Английская молодежь, воспитанная в стране, куда солнце заглядывает достаточно редко, а общественная мораль больше осуждает легкое поведение, чем поддерживает его, выкручивалась, как могла. Влияние французского двора прослеживалось во всем, особенно после длительных вояжей на континент. Те, кто добирался до Италии, и вовсе возвращались полные впечатлений: там оковы нравственности были временно отброшены и свобода царила столь сладкая, что уже сама по себе казалась неприличной. Чопорные англичане, так говорили про жителей туманного Альбиона. И они были чопорными — горожане и купцы, часть представителей высшего общества, вроде лорда Меррисона; и вместе с тем галантный век накладывал свой отпечаток, кружил голову, доносил запах цветов из садов Версаля и плеск весел с каналов Венеции.

Если лорд Картрайт являл собою ходячую рекламу французского образа жизни, то лорд Остлер был образчиком прогрессивной английской молодежи. Вернее, не совсем уже молодежи, все-таки тридцать три года, возраст Христа. Волосы Кевина уже тронула ранняя седина: это было наследственное. Отец его вообще поседел в двадцать пять. Впрочем, так как лорд Остлер носил парик, его седые волосы никого не интриговали.

Кевин уселся за стол по левую руку от Эдварда, спиной к окну, кивнул другу и глухо закашлялся, приложив к губам батистовый платок.

— Ты, никак, простудился?

— Прекрасная наблюдательность, Эдвард. Именно так.

— Где же тебя угораздило?

— Возвращался позавчера поздно ночью домой и не позаботился накинуть плащ. Такая жара, а вечером все сквозняки выбираются из укрытий. И вот…

— Сочувствую, — произнес Эдвард без малейшего сочувствия в голосе. — И что же, хорошо было позавчера у Ридов?

— Превосходно. Все удивлялись, почему там не оказалось тебя.

— Я был занят.

Лорд Картрайт отрезал кусочек яичницы с беконом и отправил в рот.

— Новая женщина?

— Что-то вроде того. Разве Дельберт не рассказывал о нашем с ним споре?

— Ах да! — Кевин благодарно кивнул Бенджамену, налившему ему горячего молока. — Он упоминал, но я решил, что все это шутка. Это не так?

— Упаси меня господь так шутить.

Эдвард откинулся на спинку кресла, единственного в этом царстве стульев-козеток; Кевин машинально последовал его примеру и едва не сверзился на мраморный пол.

— Почему ты не поставишь здесь нормальные стулья? — осведомился лорд Остлер весьма раздраженно.

— Потому что меня забавляют эти. А еще дело в семейных традициях. Представляешь, как будут лелеять память обо мне потомки?

— Потомки тебя проклянут.

— Если я когда-нибудь женюсь, конечно.

— Женишься, куда ты денешься? — Прагматичный Кевин пожал плечами. — Так, значит, это правда? Ты поспорил, что Меррисон добровольно отдаст за тебя дочку?

— Вроде того.

— Прощайся с Озорницей, приятель. Тебе не победить.

— Как мало ты веришь в мои силы!

— Я верю в то, что достижимо. Меррисон добровольно дочь за тебя не выдаст, можешь и не мечтать. Мой отец его знает, так что я немного осведомлен об этом старом хрыче.

Эдвард заинтересовался:

— Папаша Остлер знает святошу Меррисона?

— Они иногда встречаются в клубе и коротают вечера, нюхая табак.

— Не знал, что твой отец ходит в клуб.

— Редко. И не в тот, что мы с тобой.

— В «Инглис»?

— Попал.

— Я редко промахиваюсь. — Эдвард хмыкнул. — Значит, Меррисон не молится целыми днями. Занятно, занятно. И что же твой отец о нем говорит?

— Говорит, что в то время, как Меррисон не нюхает табак, он молится. Никаких нюансов, приятель. Такую искреннюю веру тебе не одолеть.

— Даже и не собираюсь. Подумываю в нее обратиться.

Кевин поперхнулся молоком. Несильно, к счастью.

— Перестань шутить, Эдвард. Ты намерен встать на стезю благочестия? Тебе ни один священник грехи не отпустит.

— О, немного измениться не повредит. Ради новой коляски Дельберта я готов почти на что угодно.

— Ты хоть одну молитву знаешь?

— Кое-что припоминаю. Ты мне поможешь.

Лорд Остлер скривился.

— Думаешь, я знаю больше?

— Вдвоем веселее вспоминать. К тому же твой брат — священник.

— И терпеть тебя не может.

— Зато разглагольствует о пользе религии так, что я засыпаю на третьем слове. Именно то, что нужно. Замани его ко мне в гости.

— Безнадежная затея, он не пойдет.

— Тогда я загляну к вам в гости.

— Это более приемлемо. Майкл завтра приезжает из деревни. Можешь зайти на чай. Только я не понимаю, что ты задумал, Эдвард.

— Дельберт разрешил мне пользоваться грязными приемами, я ими воспользуюсь.

— Ничего, идущего вразрез с законом, я надеюсь?

— Разве мы более бесчестны, чем остальная часть человечества? Все, что мы добываем, джентльмены, — наше по праву оружия и праву завоевания, — процитировал Эдвард. — Нет, конечно. Маленький невинный обман, тут ложь, там преувеличение — и готово. Я мастер мистификаций, волшебник, алхимик, я превращаю чугун в золото, а золото — в чугун.

— Не вздумай это где-нибудь сказать. — Кевин оглянулся на Бенджамена, изображавшего предмет мебели. — Святая инквизиция не дремлет. Захотел закончить свои дни за решеткой?

— Может быть, там я наконец высплюсь.

— Твоему легкомыслию нет предела. И что же ты задумал?

— Тайна. Маленькая тайна. Не хочу раскрывать секрет раньше времени и испортить весь эффект. — Эдвард улыбнулся. — Вам понравится.

— А Монике тоже понравится?

— При чем тут Моника?

— Разве ни при чем?

— Давай начистоту, Кевин. — Эдвард подался вперед, разом растеряв свою веселость. — Твое показное благородство мне надоело. Добивайся этой женщины и оставь меня в покое. Я не намерен брать ее в жены.

— Она хочет тебя.

— Это блажь. Пройдет.

— А если нет?

— В твоих интересах доказать ей, что на самом деле ей нужен ты.

Леди Моника Дьюли, прекрасная молодая вдова, уже некоторое время оказывала Эдварду знаки внимания; лорд Картрайт их демонстративно не замечал. Его Моника устраивала как друг, вовсе не как супруга, и он искренне желал ей найти свое счастье. Например, с лордом Остлером, влюбленным в Монику уже много лет. Кевин знал ее с юношества, пытался добиться, но не смог; перетерпел ее брак, утешал, когда она потеряла мужа. Теперь же, когда Моника обратила внимание на Эдварда, начал уговаривать друга взять леди Дьюли в жены, чтобы сделать счастливой. Эдвард не собирался потакать этой острой форме умственного помешательства.

— Я не хочу в такое прекрасное утро выяснять эти вопросы, Кевин, — произнес он примирительно. — А тебе советовал бы отправиться домой и отлежаться там день-другой. Ты заглянул ко мне с какой-то целью?

— Передать приглашение Ридов, — лорд Остлер вытащил из рукава письмо и положил на стол. — Они очень просили. Сегодня у них музыкальный вечер, хотят видеть тебя среди гостей.

— Увы. Скажешь, что не застал меня дома. У меня другие планы на эту ночь.

— Сам им напишешь. А за это я приглашаю тебя завтра к обеду, чтобы ты мог побеседовать с моим братом Майклом.

Эдвард вздохнул:

— Уговорил.

Ему требовалась еще пара-тройка дней, чтобы начать приводить свой план в исполнение. И он не собирался терять время.


Глава 9


Все дни, прошедшие с бала у графа де Грандидье, Тиана пребывала в рассеянном состоянии.

Отец, к сожалению, это заметил. И хорошо, что его гнев пал на неё, а не на Клару, к которой сейчас было бы нежелательно привлекать внимание. После того как Клариоелла открыла сестрам свои тайны, девушки взяли старшенькую под негласную опеку. И старались перетянуть внимание на себя, если вдруг возникала такая необходимость.

Из-за того что Тиана была невнимательна и пару раз прослушала, что говорит отец, ее не взяли на еженедельную прогулку в Гайд-парк, что, впрочем, не слишком ее огорчило: лорд Картрайт там так и не появился, не предпринял попыток подойти к сестрам Меррисон, Тиана так и думала. Слабая надежда жила, но какой от нее толк? Все равно мечта, что лорд Картрайт обратит на нее внимание, — несбыточна. То, что произошло на балу у Грандидье, — его каприз, исключение из правил. При следующей встрече он и не взглянет в сторону Тианы.

За ошибки в поведении сэр Абрахам заставил дочь молиться в часовне ночами, так что на сон оставалось совсем немного времени; но Тиана, пребывавшая между сном и явью, находившаяся во власти своих мыслей, отнеслась к наказанию на удивление спокойно. Ей даже нравилось быть ночью в часовне; приставленный присматривать за нею слуга клевал носом, иногда принимался похрапывать, а она стояла на коленях и молилась, шепча привычные слова. Она не знала, слышит ли ее Бог и зачем ему эти молитвы; она не раскаивалась — в чем? В том, что была невнимательна пару раз? Разве это такой большой грех? Но гнева на отца не было, скорее легкое недоумение: зачем он так?

Тиана возвращалась в свою комнату под утро, засыпала мгновенно и просыпалась, едва приходила Мэри ее будить. Недостаток сна отзывался приятным гулом в голове, и все предметы казались звонкими и блестящими.

Тиана проснулась, села и посмотрела на свои коленки. Они были по-мальчишески острыми, а если их соединить, то даже немного торчали в разные стороны. Как-то она раньше на них почти не обращала внимания: они просто были, вот и все, так же как волосы и нос, но сейчас она смотрела на них как-то по иному, даже с любовью. Она обняла ноги, подтянула колени поближе к себе, положила на них голову и закрыла глаза.

Туман, слегка голубоватый свет, легкая прохлада и простор — остатки сна. Просто огромный простор. Тиане хотелось оглянуться, но она знала, что ничего нового не увидит. В ее снах редко появлялись люди. Где-то там, в тумане, скрывается нечто, что-то загадочное, что-то обещающее. Эти мысли снова убаюкивали, тянули в зыбкое болото снов. Тиана, не оборачиваясь, протянула руку, взяла подушку, легла и обняла ее, свернувшись калачиком на кровати. Теперь она лежала и глядела в потолок, чтобы не заснуть снова — все равно через несколько минут явится Мэри, — на белый полог и световые пятна, что медленно перемещались по стенам. Она смотрела на себя, на свое отражение в мире, на то, что за этим мигом наступает следующий и что все мы живем этим моментом жизни, прошлого нет, нет и будущего, только настоящее.