синих цветов. Подошел к Женьке, вытянулся, наклонил голову и галантно преподнес букет. Женька молча приняла подарок, прижалась к цветам улыбающимися губами, и быстро отвернулась: на глазах у нее блеснули слезы.

— Я что-то не так? — смутился Булатов.

— Да нет, ничего, — Женька отвернулась. — Мне еще никто не дарил цветов.

— Ну, — Булатов почувствовал толчок в грудь, будто сердце расширилось и вздрогнуло, — только ради этого стоило лететь за тысячи километров.

Плоский домик метеостанции с различными антеннами, пристройками, приборной площадкой вырос в сумерках сразу и неожиданно. Чук и Гек весело заскулили, посмотрев на Женьку, и стремглав рванули к высокому, как самолетный трап, крыльцу.

— Вот мы и дома, — сказала Женька. И прошептала: — Вы даже не представляете, как я рада.

— Жень, — вспомнил Булатов, — я без разрешения на «ты» перешел. Это ничего?

— Считайте, что сделали мне подарок, — шепнула она торопливо, увидев на крыльце отца.

Булатов поклонился, назвал полностью фамилию, имя и отчество, сообщил, что он доцент Ленинградской военно-медицинской академии и что сейчас сам не верит в то, что отважился на такое путешествие.

— Заслуга вашей дочери. Сумела убедить.

Дмитрий Дмитриевич удивленно хмыкнул в густую бороду и посмотрел на Женьку. Мол, раньше мы таких способностей за ней не замечали. Пригласил в дом. Если отца Женьки Булатов примерно таким и представлял, то Ангелина Ивановна удивила многим: и шикарно уложенной прической, и строгим вечерним платьем, прикрывающим легкие туфли на тонком высоком каблуке, и больше всего — своей непосредственностью.

— У хозяйки, как в театре перед премьерой, — говорила она Булатову. — Последний гвоздь на сцене забивают перед самым подъемом занавеса.

Если бы Булатов не знал, что Ангелина Ивановна мать Женьки, мог подумать, что они сестры. С разницей в десять — двенадцать лет. Сходство было во всем, даже в голосах. Стопроцентная мамина дочка.

— Маман, ты сегодня превзошла себя, — сказала Женька с восхищением.

— Привыкли, понимаете, видеть меня в джинсах да в ватнике, — апеллировала Ангелина Ивановна к гостю, — оделась, как женщина — не узнают. — И заговорщицки подмигнула Булатову. — Пусть знают наших.

Эти ее реплики, доверительная манера обращения с Булатовым сразу определили и его поведение. Он почувствовал, что находится среди близких людей, где можно безбоязненно шутить, откровенно высказывать свои мысли, задавать любые вопросы.

За столом он чувствовал себя также непринужденно.

Постелили Булатову в комнате Женьки, на ее же кровати. Вспомнили по этому поводу старинное поверье о вещих снах, посмеялись, пожелали гостю спокойной ночи. Где-то в отдалении стучал движок местной энергоустановки, маленькие окна вздрагивали от ударов вдруг налетавшего ветра. Булатов закинул за голову руки и стал рассматривать искусно скроенные из кусочков шкур аппликации, вправленные в небольшие самодельные рамочки. Он знал уже — это работы Женьки.

…Сегодняшний вечер затмил все, что было вчера и позавчера. Перед глазами Булатова продолжали стоять спокойно-мудрое лицо Дмитрия Дмитриевича, не сказавшего за весь вечер и десяти фраз, возбужденно-азартные глаза Ангелины Ивановны, наговорившейся до хрипоты в горле, и застенчиво-добрая улыбка Женьки. Разглядывая ее лицо, Булатов понял, что дочь взяла от своих родителей все самое лучшее, потому что родилась от большой любви и выросла в атмосфере большой любви.

Какой-то мизерный клочок этой атмосферы перепал сегодня и Булатову. С тех пор, как он остался без отца, а было ему в тот год семь лет, Булатов не знал ни семейного тепла, ни семейной любви. У матери всегда хватало своих проблем, хоть она и заботилась о сыне, бабушки и дедушки жили в недосягаемой глубинке. Став студентом, он получил от матери полную самостоятельность с отдельной квартирой в придачу.

Повезет ли Женьке, как повезло ее матери? Воспользоваться ее доверчивостью охотники найдутся. Впрочем, так ли она проста и доверчива?

Булатов вспомнил, какими колючими и неприступными были глаза Женьки при первом знакомстве, как она цепко изучала его дипломы. Как была напряжена — рысь перед прыжком! И от этого воспоминания ему стало покойно и хорошо. Он провалился в сон и никогда не узнал потом, что к нему заходила в комнату Женька, долго смотрела на него, беззвучно шевеля губами, даже поправила подушку, вплотную приблизив к нему лицо, и, выключив свет, тихо вышла.

Утром она сама разбудила его, сказав, что пока не испортилась погода, надо побывать у хозяина Хрустальной горы. На вопросы, где это и что это, Женька не ответила, лишь мотнула головой и сказала: «Терпение, мой друг, терпение». Она сама и кормила его, с проворной ловкостью убирая и выставляя тарелки на стол. На ней были все те же вельветовые брюки и пушистый свободный свитер, за мягкими складками которого угадывалась тонкая гибкая талия, по-девичьи узкие бедра.

Булатов уже давно не чувствовал себя таким беззаботно озорным. Они шли натоптанной тропой к реке, беспричинно смеясь, вспоминая подробности своего знакомства. Вокруг них кувыркались в игре и беспричинно весело лаяли Чук и Гек. Хмурилась Женька, лишь присматриваясь к небу.

— Чем оно тебе не нравится?

— Родители в Заимке. А дорога — морем. Как бы волна не поднялась.

— Тихо ведь.

— Ага… Это не та тишина.

— Впервые, что ли?

— Океан не спрашивает.

У пристани, сколоченной из неотесанных бревен, стояла на сваях цистерна для горючего, несколько металлических бочек, небольшой навес, дощатая будка.

— Здесь горючее подвозят для нашей силовой установки, в кладовке запасные приборы, детали к аппаратуре, расходные материалы, — пояснила Женька. — Ящики с консервами.

— А почему не заперто?

— От кого?

— Ну, мало ли?

Женька весело засмеялась и уверенно шагнула в покачнувшуюся «Казанку» с подвесным мотором. Чук и Гек немедленно последовали ее примеру. Женька жестом позвала Булатова. Когда он сел на жесткую скамью, она сняла с мотора чехол, дернула шнур и, как заправский рулевой, вывела моторку к противоположному берегу, держа ее нос против течения.

— Здесь не так бьет волна, — крикнула она Булатову, — скорее доберемся к Хрустальной горе.

Женька знала, чем удивить Булатова.

Они пристали к новому причалу, взошли по пологому трапу на берег. Прямо от берегового настила к подножию кургана убегала проржавевшая узкоколейка. На дальнем ее конце стояла небольшая вагонетка с низкими бортами. Булатов взял Женьку за руку и, балансируя, пошел по узкому рельсу. Метров через десять Женька потянула его к небольшому домику, похожему на строительный вагончик.