Личная охрана, старший брат и опекун.

Я молча наблюдала тихую экспансию: в ванной появилась зубная щетка, паста, бритвенный станок и кремы – для бритья и после бритья, в прихожей тапки и шорты в маминой комнате.

Не могу сказать, чтобы я была от этого в восторге, но особенного раздражения личные вещи следователя Тихомирова не вызывали, как и их владелец.

Приходил Дима поздно, иногда ночью, съедал ужин, который я оставляла для него на столе, и шел спать. Никто никого не донимал разговорами, вопросами или вредными привычками.

Ночевал Тихомиров в маминой комнате.

Я находила, что от Тихомирова больше пользы, чем вреда: соседи у меня малость не в себе, что Жорка, что Степан, а со следователем мне было спокойнее.

Ко всему у Дмитрия Сергеевича обнаружились способности к хозяйству: он купил и прибил стильную ручку к двери спальни, сделал защелку в туалете, заменил кран на кухне, устранил течь под ванной, наточил ножи так, что я тут же порезалась, и собрал светильник, демонтированный Жуковым.

В редкие выходные дни осматривал хозяйским придирчивым глазом веранду, крышу, крыльцо.

Между тем фермерское хозяйство хирело, разваливалось, как обычно бывает, в критический момент посыпалось все сразу, точно сговорившись.

Молока было много, и анализы приходилось делать с особой тщательностью: на выпасе коровы, случалось, цеплялись выменем за сучки и коряги, ранились, и молоко шло маститное.

Гена Рысак тенью отца Гамлета бродил по территории фермы – отработанный материал.

Жилетки и водолазки по-прежнему составляли гардероб нашего управляющего, вот только мне совсем не хотелось смотреть кому-либо в правый глаз.

– Ты чего такая? – допытывался Гена.

– Какая? – без выражения интересовалась я.

– Печальная.

– А чему, Гена, радоваться?

– Как чему? Посмотри, как нам повезло: дело завели, скоро суд, земля никуда от нас не денется, все будет как раньше.

– В том-то и дело, что как раньше.

От сознания, что все будет «как раньше», хотелось выть. Меня воротило с души от всего. Уехать бы куда-нибудь подальше, не видеть опостылевших соседей, коллектив, Гену, непонятного Тихомирова…

Пустота, поселившаяся на сердце, ничем не заполнялась. Дефиле, психологические тренинги, навыки обольщения – все было зря и не помогло избежать одиночества.

Как на грех, лето выдалось жаркое, дождей не было. По ощущениям, население Земли сместилось к южным морям, и только последние неудачницы вроде меня оставалась по месту прописки.

Коровы от жары мочились кровью, огрубевшие в работе доярки, дрогнув, плакали от жалости к скотине.

В церкви батюшка каждый день служил акафисты Богородице Спорительнице хлебов.

Коллектив на очередном собрании решил отстоять акафист.

Я стояла в толпе, крестилась, а две прихожанки переговаривались:

– Дождь не пойдет, если не плакать во время службы. А кто тут может заплакать? Посмотри на эти раскормленные рожи – разве они заплачут? – зло шептал старушечий голос.

Глазам стало горячо, я с удивлением обнаружила, что плачу.

Кстати, дождь пошел ночью. Видно, именно моих слез ждал Создатель, чтобы окропить землю.

Тихомиров и не съезжал, и не предпринимал никаких попыток к сближению, ставя меня в тупик. Я не знала, что думать и чего ждать от жизни, когда по вечерам слышала стук калитки. Так и хотелось спросить: ты кто? друг? медбрат? Или…

«Или» – это повар.

Следователь часто и с видимым удовольствием готовил.

За ужином мы тратили не больше двух десяткой слов, если не обсуждали следствие по делу. Тема была спасительной, если бы не она – ужин проходил бы в полном молчании, как монастырская трапеза.

– Кстати, Дим, если в ближайшее время налоговая не разблокирует расчетный счет, наше хозяйство можно будет похоронить, – как-то сообщила я следователю.

– А в чем дело? Кто вам мешает его разблокировать?

– А разве для этого не надо, чтобы прокуратура сняла арест с земель?

– А при чем тут земля?

И Дима объяснил мне, что следствие никоим образом не мешает нам работать, что все у нас будет отлично, если мы поменяем бухгалтера.

– Надо же, Генка, паршивец, никого не в состоянии контролировать! – Я имела в виду толстую, ленивую, неряшливую деваху – бухгалтершу Нонку Спирину. – Подкаблучник! И дома, и на работе импотент!

– Интересное заявление. – Тихомиров вышел из кухни, оставив меня наедине с собственными мыслями и с посудой.

Я склонилась над раковиной, когда услышала:

– Откуда это?

Я оглянулась и чуть не рухнула: я забыла спрятать письмо-признание в стол!

Дима подошел к мойке, выключил воду и взял меня за плечи.

Медбрат, милый и симпатичный, с терпением ухаживавший за мной, растиравший гелем поврежденную щиколотку, ау, где ты?

Лоб Тихомирова собрался морщинами, у рта образовались жесткие складки, на скулах перекатывались желваки – просто Нептун или Зевс-громовержец.

– Нашла в почтовом ящике, – пролепетала я, чувствуя себя беспомощным, терпящим бедствие суденышком.

– От кого?

– Аноним.

– Ты кого-нибудь подозреваешь? – Следователь на допросе в прокуратуре, и только!

Я вырвала письмо из рук Тихомирова, сложила и попыталась замять ситуацию.

– Дима, – я скривилась, – перестань. Это не стоит твоего внимания.

– Витюша, твое легкомыслие может иметь печальные последствия. Заявляю со всей ответственностью: это письмо написал маньяк!

– Маньяк? По-твоему, я не могу вызвать в мужчине сильного желания?

– О! Конечно можешь! – В голосе Тихомирова звучала плохо скрытая ирония.

Ну разумеется.

– Тогда почему маньяк?

– Потому что если нормальный мужчина хочет женщину, то он ей просто говорит об этом, а не пишет симпатическими чернилами записки!

Дима воспользовался моим замешательством и отнял листок.

– Откуда тебе знать? Ты когда-нибудь испытывал что-нибудь подобное?

Я попыталась вернуть письмо, Дима поднял руку, я униженно, как цирковая собачка на лакомство, смотрела на бумажный лист. Осталось только подпрыгнуть и вцепиться в письмо зубами.

– Глупости! Я бы не стал заниматься такой ерундой, царапать крахмалом, или лимоном, или молоком по бумаге! Согласись – это полный бред!

– А по-моему, очень романтично!

– Что в этом романтичного?

– Креативно, необычно.

– Чушь собачья!

Тихомиров исчерпал доводы и умолк. Он и так сказал больше, чем за всю наделю, которую мы провели вместе.

– А за это можно человека посадить? – поинтересовалась я.

– Нельзя, – похоже, Тихомирова это обстоятельство расстраивало, – нет состава преступления. Он не угрожает твоей жизни и здоровью.

– Дим, не мучайся, я думаю, это один из моих учеников – Артур или Ваня. Мы с ними как раз говорили о тайнописи, – соврала я, чтобы успокоить следователя.

– Да? А когда это было? Ваш разговор, я имею в виду?

О боже! Ну и кто здесь маньяк?

– Не помню точно, но как раз перед тем, как я нашла это письмо.

– Почему ты сразу не сказала?

– Не ожидала, что ты так близко воспримешь это глупое сочинение.

– Зря ты так легко относишься к этому. Надо прекратить занятия.

– Не могу. Обещала заниматься с ними до выпускных экзаменов.

Я снова попыталась вырвать из рук следователя анонимку – Дима снова отвел руку.

Остывал Тихомиров медленно.

– Не такое уж глупое письмо, – проворчал он, – парень конкретно запал на тебя.

Дима перечитал послание. Пока он читал, я не знала, куда деваться от стыда, а когда закончил читать, посмотрел на меня так, что захотелось сквозь землю провалиться.

– Могу я взять письмо с собой?

– Зачем?

– Хочу кое-что проверить.

Красная от смущения, я выдавила:

– Бери.


На ферме все оставалось без изменений, если не считать настроения. Коллектив воспрянул духом, когда следователь Тихомиров приехал на собрание и проинформировал пайщиков о ходе следствия:

– Жуков и Француз – рейдеры сельскохозяйственных земель. По имеющимся данным, обязанности в группе разделены. Жуков находит покупателя, а Француз организует фирму-прокладку. Земля оформляется на эту фирму, а потом сразу на покупателя. Ваши земли должны были стать полями для гольфа. Сейчас дело передано в суд, земля не уйдет в чужие руки. Меры приняты вовремя.

Коллектив одобрительно загудел, задал несколько вопросов и отпустил следователя.

Я не забыла сказать Нонке, что она профнепригодна, а Геннадию Павловичу – чтобы он поменял бухгалтера.

– Ой, если ты такая умная, сама писать балансы будешь! – срываясь в истерику, взвизгнула Нонка.

– Спирина, какой ты профессионал, если не можешь объяснить, откуда взялся у хозяйства долг?

– Почему это не могу? Могу! Кредит взяли и не смогли рассчитаться. И при чем здесь я?

– А кто?

– А Геннадий Палыч тогда телят купил бракованных. Кто вам доктор? Что хотите делаете, а Нонка отдувайся?

– Палыч, это что, правда? Те телята были бракованными?

Прошлой весной Миша Загорулько с ног сбился, пытаясь спасти телят, – их косила какая-то инфекция, – но спасти молодняк так и не удалось.

Страсти накалялись.

– Откуда же я знал? – Как обычно, Гена не чувствовал момента.

– А кто должен знать?

В красном уголке наступила предгрозовая тишина. «Ну, сейчас начнется», – успела подумать я.

– Твою мать, – как хлыст рассек тишину вопль одной из доярок, – Палыч, ты ж покупал через администрацию тех телят! Уж не твоя ли Верка подсуетила их?

Я покинула красный уголок, уверенная, что Гена, как честный человек, должен застрелиться.


– Витюша, давай ужинать. Я тут приготовил кое-что для тебя.

Холодец, кюветки с желе и несколько упаковок мармелада – я сняла шляпу (воображаемую, конечно!) от такого научного подхода к питанию. Даже не стала подвергать критике желе – продукт состоял только из химических элементов, ни одного живого ингредиента.