— Сядете со мной, сэр.

Я поворачиваюсь и вижу женщину, которая была с королем в большом зале, когда я восхищался картиной, изображающей Деву, в первый наш день здесь. Она смотрит на меня снизу вверх, лукаво улыбается и ведет меня к тому концу стола, что дальше от хозяйки.

— Нет, нет! — подает голос та. — Его место здесь, между мной и леди Личфилд.

— Боже правый, Луиза, нельзя его сажать возле малышки Шарлотты: она, милочка, ума не даст, что с ним делать. А я уж его обихожу.

Она продевает руку в мою и прижимает к себе мой локоть.

Герцогиня Портсмутская надувает губы.

— Ты мне весь стол порушишь, Элинор!

— Велика важность!

Поверх плеча Элинор я вижу, как вытягивается лицо хозяйки. Потом она собирает всю свою светскость и с наигранной веселостью зовет гостей к столу.

Я кланяюсь своей спутнице.

— Буду счастлив сидеть рядом с вами, Элинор.

— Хоть головой ручайся, будешь. Только, бога ради, зови меня Нелли — я не из тех, кто чинится.

Она вопросительно на меня смотрит.

— Ах да, Нус-Нус, придворный е… э… придворный султана Марокко Мулая Исмаила, — я перехожу на полушепот. — Надеюсь, мы не обидели хозяйку.

— Забудь про Дебеллу.

— Дебеллу?

— Да все посол венецианский. Увидал Луизу — и давай за ней увиваться. Повторяет: bella, bella. А я и говорю: «Уж скорее, Дебелла». Тяжелая она особа.

Она хихикает над собственной шуткой и придвигается ко мне.

— А оно возьми да прилипни. И поделом ей, корове заносчивой. Она ведь тут шпионит на французского короля. Но Чарли, понимаешь ли, не прочь по-французски.

Я смотрю на нее, не понимая, а она продолжает щебетать:

— И платит ей за это неплохо, как видишь.

Она обводит зал рукой:

— Для мадам ля Дюшес ты просто модная диковинка: у нас тут нечасто увидишь арапа в щегольском платье, да чтобы к обеду звали. А я никого по виду не сужу. Мамка моя говаривала: «В Судный день узнаем, у кого задница чернее!» Как по мне, чуток смолы мужчину только красит: хоть на Чарли погляди. У Ортанз (для тебя будет герцогиня Мазарин) есть крепыш вроде тебя — но про Мустафу говорить не принято, его с нами редко сажают, даже жалко. Ортанз та еще штучка, надо сказать. Поимела уже двоих в этом зале, — и не мужчин, заметь! — и самого короля, и Мустафой, думаю, тоже не брезгует. Видит бог, я бы такого не пропустила, хоть и говорят, что он евнух.

Она изображает пальцами ножницы — если я вдруг не понял.

— Евнух? Но возможно ли? — слабым голосом произношу я.

Нелли издает тихий смешок.

— Чтоб мне лопнуть! Да ты неискушен, я погляжу. Не в яйцах мужчина, было бы желание, а исхитриться по-всякому можно. К тому же нынче для всего снадобье найдется, если верного коновала знать.

— Коновала?

— Все они одинаковые, скажешь, нет? Доктора, костоправы, шарлатаны, лекари, коновалы — как называются, только от цены зависит, я так понимаю.

— А в Лондоне есть врачи, утверждающие, что умеют излечивать… бессилие?

— Как не быть, душа моя. Хотя в толк не возьму, тебе-то зачем — такому здоровяку. Во всем Лондоне только и разговору, что про твое достоинство.

Ее хохот привлекает внимание бен Хаду. Он смотрит на нее, потом на меня — с неодобрением.

— Моя… э… королева повелела найти для нее в Лондоне разные лекарства. Вы бы не могли кого-нибудь посоветовать?

— Что за лекарства?

— Ее удручает, что она слишком быстро стареет…

Нелли усмехается:

— Лучшее средство, по мне, — посмеяться от души и всласть покувыркаться. Кто от этого нос воротит, тот и делается на вид, как старое сморщенное яблоко.

Я невольно улыбаюсь; ее прямота освежает.

— Думаю, императрица не оценит, если я вернусь в Марокко лишь с этим советом.

— Тогда тебе к ученым. Поговори с мистером Ивлином.

Она указывает на длинноносого джентльмена, который предложил бен Хаду прокатиться в Гайд-парке.

— Или с моим добрым другом мистером Пипсом, вот уж кто умеет радоваться жизни.

Веселый человек, покатывающийся со смеху над тем, что только что сказала сидящая возле него женщина.

Нелли называет мне имена сидящих за столом и рассказывает что-нибудь о каждом, чтобы я их запомнил. Дама по другую руку посла — миссис Афра Бен, она пишет для театра, а одно время шпионила на голландцев; мальчик — сын Луизы, Чарльз, герцог Ричмонд; хорошенькая молодая женщина в изумрудах — Анна, леди Сассекс, дочь короля и герцогини Кливлендской, у которой был роман с герцогиней Мазарин, а сейчас она спуталась с каким-то дипломатом в Париже; рядом сидит французский посол, Поль Барийон д’Аманкур, «такой дамский угодник!»; и так далее, пока у меня не начинает кружиться голова. За столом оказывается несколько детей короля, и я интересуюсь у своей собеседницы, каков его гарем, что ее необычайно веселит.

— Ты же не думаешь, что Чарли нужно их сгонять в одно место, как кур? Они в очередь выстраиваются на Личной лестнице, только бы король к ним прикоснулся: мистер Чиффинч их разве что не гоняет!

— А как тогда следить за появлением потомства?

Я объясняю часть своих обязанностей, касающуюся Книги ложа, и она приходит в восторг.

— Сколько, говоришь, у этого султана жен?

— Скорее наложниц, а не жен. Полагаю, около тысячи.

Она радостно хлопает в ладоши, услышав о подобной избыточности.

— Ух! Задает же он тебе работы! А что за женщины? Сплошь смуглые красотки?

— Многие, да. Но есть и европейки. И одна англичанка.

Она сгорает от любопытства.

— Англичанка? Как она попала в гарем?

Я рассказываю ей про корсаров, про торговлю пленниками, про стройку в Мекнесе, для которой нужны рабочие; и про великую ценность белых женщин на наших рынках. О мечте императора вырастить огромную армию, чтобы отвоевать мусульманские земли у христиан, я, однако, умалчиваю.

— Другой бы ужаснулся, что женщин вот так продают и покупают, но я не из таковских, — заявляет Нелли. — Все мы в этой жизни торгуем, так или иначе: то с барышом, то, если не повезет, с убытком, судьба переменчива. Но бедняжку все равно жаль: она небось хочет вернуться на наши берега?

Соблазн выложить ей все о моем задании велик, но мне удается удержать язык за зубами — уж слишком она вольна со своим. Но, возможно, у меня получится немного продвинуться к цели.

— Эта дама вышила подарок для Его Величества, — говорю я. — Милый пустячок, я обещал отдать его королю в собственные руки, если выдастся случай.

— Он сказал, что заглянет — я позабочусь, чтобы случай у тебя был.

— Я бы предпочел сделать это наедине.

— Надеюсь, ты не хочешь зла моему Чарли?

Я уверяю ее, что не хочу, и жалею, что упомянул о свитке.

Чуть позже бен Хаду встает, призывает на хозяйку благословение за любезное приглашение, обещает молиться за ее сына и благодарит от всех нас за изысканный обед, после чего мы уходим. В передней посол разгневанно обращается ко мне.

— О чем ты думал, столь постыдно ведя себя с королевской любовницей?

— Постыдно? Я не сделал ничего дурного, — вскидываюсь я, вспоминая последние два часа с некоторой досадой.

— Я видел, как она налила тебе вина, и ты осушил бокал!

Ах, вино. Я надеялся, что он не заметил.

— Я говорил, что не пью алкоголь, но она настаивала, а я не хотел поднимать шум.

— Ты позоришь ислам и императора!

— Позорит, вот как? — гудит низкий голос.

Мы оборачиваемся и видим, что к нам приближается Его Величество, король Англии. Лицо его блестит от пота, парик съехал набок.

Бен Хаду тут же низко кланяется.

— Смиренно прошу простить, сир.

— А что вы такого натворили?

Король Карл хлопает его по спине и обращается ко мне.

— Посол вами не очень-то доволен, сэр: любезничали с дамами, да? Не могу вас винить! Наслышан о вашей проделке в парке. Обязательно повторите представление — возможно, сцену с брюками стоит опустить, — я так люблю отважных наездников.

Медник уверяет, что с удовольствием устроит новую фантазию, и собирается сопровождать короля обратно в столовую герцогини, но Карл отсылает нас, приветливо пожелав доброй ночи.

— Час поздний, не спят одни повесы и шулера, а вы, уверен, не из их числа.

И мы отпущены.


Вернувшись в комнату, я обнаруживаю бледного Момо, выглядывающего из-за края балдахина.

— Приходил человек, — дрожащим голосом сообщает он.

— Что за человек?

Живот у меня сводит от страха.

Он безошибочно описывает Рафика, вплоть до туфель с круглыми носами.

— Он тебя видел?

Момо качает головой:

— Я залез сюда. Амаду укусил его за руку, и он говорил всякие плохие слова, пытался пнуть Амаду, но тот поднял шум, и этот человек немножко походил по комнате, а потом ушел.

— Но как же он вошел? Дверь была заперта.

— У него был ключ.

Значит, Рафик подружился со слугами и получил второй ключ; первый лежал у меня за поясом. К облегчению от того, что мой враг не нашел Момо и с малышом все хорошо, примешивается страх, что Рафик вернется в следующий раз, когда я оставлю мальчика одного. Потом я вспоминаю кое-что еще. Моя сумка…

Я бросаюсь искать, но она, разумеется, пропала. Вместе со всеми моими деньгами и деньгами, врученными мне императрицей на эликсир. И со спрятанным за подкладкой вышитым свитком Элис. Делать нечего — я должен немедленно уличить вора. Деньги потеряны, ничего не поделаешь, но свиток… я бегу, прыгая через две ступеньки, на чердак, где разместили посольских слуг, и вхожу без стука. Непривычные высокие деревянные кровати сдвинуты в дальнюю часть комнаты, и все, кроме троих, играющих в углу в карты, спят на полу, завернувшись в одеяла и плащи, похожие на огромные личинки. Мерцающая свеча отбрасывает по стенам причудливые тени.