– Я его честно спросила, почему он отвергает меня, – вздохнула Татьяна. – А он и говорит, что, мол, у него физическая и физиологическая несовместимость с крупными женщинами. Он ищет стройную, как березка, и умную, как советник президента.

– А гвоздь при чем?

– Так я подумала, что тогда эта мадам должна быть тощей, как гвоздь, и с головой, как у гидроцефала, чтобы весь мозг поместился.

Если воспринять информацию, поступившую от предвзято судившей о ситуации Мышкиной, объективно, то, скорее всего, Крягин всего лишь пытался отделаться от докучливой Татьяны, нарисовав ей прямо противоположный образ. Но Диане хотелось, чтобы это оказалось правдой. Влюбленные женщины слышат не то, что им говорят, а то, что им хочется услышать…

– Ты меня любишь?

– Да.

– Я красивая?

– Да.

– Я самая-самая?

– Конечно!

– Ой, девочки, он так красиво говорит, сказал, что любит, что я самая красивая и самая-самая…

Зато как приятно. И нервные клетки сохраняются, и покой в семье не нарушен.

Диана, по личному убеждению, на двести процентов соответствовала воплощенной мечте Крягина. Когда обнаружилось, что ему нравятся недоступные, она тут же превратилась в феминистку. Когда Вихров обмолвился, что шефа всегда притягивают стервы, она стала воплощением женщины-вамп в критические дни. Когда из случайно подслушанного разговора девушка узнала, что любимому симпатичны материально независимые дамы, она тут же начала усиленно демонстрировать свою финансовую состоятельность, благо папа не ограничивал дочку в средствах. И как результат – Крягин подарил огромный букет грудастой секретарше. Где справедливость? Диана столько времени изо всех сил старалась сблизиться, понравиться, стать нужной, желанной, а невзрачная девчонка за пару дней получила все. Диана чувствовала себя цветоводом, вырастившим потрясающую розу, которую мимоходом выдрал полоумный влюбленный для своей невесты. Чисто по-человечески влюбленного даже можно оправдать, любовь – такое дело, против нее не попрешь. А кто пожалеет цветовода? Хотя если и пожалеют, ему от чужого сочувствия ни жарко, ни холодно.

И как быть с его взглядами, ведь читалось же в глазах Крягина что-то, что давало повод надеяться!

Теперь Диана ехала с Юрой, который уже все распланировал, как повар, замысливший несложное блюдо. К Иванову она пристала почти инстинктивно, по извечному женскому заблуждению: пусть хоть поревнует, может, тогда… Но мужчины, они хоть и одного пола, но реагируют по-разному. Один, как разъяренный бык, напомнит про свое право собственности, поддев на рога всех участников, другой вызовет соперника на дуэль, третий отметелит неверную подругу, четвертый интеллигентно расстроится, а кто-то вообще махнет рукой.

Но женщинам хочется страстей и событий, поэтому они зачастую стравливают кавалеров, дабы понаблюдать за действом с гостевой трибуны. В Средневековье такие номера проходили, а в наше время правила сильно изменились. Даму сердца запросто могут поставить на место договорившиеся между собой соперники.

Диана все сделала машинально, а теперь жалела. Получилось гадко и грязно. И все могло еще более усугубиться, если не прекратить спектакль немедленно.

– Отвези меня домой, – она примирительно тронула Юру за плечо и назвала адрес.

Он не спорил. Это немного неприятно кольнуло самолюбие, но следовало признать, что лучше не понравиться кавалеру самой, чем долго отбиваться и объяснять, что это он тебе не понравился.


– Ичто привело тебя к замшелым старикам? – с порога полюбопытствовала мама, разглядывая смущенную Катю.

– Ну, мам, чего ты такая злопамятная? – пробормотала девушка, с покаянной суетливостью стаскивая одежду. – Мало ли что я тогда сказала. Я извиняюсь.

– О, доча! – обрадовался Егор Константинович. Судя по задорному блеску глаз и плохо выговариваемым звукам, папа был навеселе. С одной стороны, это значило, что у мамы настроение хуже некуда, а с другой – папа настроен миролюбиво и учить ее в два голоса они сегодня не будут. – А Сашок где?

– Ну, исходя из тембра ее сопения, доча сейчас ответит тебе в рифму, – догадалась мама. – Какая прелесть. Какая неожиданность. А не об этом ли я тебя предупреждала?!

– О чем? – огрызнулась Катя.

– О том! Что ничего хорошего с этим плебеем получиться просто не может!

– Он не плебей!

– Ага! Он плейбой! Пьющий и гулящий.

– С чего ты взяла, что он пьет?! – Катерина осторожно протиснулась мимо мамы в кухню. Запах жареной картошки напомнил о том, что ужина – ни романтического, ни какого-либо другого – у Кати сегодня еще не было.

– То есть второй пункт не оспаривается? Уже впечатляет! А про выпивку я знаю, поскольку периодически общалась с твоим ненаглядным. Либо он напивается до полного кретинизма, либо по вечерам у него прогрессирующее слабоумие, проходящее к утру. Он развлекает меня анекдотами из репертуара трудных подростков и рассказывает, как вы хорошо живете. Если учитывать реплики на заднем плане и общий шумовой фон, живете вы в бомжатнике. Кстати, он очень интересно расписывал, как вы будете улучшать свои жилищные условия, упоминая нашу квартиру, но без подробностей, куда денемся мы с твоим отцом.

– Мам, не начинай. Мне сейчас очень плохо.

Вера Яковлевна победоносно задрала голову и резюмировала:

– Мы с отцом были правы.

– Да, абсолютно, – покорно согласилась Катя. – Я дура. И ошиблась. И никогда не выйду замуж, потому что не умею выбирать.

– Как? А Боря? – всплеснула руками мама.

– Ваш Боря – это топор, как средство от головной боли. Лучше умереть в девках! – в отчаянии выкрикнула Катя и закрылась в ванной. Слезы душили, и требовалось выплакаться, но не при маме, которая сейчас торжествует, гордясь собственной проницательностью и строя планы на Борю в зятьях.

Некоторым родителям всегда кажется, что их дети – наивные несмышленыши, ждущие, пока их ткнут мордой в миску или пихнут на верный путь. Пусть даже сначала они сопротивляются, потом обязательно скажут спасибо. А отпрыскам кажется, что они сами знают, в какой миске вкуснее и по какой дороге ближе. Правота делится напополам: где-то правы родители, где-то дети. Только ясность наступает слишком поздно, когда изменить уже ничего нельзя, а можно только сделать выводы.

Весь ужин мама зудела, пытаясь выведать причину конфликта, а Катерина молчала как партизан, с одной стороны, из вредности, а с другой – из-за нежелания глупо выглядеть. Быть брошенной и обманутой не только больно, но еще и стыдно. Если тебе предпочли другую, то доброжелатели в первую очередь предложат покопаться в себе в поисках причин случившегося, а не сетовать на вероломство партнера и перечислять дефекты соперницы. Это логично, так как рыба ищет где глубже, а мужик – где лучше. Куда уплыл, там и лучше.

Саша не позвонил ни домой, ни на мобильный, хотя Катя подготовила прочувствованную речь и желала немедленно ее выплеснуть на неверного жениха. Там было очень много красивых, хлестких оборотов, доводов и обвинений. Держать это в себе не было никакой возможности, а звонить самой – глупо, поэтому Катерина набрала номер Лизы.

Как ни странно, Кротова оказалась дома.

– А чего вчера никто не подходил и трубка не работала? – выпалила Катя. Ей было страшно начать разговор о своих проблемах, поэтому надо было как-то плавно подобраться к теме. Или вообще – оттянуть кульминационный момент.

– Во-первых, здравствуйте! – съехидничала Елизавета. – Вчера я была в трансе, поэтому телефон из розетки выдернула. И позавчера. И вообще – приятно познакомиться – я рогатая дура. В очередной раз. Четырежды герой любовного фронта, павший в неравном бою за кусок счастья. Не обломилось мне, Катька. Не такая уж я умная. Поэтому ты осторожнее прислушивайся к моим советам. Косметолог, покрытый морщинами, бородавками и прыщами, не имеет права давать консультации.

– Да ладно, – не поверила Катя.

– Клянусь. Слышишь звук? – из трубки донесся сухой стук. – Это я рогами стучу.

– Ну постучи об мои, – вздохнула Катерина. – Промахнулась цыганка, что-то мы с тобой одновременно овдовели, а не счастье нашли.

– Ну не знаю, как твой, а мой жив. И у него, представь, жена есть. Только не говори, что у твоего тоже. А то неинтересно. В вероломстве тоже должно быть разнообразие, иначе скучно.

– Мне не скучно, мне противно, – Катя воровато оглянулась, не подслушивает ли мама. Разумеется, мамуля вдруг обнаружила, что в квартире грязный пол, и с энтузиазмом терла линолеум под дверью, периодически громко удивляясь, кто это тут так напачкал.

– Выкладывай, – Кротова повозилась и что-то уронила.

– Лизка, не отвлекайся!

– Почему шепотом? Он что – рядом? У вас еще не все?

– Нет. У нас все. Тут мама в дозоре.

– Плюнь. Рано или поздно она все равно все узнает. Нашла, от кого скрывать. Давай, не тяни.

– В общем, у него любовница.

– Это интереснее, чем жена, – согласилась Кротова. – И какая она из себя?

Катя напряглась, пытаясь вспомнить.

– Такая, маленькая, черненькая, с косой.

– Смерть, что ли? – гоготнула Елизавета. – На лицо какая?

– Не видела. Они целовались.

– Какая гадость! Тогда даже не важно, какое у нее там лицо, в любом случае – обмусоленное. Он оправдывался?

– Нет. Он даже не звонил.

– А тебе что, хочется, чтобы позвонил? – подозрительно спросила Кротова и тут же добавила: – Хотя мне тоже хотелось, чтобы мой покланялся, хоть объяснил что-то. А то отвалил, как насосавшийся клоп, и – адье! У меня же комплексы разовьются. Мужчина должен уходить красиво, как капитан дальнего плавания, чтобы ушел – как утонул. Акулы съели. Тогда оставленной женщине хотя бы не так обидно. Но у тебя ситуация другая. Вещи, я так понимаю, зависли в его квартире? Тогда придется объясняться. Хочешь, я с тобой пойду.

– Нет, Лиз, я сама, спасибо. У меня ключи есть. Приду, пока его нет…

– Ага. А бдительные соседи скрутят тебе руки, решив, что ты воровка.