– Закрой шторы, – приказала я Максу.

– Но почему? Я хочу…

– Закрой сейчас же!

Он поспешно повиновался.

– Теперь послушай меня, Бен, и ты, Макс, тоже. – Я оттащила Макса от окна, села на кровать и обняла их. – То, что случилось вчера, это просто кошмар, не отрицаю, – заплетающимся языком проговорила я. – И это очень печально. Но это не фильм ужасов, понятно? Бабушка была старенькая…

– А сколько ей было? – спросил Макс.

– Не знаю, но очень старенькая.

– Больше пятидесяти?

– О да, – с облегчением проговорила я.

– Ничего себе.

– И она не умерла насильственной смертью, Бен, она умерла спокойно. В больнице, в окружении семьи и людей, которых любила. Хватит представлять, как она бегала по горящему дому и искала выход – не было такого. – Вымолвив эти слова, я сама представила, как Роуз на ощупь пробирается по коридору, зажав рукой рот, с широко раскрытыми испуганными глазами… Или даже на четвереньках, как предположил Бен, в порванных брюках и с черным от копоти лицом, хватая ртом воздух. – Не было такого! – соврала я, зажмурившись что было мочи. – Вы же сами видели, как ее живую вытащили из амбара, и ни к чему переписывать историю, ясно?

– Ясно, – прошептали они, вытаращив на меня глаза. По опыту я знала, что, если говорить достаточно твердо, дети поверят во что угодно. Можно даже сказать, что черное – это белое. Помню, как Бен как-то забыл слова в школьной пьесе и все равно поверил, когда я сказала, что он выступал лучше всех, потому что его молчаливое присутствие произвело на всех неизгладимое впечатление. Не уверена, что мне удалось убедить его на этот раз, но я пыталась его утешить и избавить от страха.

– Ты понял, Бен? – повторила я. Он кивнул.

– Но почему это опять случилось с нами? – спросил он, повернув ко мне бледное личико.

Макс недоуменно нахмурился, но я-то знала, о чем говорит Бен. Он имел в виду своего отца.

– Я не знаю, – честно ответила я.

Глядя на бледное лицо сына, я почувствовала, как во мне закипает ярость. Она поднималась к горлу, как высокоскоростной лифт. Я злилась, что моему драгоценному мальчику снова пришлось испытать боль. И какого черта Роуз позволила им пойти в амбар одним? Что за игру она затеяла? Почему не уложила их здесь, в Незерби? Но сейчас был неподходящий момент для размышлений. Я взяла халат Бена и накинула ему на плечи.

– Так, Бен, суй руку в рукав и постарайся не…

– Мам, а может, мы домой поедем? – спросил он тихо-тихо.

Я уставилась на сына, отодвинувшись на кровати, чтобы как следует его рассмотреть. Потом украдкой взглянула в щелочку между занавесок – Макс их неплотно задвинул – и увидела почерневшие останки нашего дома. О господи, неужели катастрофа так сильно на него повлияла? И он не до конца понял, что произошло?

– Мы можем поехать домой? – повторил он.

– Он имеет в виду в Лондон, – пояснил Макс. Я обернулась и посмотрела на него.

– В Лондон? – Они оба кивнули, и я оторопела. – Но ребята, я же продала квартиру! Мы не можем туда вернуться, вы это знаете.

– Но ты же можешь опять ее купить. Предложить им побольше денег. Спроси у того человека, который ее купил, не можем ли мы выкупить ее обратно?

Я облизнула губы, поражаясь их безоговорочной вере во всесилие взрослых. Меня, как обычно, накрыло взрывом моей же петарды. Всего минуту назад я так гордилась тем, что заставила их поверить, будто все могу исправить, что черное – бац! – и легко станет белым.

– Я знаю, что мы сделаем, – вдруг проговорила я. – Мы поедем к Лукасу и Мэйзи.

– Да! – хором воскликнули они, и впервые за все утро затаенный страх исчез из глаз Бена.

– Да, мы поедем к Лукасу и Мэйзи. И можем жить там, правда, мам?

На этот вопрос я не ответила, но и не стала возражать, хотя понимала, что, возможно, так не получится. Я хотела, чтобы мои дети чувствовали, что в их жизни есть хоть капля спокойствия. Пусть вообразят, что мы будем жить в теплом доме у любящих бабушки с дедушкой, в их вечном беспорядке и хаосе, в богемной обстановке, где выросла и я и где все разрешается. Совсем скоро Макс будет помогать Лукасу раскладывать отвертки по ящикам в сарае в саду, а Бен на кухне будет играть с Мэйзи в карты, визжа от смеха. Наверняка они уже вообразили себе все это, и я не собираюсь их разочаровывать.

– Так мы поедем? – не унимался Бен. – Поедем или нет?

– Конечно, – осторожно проговорила я и подумала, что действительно мы сейчас же уедем, кто бы что здесь ни говорил, кто бы ни возражал. А когда мы будем уже в Лондоне, можно будет уволить сиделку и я сама стану ухаживать за Мэйзи. Если я буду жить с ними, зачем им сиделка? А мы поселимся наверху, на свободном этаже. Так что все возможно. Все. Если бы я хоть на секунду могла отвлечь Бена от тех кошмаров, которые он может себе напридумывать… Да я ради этого горы сдвину! Я сделаю что угодно, лишь бы он больше не страдал.

– Подождите меня здесь, – коротко проговорила я. – И одевайтесь. Я сейчас приду.

Они спрыгнули с кровати, пусть не слишком радостно, зато с явным облегчением. Ведь теперь у нас был план.

– Но мы не можем! – Бен стоял посреди комнаты, разглядывая рукава пижамы. Пижама. Единственная одежда, которая у него осталась. Проклятье.

– Нет, можете. – Я выдвинула ящик. – Разве вы забыли, что бабушка хранила здесь вашу одежду, на тот случай, если вы останетесь ночевать? – Я достала шорты и футболки. – Вот видите?

– О да. Бабушка, – медленно произнес Бен, задумчиво трогая свою одежду и снова вспоминая бабушку. Горе не забывается так быстро.

– Поторопитесь, – проговорила я, надеясь, что он не очень загрустит. – И помойтесь сначала, смойте сажу. Я приду через минуту.


Было уже позднее утро, но в огромном особняке царила тишина. Я прошла по длинному коридору и оказалась наверху парадной лестницы. Остановившись под стеклянным куполом, венчающим лестничный колодец, и опершись рукой о полированные перила, я вдруг с удивлением осознала, что Роуз была опорой дома, его жизненной силой. По документам особняк принадлежал Арчи. Но именно миниатюрная Роуз была сердцем дома, когда бегала по его коридорам, его артериям, будила своих аморфных дочерей в их спальнях, а потом бежала к Джоан на кухню и ругала ее за то, что та приготовила холодный завтрак вместо мясной запеканки, после чего отправлялась бранить Арчи и его лабрадоршу. Везде, куда она ни являлась, она оставляла озлобленных людей. Она как будто бегала с кочергой и ворошила костры, чтобы они не затухали, она всех будоражила – и без нее этот дом словно замер.

Я спустилась вниз и обнаружила убитое горем семейство Роуз в комнате для завтраков.

Арчи сгорбился в кресле у камина и смотрел в пустой очаг; Пинки и Лавиния приютились по обе его руки. У него были пустые и влажные глаза, и он как будто постарел на сто лет. Сестры тихо разговаривали, а Арчи неподвижно сидел между ними, уставившись в никуда. Пальцы его дрожали. Когда я вошла, Лавиния с Пинки замолкли и встали.

– Люси, – всхлипнула Пинки.

Я торопливо зашагала через комнату и обняла их.

– Пинки, Лавиния, мне очень жаль, – прошептала я, крепко прижимая их к себе.

Они кивнули, глотая слезы. Их одежда пахла дымом, и я поняла, что никто из них не спал. Через минуту Лавиния отстранилась: ее глаза казались огромными и были сухи и пусты от усталости и горя. Дрожащая Пинки тихонько всхлипывала в пестрый платочек отца. По-прежнему обнимая ее, я глянула ей через плечо.

– Арчи…

Я подошла к нему и присела с той стороны, где прежде сидела Пинки. Старая лабрадорша лежала у ног хозяина, защищая его. Он хотел приподняться, но не смог. Я слезла с подлокотника и села перед ним на корточки, чтобы лучше видеть его лицо, накрыла его руку своей ладонью.

– Она… она прожила хорошую жизнь, Люси, – тихо пробормотал он. – Полноценную жизнь. Дети, внуки, сад… Комитеты… чего только в ее жизни не было. И когда она умерла, она совсем не мучилась. Все произошло… очень спокойно. Мирно. И слава богу, что сын пришел. Слава богу, что она его увидела.

– Гектор? Гектор был там?

– Лавиния ему позвонила. Он сразу же приехал. Из самого Лондона. Они побыли вместе. Наедине. – Он оторвал взгляд от камина и впервые посмотрел прямо на меня. Его водянистые карие глаза были как у страдающего ребенка, который ищет подтверждения своим словам. – Это же важно, как думаешь?

– Да. Да, очень важно, – выпалила я.

– И горя ей много выпало. Нед… Ты знаешь, он всегда был ее любимчиком…

Мне было неловко перед Лавинией и Пинки, но я все равно кивнула, потому что знала, что это правда.

– Да.

– Она так и не сумела оправиться после его смерти. Она думала, что мальчики, сыновья Неда…

– Да, я знаю, – промямлила я. Он говорил еле слышно, как бы издалека, и казалось, что в голове его царит сумятица.

– Они заполнили пустоту в ее сердце. Но она слишком многого хотела. Она не знала, что этого никогда не произойдет… не будет этого. Я бы не позволил ей, как бы она ни страдала. Ты понимаешь, Люси? – Он опять повернулся ко мне. В его широко раскрытых глазах читалась мольба. – Это было бы несправедливо. И неправильно.

Я не понимала. Не улавливала смысл его слов, но все равно кивала.

– Да, Арчи, да.

– И она так ничего и не узнала, это тоже хорошо. Она не узнала, что я бы этого не допустил. И она умерла, думая, что все бы у нее получилось. Что я бы ей разрешил.

Я в отчаянии покосилась на Лавинию, но она стояла ко мне спиной у высокого окна во всю стену. Она стояла, скрестив руки и глядя на сад, погрузившись в свое несчастье. Бормотание Арчи не достигало ее слуха, или же она просто делала вид…

– Но слава богу, что мальчики выбрались. Слава богу…

– Да, – повторила я. – Слава богу. – Я знала, что меня еще долго будут преследовать кошмары, что я буду просыпаться среди ночи в липком поту еще долгие годы, но сейчас я безжалостно задавила эти предчувствия. Сейчас важнее было думать о Бене.