В конце концов, Тихомиров – только человек…

И все-таки. И все-таки все это было очень, очень странно!

Я находилась в такой глубокой задумчивости, что даже не поблагодарила Степана, когда он высадил меня у магазина.

Едва захлопнулась дверь машины и «жигули», выбросив в атмосферу сгусток сизого дыма, сорвались с места, я тут же изменила точку зрения. С чего бы это вдруг Тихомиров показывал Степану письма?

Доверчивость сменилась маниакальной подозрительностью. Каждое слово Степана мне теперь казалось насквозь фальшивым. Сосед меня примитивно надул. Зачем он соврал?

Или это Тихомиров врет?

Мама! Вокруг меня заговор…

С тупой болью в виске, как сомнамбула, я бродила по магазину, бросала какие-то продукты в корзину, начисто забыв о Дашкином списке.

* * *

– Тетя Витя!

На меня набросились одичавшие Вахрушевы, с декоративным изяществом, как чайные сервизы, расписанные бриллиантовой зеленью. Осколки древней цивилизации, потерявшейся в Андах. Особенно хорош был младшенький, Андрей, – видимо, Зойка руку приложила.

Вопли дикарей отрезвили меня.

– Привет! Даш, я, кажется, не все купила.

Вахрушевы растащили пакеты, обо мне на время забыли, и, предоставленная сама себе, я зашла в ванную, стараясь привести мысли в порядок, долго, с особой тщательностью мыла руки, будто хотела смыть сомнения.

Ох как все непросто. Степан. Кто он? Кто этот человек, поселившийся по соседству?

– Витька, ты что купила?

Дарья с зелеными ушами и зелеными точками на физиономии, смахивающая на упитанную, симпатичную кикимору, с недоумением рассматривала покупки.

Душистый перец, горчичный порошок, лимонная кислота, ванилин, пакетик желатина, молотая корица, имбирь.

– Давай посидим, винца выпьем, – примирительно предложила Дашка, перехватив мой взгляд – взгляд жертвенного ягненка.

– А тебе можно?

– Ой, – отмахнулась подруга, – мне все можно. Я озверела в изоляции, нас выпускать на волю можно только после обследования у психиатра.

Дашка еще что-то болтала, а я застыла, глядя на подругу. Психиатр?

Может, Степан – того…

А что – вполне возможно. Психика у человека нарушилась после горячей точки или техногенной катастрофы…

– Даш, я не останусь, мне нужно домой.

– Витька, прекрати, – завопила Дарья, – никуда тебя не отпущу. Ты мне хоть расскажи, что там, на воле, делается? Как Тихомиров?

– Тихомиров?

– Нет, ты точно сегодня не в себе. Тихомиров – это тот симпатичный здоровяк, который строит из себя секьюрити, – стебалась Дарья, увлекая меня на кухню, – а сам каждую ночь борется с соблазном изнасиловать тебя. Если уже не изнасиловал.

Я машинально подтвердила:

– Уже.

– Уже? Что ж ты молчишь?

Дашка закрыла кухонную дверь – еще один специалист по созданию доверительной атмосферы – и подтолкнула меня к стулу:

– Садись, я быстро.

Колбаса двух сортов, сыр, помидоры, огурцы, банка шпрот, зелень – Дашка выгребла все запасы и полезла в морозилку. Извлекла пакет пельменей, поставила воду на огонь и угнездилась наконец с ногами на диванчике.

– Я тебя слушаю, – сообщила подруга, но тут у нее зачесались уши.

Оказывается, когда при ветряной оспе чешутся уши, их следует протирать спиртовым раствором зелени бриллиантовой! Дарья при этом закатывала глаза и эротично постанывала от удовольствия.

– Все не как у людей. Высыпало бы на груди, как у Вахрушева, или на спине, как у Зойки, так нет, – жаловалась подруга, – все по ушам норовят проехаться.

Говорить о ночи с Тихомировым под Дашкины почесывания не хотелось – антураж был не тот.

Когда уши перестали зудеть, вода для пельменей вскипела, Дашка опять отвлеклась. Потом прибежали дети, подтянулся голодный Егор, и сеанс душевного стриптиза был сорван.

Особой потребности исповедоваться я не ощущала и уже надеялась, что мне удалось избежать разговора по душам, но Дашка не выпустила меня из своих когтистых лап.

Наспех покормив и выпроводив семейство из кухни, подруга с бесцеремонностью патологоанатома приступила к вскрытию:

– Он что, правда тебя изнасиловал?

– Нет, конечно, все было по обоюдному согласию.

– И как он тебе?

– В каком смысле?

– В смысле, в постели.

– Дашка!

– Витька!

– Дашка, а как у вас с Вахрушевым?

– Нечестно переводить стрелки! У нас с Вахрушевым никаких новостей с постельного фронта. Ну почему из тебя все приходится тянуть клещами? Тебе понравилось?

– Отстань, – попросила я.

– Не отстану, ты же меня знаешь.

Я знала.

– Мне понравилось, – созналась я.

– А ему?

Вопрос поставил меня в тупик. Действительно: понравилось Тихомирову предаваться со мной любви или не очень? Все же мужчины – инопланетные существа. Могут заниматься этим с кем угодно, даже с нелюбимой, даже с малознакомой женщиной. Или вообще – как вариант – с незнакомой.

Мы с Тихомировым все-таки были знакомы, и я надеялась на лучшее:

– Наверное.

– Ты не уверена?

– Как можно быть уверенной в чувствах мужчины?

На Дашку опять напал приступ зуда, она кинулась на поиски склянки с протиранием, склянку свистнул кто-то из болезных, поднялся шум, и я засобиралась.

– Разговор не окончен! Я приеду, как только смогу, – пригрозила подруга, – и ты мне все расскажешь. Все!

Я не удержалась и хихикнула: Дашка, не отдавая себе отчета, терлась ухом о встроенный шкаф.


Семечки, как я установила экспериментальным путем, являются отличным успокоительным средством. Рот и руки заняты, мысли и эмоции замедляют ход. Опять же – удовольствие (при условии, конечно, что семечки свежие, маслянистые, чуть поджаренные и подсоленные), и привыкания к полезным микроэлементам, содержащимся в семечках, не наступает. Еще семечки стимулируют умственную деятельность – утверждаю со всей ответственностью.

Еще один плюс – подсаживаясь на семечки, счастливо избегаешь других наркотиков.

В общем, я сидела в саду, грызла семечки, думала о соседе и следователе, в сотый, тысячный раз сопоставляла все факты. Вывод, к которому я пришла, был неутешительным: Тихомиров вернул письмо автору…

Я ныряла за воспоминаниями, как ловец жемчуга, на такую глубину, что рисковала не выплыть.

…Настроенный на примитивный секс Степка не представлял собой никакой тайны, а тихушник Тихомиров всегда был с двойным дном.

Может, сосед Степан – близкий знакомый Переверзева?

Штука в том, что друзей у Степки не было: этому донжуану были незнакомы моральные нормы, он тащил в постель подружек друзей, за что бывал не однажды бит.

Не было желающих соревноваться со Степаном в искусстве обольщения, не было ему равных.

Нахально-раскованная манера, сокрушительно-неотразимая внешность – девицы падали к его ногам, как переспелые плоды.

Степан Переверзев загубил много девичьих душ, исключение сделал только для дочери генерала.

По поводу этого брака ходили разные слухи, но основная версия была – расчет.

После женитьбы Степа на короткое время выпал из роли соблазнителя, потом все возобновилось. Несмотря на отдельную квартиру недалеко от «Сокола», Переверзев был частым гостем в общежитии. Ни одна вечеринка не обходилась без этого ловеласа. Мартовский Кот – иначе Степана за глаза не называли… Да и в глаза тоже… Боже! Кот Мартовский! «К. М.» – мой аноним-затейник…

Все оказалось до обидного просто.


– Это ты!

Степан обмяк и устало опустил плечи:

– Все-таки ты тормоз, Витька.

– Надо поговорить, – предложила я.

– Ты одна?

– Одна.

Я бы с радостью сделала вид, что ни о чем не догадалась, что для меня по-прежнему сосед – всего лишь малосимпатичный тип с поврежденными связками и шрамом вместо лица. Но у меня были вопросы к Степе.

«Что ищет он в краю далеком, что кинул он в краю родном?» – это было не простое бабье любопытство, это было болезненное желание понять, из-за кого я вычеркнула тринадцать лет жизни.

Степан перепрыгнул через ограждение, и теперь мы сидели в саду вместе.

В руках у Переверзева была баночка с пивом, а я продолжала грызть семечки.

– Почему ты выбрал Заречье? – прислушиваясь к гулким ударам сердца, спросила я.

– Как-то запало в голову название. А когда тебя увидел, понял – откуда знаю этот городок. Хотел уехать, а потом передумал. Ты все равно меня не узнала, опасаться было нечего.

– Помнишь Людку Масленникову?

– Помню, – не очень уверенно кивнул Степан.

– Она сказала, что ты погиб.

– А ты так не считаешь?

В душе у меня пышным цветом распускалась жалость к Переверзеву. Так и хотелось прижать страдальца к груди и защитить от всех напастей, жестокостей и несправедливостей.

– Так ты забрался в нашу глушь, потому что утратил былую красоту?

– И поэтому тоже. Но в основном потому, что утратил себя. На работу не устроиться – диплома лишили за халатность. Взрыв и пожар на заводе произошел по моей вине – это доказало следствие. Кстати, следствие вел Тихомиров. Мог посадить, да тесть отмазал. Правда, настоял на разводе. Жена, как только увидела меня в реанимации, собрала мои вещи. Мне из больницы идти фактически было некуда, но я жену не осуждаю.

Благородство было так же чуждо прежнему Степану, как жалость – садисту.

Перемены были очевидны.

– Скажи, а почему симпатические чернила?

– Что? И ты туда же? Да не писал я этих писем!

Сумерки легкой дымкой опустились на нас, размыли профиль Степана, а в модуляциях его сиплого голоса все ближе проступали знакомые интонации.

– Знаешь, что меня с толку сбило? – пропустив мимо ушей возражения Степана, продолжила я.

– Что?

– Профессиональная привычка все выстраивать в цепочку. Сначала пришло письмо, а потом я заметила, что в доме кто-то поселился.

– Еще раз повторяю: я не писал и не посылал тебе никаких писем. Сама подумай: каким идиотом надо быть, чтобы таким извращенным способом объясняться женщине в любви! Вместо того чтобы просто сказать «я тебя хочу», царапать на бумаге лимонным соком или крахмалом – полный бред!