– Знаешь, это не имеет значения, – охрипшим голосом сказал Роберт.

– Что именно? – безжизненно спросила она.

– То, что он говорит и делает. Это не имеет значения. Он не имеет власти над тобой или надо мной. Ни здесь, ни где-то еще.

Она послушно кивнула, но это неправда, Роджер по-прежнему держит ее за горло. И будет держать, куда бы она ни уехала, в любую даль, будет держать до тех пор, пока не решит убить.

На следующее утро она проснулась оттого, что к горлу подступила тошнота, Имоджин едва успела дотянуться до горшка и провела над ним целую вечность, опустошая желудок.

Потом она скорчилась на полу, дожидаясь, когда тошнота утихнет и голова перестанет кружиться. Она лежа покачивалась, стараясь перенести тишину и пустоту комнаты в сумбур своих мыслей.

Роберт уже ушел; если бы она не лежала всю ночь без сна рядом с ним и не прислушивалась к его ровному дыханию, она бы и не знала, что он здесь был. Он встал задолго до рассвета, тихо оделся, тихо прикрыл за собой дверь, и в комнате установилась полная тишина.

Только после этого Имоджин позволила себе заснуть.

Она бессильно подумала, что утро, начавшееся рвотой, – прекрасное завершение ночи, наполненной Роджером и страхом, который он снова принес в ее жизнь. Ни для чего другого, кроме страха, не осталось места в душе и в голове.

Имоджин боялась даже спать. Она жаждала забытья, которое дает сон, но боялась тех кошмаров, которые будут ее одолевать.

Больше всего пугало, что она станет делать под их влиянием. Может, она заберется в объятия Роберта, чтобы почувствовать его силу. Очень этого хотелось.

Но на эту силу больше нельзя было полагаться.

Неуверенность, которую брат с таким удовольствием поселил в ней, начала приносить свои черные плоды.

Имоджин закрыла глаза, темнота так и осталась темнотой, но даже в этой темноте надо было встречать рассвет. Усилием воли она заставила себя оторваться от пола и от вонючего горшка.

Как теперь жить? Все стало чужим. Ушли свет и энергия, проникавшие к ней сквозь темноту. У нее еле хватало сил переставлять ноги, но она как-то справилась, тихо прошла через этот день, и единственное удовлетворение, которое от него получила, – то, что осталась жива.

Она даже сумела пережить официальность отношений, установившуюся между ней и Робертом. Она понимала, что сама возвела стену между ними, но на попытку ее разрушить не было сил. Роберт, кажется, тоже не собирался этого делать, он отступил в сторону и выжидал, как хищник, притаившийся в тени.

Ужин стал пыткой вежливости и политеса. Не было ни смеха, ни нежности, их место заняло холодное ничто. Холод заразил весь дом, всех его обитателей, все настороженно глядели на лорда и леди, недоумевая, что за размолвка оттолкнула их друг от друга за одну ночь. Слуги выполняли свои обязанности так, как будто в доме кто-то умер.

В некотором роде это так и было. Имоджин чувствовала, что умирает, что с каждым днем понемногу исчезает.

Ей не осталось и такого убежища, как сон. Каждую ночь они лежали на расстоянии нескольких дюймов друг от друга, она не делала ничего, чтобы закрыть эту щель, и вскоре дюймы стали милями. Она была одна, как того и хотел Роджер; он злорадствовал по этому поводу в каждом новом письме.

Второе пришло менее чем через сутки после первого. Роберт привел посланца Роджера в спальню; Имоджин сидела на кровати и пыталась съесть немного хлеба, чтобы утихомирить желудок, и то, что она успела проглотить, показалось свинцом, когда Роберт грозно прорычал:

– Этот наглец отказался отдать мне письмо, хотя я торжественно пообещал, что тебе его прочтут.

– У меня приказ, сэр, – твердо ответил посланец, видимо, оскорбленный оказанным ему приемом.

На этот раз приехал пожилой человек. Имоджин рассеянно подумала, что же случилось со вчерашним ребенком, а Роберт зарычал:

– Ну так читай!

– Роберт, ты не мог бы выйти? – тихо сказала она, с горечью отметив, что теперь хочет удалить Роберта не меньше, чем брат.

На этот раз Роберт ушел без возражений. Роджер прав, любящий муж – это всего лишь представление. Безупречное, невероятно соблазнительное представление. Она была почти благодарна наступившему прозрению и слушала посланца со все возрастающей обреченностью.

Моя дражайшая первая любовь!

Я надеюсь, тебе понравился мои маленький подарок. Он похож на выполнение обещания, которое я тебе дал много лет назад, в той комнате в башне. Помнишь башню, дорогая сестренка?

Я думал приехать с официальным визитом, но решил подождать и дать Роберту время сделать побольше. Он все еще тебя устраивает, дорогая? Я считаю его своим небольшим подарком, слежу за вами с предвкушением дальнейшего и надеюсь, что вы меня не разочаруете. Не стоит меня разочаровывать. Помни, за мной стоит король. А также ряд обманов, которые я нахожу ужасно удобными для себя.

Я не скажу, как близко от тебя нахожусь в данный момент. Не хочу лишать тебя удовольствия гадать, хотя даю небольшую подсказку: на расстоянии дыхания.

На этот раз он подписался: «Любящий брат».

Имоджин быстро отпустила посланца, желая в полной мере почувствовать отвращение к себе. Он знает, что уже победил, его торжество слышится в голосах безымянных посланцев. А она ничего не может поделать. Значит, все ее достижения и победы последних месяцев ничего не стоят, раз их так легко потерять.

Она всегда знала, что это придет, даже когда уверяла себя, что счастье с Робертом – иллюзия, созданная для того, чтобы погубить ее окончательно. Часть плана Роджера. Понимание дохнуло холодом, проморозило до костей, отняло кроху надежды, которая до сих пор теплилась в глубине души.

Как будто она снова потеряла зрение на тех холодных каменных ступенях. Как и предвидел Роджер. Этот проклятый человек слишком хорошо ее знает. Имоджин свесилась с кровати и бросила остатки хлеба в горшок. Так хорошо знает, что ее погибель неотвратима, он убьет ее воспоминаниями и мучительными проблесками картин того, что могло бы быть.

Имоджин рывком села на кровати. Он же сказал ей это много лет назад, но тогда она его не поняла! Сказал не словами, а камнем. Та башня. Она всегда думала, что он выстроил копию башни, в которой она ослепла, для напоминания о своей власти над ней, как памятник всем ее потерям. Но это было нечто большее. Она наконец поняла, что таким образом Роджер показывает ей облик смерти.

Он всегда действовал в расчете на победу. Даже чувствуя свой конец, Имоджин не могла не восхищаться его мастерством. Он забавлялся, играя, и предвкушал победу.

Как и всегда.

Глава 11

Роберт с размаху опустил топор, равнодушно заметил, что полено раскололось надвое, взял следующее, и еще одно, и еще…

Он скинул тунику, пот катился градом по голому торсу, блестел на ребрах и мышцах живота. Прядь волос порывалась упасть на лицо, но ее удерживал пот, Роберт нетерпеливо откинул волосы и снова занес над головой топор.

Он не замечал полуденной жары, солнце нещадно палило непокрытую голову, а он методично рубил дрова, стараясь найти забвение в физическом труде. Может, если он доведет себя до изнеможения, то придет в состояние благословенного отупения.

Работа разума не затихала, она шла кругами по проторенной дорожке страха и злости с того самого дня, как пришло первое послание от Роджера. С каждым новым письмом возмущение Роберта нарастало.

Он беспомощно смотрел, как после каждого письма Имоджин все больше увядает. Он не мог до нее достучаться, чтобы он ни говорил, чтобы ни делал, она ускользала, как песок между пальцами. Она исчезала в своих ночных кошмарах, куда ему не было доступа. Это пугало его, никогда еще он не чувствовал себя таким бесполезным, не знающим, что делать. Казалось, он праздно сидит, когда вокруг рушится мир. Это горькое сознание вылилось в потребность крушить, крушить что-то большое, хорошо бы размером с человека.

Топор разрезал воздух и впился точно в цель. Роберт отбросил полено, установил новое, ловким движением обрушил топор, но ярость металла, расщепившего дерево, не шла ни в какое сравнение с яростью, кипевшей в нем. Стоило ему подумать о хрупкой раковине, окружавшей Имоджин, как в нем разгорался воинственный дух.

От фарса, который они разыгрывали в последний месяц, у него затуманился разум. Роберт тонул в море вежливости, будь она проклята. Имоджин обращалась с ним так, как будто он – полузабытый знакомый. Она делала это настолько успешно, что иногда Роберт с трудом вспоминал, что когда-то они были мужем и женой, друзьями, любовниками. Роберт нарочно ударил топором посильнее, чтобы руки пронзила боль, чтобы отвлечься от издевательской памяти о том, чем он когда-то владел, и о той свободной женщине, какой Имоджин почти стала. Почти.

Не было больше великолепной женщины, которая всему училась и стремилась обнять весь мир. Ее место заняла тусклая тень, в которой еле теплилась жизнь. Ему приходилось наблюдать, как угасает ее дух; более того, с каждым днем ее тело становилось все более хрупким и слабым, и Роберт не знал, что его пугает больше. Он подозревал, что последним его врагом станет ее медленное самоубийство – если она велит себе прекратить жить, он потеряет ее навеки.

Она всегда была воздушным созданием, но сейчас ее физическая хрупкость стала жутким отражением того, как жизнь сверхъестественным образом теплится в смерти. Бледная кожа приняла синеватый оттенок, безжизненные глаза обведены серыми кругами. По ночам в кровати он боялся к ней прикоснуться, как будто она могла рассыпаться в его руках.

Или хуже того – оттолкнуть его.

Лежать рядом с ней и не сметь прикоснуться было пыткой. Он всем своим существом желал снова прижать ее к сердцу, но ее ледяная отстраненность отбивала надежду. Он стал беспокойным, ходил по дому, как зверь по клетке, замечал тревожные взгляды своих воинов. Они обращались с ним так, как будто он – раненый дикий зверь.