Роберт криво усмехнулся. Подходящее сравнение. Он и чувствовал себя, как раненый зверь, потерявший самку, и больше всего ему хотелось завыть, изливая боль в бескрайнее небо.

Оставалось надеяться, что его люди поймут и простят это проявление человеческой слабости.

Они, конечно, уже поняли. Многие из них чувствовали то же самое. Он видел в их глазах озабоченность, когда они смотрели на то, во что теперь превратилась Имоджин – в безжизненную насмешку над тем, чем она еще недавно была.

Они имеют полное право беспокоиться. Черт, он так поглощен мучением и страхом, что, кажется, взорвется, но у него хотя бы есть слабое утешение – он знает имя своего врага. Роджер.

Этого недостаточно. Роберт перестал делать попытки перехватить послания негодяя, его удержало требование Имоджин, которая желала выслушивать письма без него. Он был вынужден отойти в сторону и смотреть, какой вред приносит каждое следующее письмо.

Топор со свистом прорезал воздух и опустился с утробным треском.

Роберт всерьез подумывал о том, чтобы зарезать следующего посланца Роджера, любого, кто посмеет появиться в его дверях, и удержался на последней ниточке здравомыслия. Может, инстинкт и требовал защитить любимую, но умом Роберт понимал, что не посланники его настоящие враги.

К сожалению, Роджер не дурак. Он благополучно устроился – вне досягаемости, спрятавшись за короля. Этот мелкий грызун знает, что там он может безнаказанно продолжать свою мелкую игру, не опасаясь Роберта. Если Роберт его тронет, на него обрушится вся сила монаршего гнева.

Приходилось ждать и смотреть на «игру», ждать до тех пор, пока его жертва не осмелится выйти на открытое место. Тогда наступит отмщение. Оно будет окончательным и, надо надеяться, случится до того, как Имоджин полностью сломается. А после этого Роберт сотрет с лица земли следы этого человека.

Все, что грозит Имоджин, будет истреблено, маленькая гадкая игра придет к концу.

Он вдруг понял, что тоже назвал игрой ненависть, которую испытывают друг к другу брат и сестра. Но это не игра, это война, в игре не бывает заложников и жертв. В этой смертельной войне Имоджин проигрывает, а он ничего не может с этим поделать, у него связаны руки. И будут связаны до тех пор, пока Имоджин не доверится ему и не расскажет, что, черт возьми, происходит.

Роберт со всей силы ударил топором по полену.

– Ты, конечно, понимаешь, что у тебя есть целая армия тех, кто должен обеспечивать тебя дровами? – довольно весело спросил Гарет.

Роберт поднял голову и с прищуром посмотрел на Гарета. Тот стоял, небрежно прислонясь к стене.

– Чего тебе надо? – выплюнул Роберт.

– Тсс! Счастливые вожаки так не говорят, – пробурчал Гарет, отлепился от стены и вразвалку подошел поближе. – Позволь спросить, чью голову ты себе воображаешь, когда крушишь ни в чем не повинные поленья?

Роберт грозно усмехнулся.

– Головы посланцев. Каждый – ублюдок, одетый в ливрею. – Он снова обрушил топор, представляя себе, как тот врезается в плоть и кости.

Гарет вскинул брови.

– Ладно, только ты не говори этого тому долговязому типу, который околачивается сейчас возле главного камина. Бедняга имеет непопулярную ориентацию и может снести яйцо, если увидит, как ты, э-э, крушишь дерево.

Роберт оперся о рукоять топора и застонал.

– Господи, у этого человека когда-нибудь кончится пергамент или нет? Четвертый за пять дней! – Роберт опять откинул волосы со лба и почувствовал укол в сердце, поняв, что скоро потеряет еще одну частичку Имоджин. – Ты уже послал за Имоджин? – тихо спросил он.

– Нет, – развязно сказал Гарет и поскреб пальцем шершавую щеку. – Это неразумно, если посланец прибыл не к ней.

– Не к ней? – тупо переспросил Роберт.

– Нет.

Роберт подождал, потом раздраженно проскрипел:

– К кому же, черт тебя дери?

– Ну, для разнообразия посланник явился не к нашей маленькой госпоже, а к хозяину имения.

– Почему же ты сразу не сказал? – беззлобно спросил Роберт, почувствовав облегчение. Кажется, он получил отсрочку. Он воткнул топор и схватил тунику, лежавшую на куче бревен.

– Откуда он приехал?

Глядя на дьявольскую усмешку Гарета, Роберт чуть не застонал, по опыту зная, что это означает плохую новость. Чувство юмора у Гарета обостряется, когда можно повеселиться за чужой счет.

– Судя по ливрее и духу помпезности нашего гостя, я с уверенностью могу сказать, что он от самого короля.

Роберт замер.

– Ты шутишь!

Гарет покачал головой, улыбаясь еще шире.

– Какого черта ему надо?

Гарет наклонился поближе и прошептал:

– Я подумал, что ты меня спросишь, и спросил его сам, а он сказал, что наш возлюбленный монарх соскучился по своему рыцарю и решил призвать тебя ко двору.

Роберт стоял, разинув рот; он надеялся, что Гарет просто скверно пошутил, но понял, что это не так.

– Вот дерьмо! – сжато высказался он.

– И когда ты уезжаешь? – вежливо спросила Имоджин.

– Завтра ранним утром. – Роберт говорил чопорно, но упивался ее красотой, даже когда произносил ничего не значащие любезности. – Придется ехать быстро, если мы хотим вернуться к посевной. Я намерен потратить как можно меньше времени на эту глупую поездку.

Она вежливо улыбнулась и кивнула, но выражение лица не изменилось. Она как будто уже отпустила его из своей жизни.

Он сжал кулаки. Она стояла очень близко от него, но с таким же успехом могла быть за сотни миль отсюда. Он не мог до нее дотронуться, какие мог дотронуться до луны. Имоджин стояла возле окна, сцепив руки и напряженно выпрямившись, а он смотрел, как весенний ветерок развевает ее волосы, как она с безмятежным, истинно королевским видом слушает новость о его отъезде, но сердцем чувствовал, что это неправда.

Сердце слышало, как ее душа кричит от боли. Ему достаточно было взглянуть на нее, и становилось понятие, что, несмотря на всю кажущуюся силу и решимость, Имоджин придавлена громадной тяжестью. Он холодел при мысли о том, как легко ее раздавить. За всю свою жизнь ничего он так не боялся, как этого зрелища – Имоджин живая, но мертвая.

Больно было даже смотреть на нее, больно было видеть ее пассивность перед лицом смерти, так больно, что он злился. Хотелось ударить ее, встряхнуть, поцеловать, сделать что угодно, лишь бы вернуть ее к жизни, вернуть к себе.

Солнце безжалостно высвечивало проступившее на ее лице страдание. Глаза запали, некогда пухлые щечки осунулись, кожа натянулась на угловатых скулах. Единственным цветным пятном на лице были темно-фиолетовые круги под глазами. Даже розовые губки стали бесцветными.

Это лицо преследовало его, даже когда он искал способ вырвать ее из лап демонов, пожиравших заживо, вырвать и затащить к себе.

Но у него не было ответов на проклятые вопросы. Чтобы заговорить, пришлось отвести глаза в сторону.

– Ты мало ешь, – ворчливо сказал он. – Платье висит на тебе, как будто ты труп, а не женщина. – Он невольно криво улыбнулся, потому что знал, что лжет. Она действительно похудела, и это его очень тревожило, но он ни секунды не думал, что она похожа на труп. Она навсегда останется для него самой прекрасной женщиной в мире.

Она безразлично пожала плечами.

– Я не хочу есть.

– Мне плевать, хочешь ты или нет, – взревел он, злость воспламенилась всего на секунду, напомнив о том, как близко он подошел к пределу. – Ты будешь нормально есть, или же я тебя свяжу и буду кормить силой.

– Очень по-мужски. Роджер будет доволен, – насмешливо сказала она и невесело улыбнулась.

Вот в чем корень проблемы, внезапно понял Роберт. Она считает его человеком Роджера, и что бы он ни говорил, что бы ни делал, ничто не проникнет внутрь раковины, в которую она себя заключила, пока эта гадюка нашептывает ей на ухо свои отравленные речи. Роберт стал расхаживать по комнате, бессильно сжимая кулаки.

– Я не только говорю по-мужски, я мужчина и твой муж, или, если хочешь, твой хозяин и господин. И в этом качестве я требую, чтобы ты ела больше, чем воробей, на которого становишься похожа. Я рассчитываю, что к моему возвращению ты наберешь прежний вес, нет, я хочу, чтобы ты растолстела, чтобы мне не пришлось больше беспокоиться. Я понятно объяснил? – разносился по комнате злой, вибрирующий голос.

– Конечно, – вкрадчиво ответила она и Роберт понял, что она не слышала ни слова. Она настроилась идти в ад своим путем, и ей безразлично все, что он говорит.

– Я возьму с собой только Мэтью, – натянуто сказал он. – Во главе гарнизона останется Гарет.

Она молча кивнула; наступило неловкое молчание. Роберт хотел что-нибудь сказать, хотел, чтобы она подошла к нему и дала себя обнять. Но это все безнадежные желания, она безмятежно отпустила его, тихо и без эмоций сказав:

– Счастливого пути, сэр Роберт.

Он бы должен уже к этому привыкнуть, но когда она в очередной раз дала ему отставку, боль пронзила его насквозь. Он формально поцеловал ей руку. Рука была холодная, как лед, лицо бесстрастное; он в последний раз посмотрел на нее, повернулся и вышел.

Как только за ним закрылась дверь, Роберт перестал сдерживать ярость, которая билась в нем, требуя выхода. Коридор огласился проклятиями.

– Как я вижу, вы так ничего и не уладили, – сухо сказала Мэри, подходя к нему.

– Улаживать нечего, – фыркнул он, зная, что говорит неправду. – Не припомню, когда еще мне приходилось быть объектом такой вежливости.

– Да, но за этой вежливостью скрывается страдание. – Мэри покачала головой. – Не могу вам передать, как я беспокоюсь. Никогда еще она не была в таком плохом состоянии. О, он и раньше ее обижал, но на этот раз, похоже, он ее уничтожает. – Мэри бессильно пожала плечами.

Роберт не нашелся, что сказать; Мэри ткнула его пальцем в грудь.

– Я бы хотела знать: что вы собираетесь делать?

Роберт горько усмехнулся.

– Мэри, вы по ошибке принимаете меня за одного из главных персонажей в этом фарсе. А я такой же ошеломленный зритель, как и вы. – Он устало провел рукой по глазам, стараясь не замечать, что рука дрожит. – Честно говоря, я не знаю, что делать.