Маргарет Лерой - Жена солдата

- Немцы - воры, - серьезно заявляет Милли. - Ненавижу их.

- Это были не немцы, - отвечаю ей. - Немцев здесь нет.

Мне удается не добавить слово «еще». Проглатываю его.

- Это были немцы, - говорит Милли. Для нее все так просто. - Они разбойники. Забрали наших китайских собачек. А не должны были.

- Нет, милая. Это сделали те, кто живет здесь поблизости.

Под ногами что-то хрустит. Опускаюсь на колени, поднимаю осколки фарфора. Это от одной из чашек в цветочек, что я привезла из Лондона. Я всегда берегла их и использовала лишь для воскресных чаепитий, потому что всегда боялась разбить. Теперь я понимаю, как же я ошибалась. Надо было пользоваться ими как можно чаще.

- Уверена, что это был Берни Дорей, - говорит Бланш. - Я видела его самого и его шайку тут поблизости пару раз. Он учился со мной в одном классе. У него ужасная семья. Он резал мой ранец и никогда не чистил зубы.

- Мы не знаем, кто это был, - отвечаю я.

Эта мысль ужасает меня. Мысль о том, что кто-то просто ждал, когда мы уедем, наблюдал за домом, лукавил и лишь ждал своего шанса. Кто-то искал способ получить прибыль в этом военном хаосе. Я расстроена из-за всей этой разрушительной силы, от рассыпанной муки, от переломанных вещей, словно для них это просто игра.

Бланш охвачена гневом. Все случилось не так, как она мечтала.

- Видишь, мама, я была права. Мы должны были уехать в Лондон. Сейчас нам следовало быть на корабле. Мы должны были уже уплывать. - Ее глаза тверды, как кремень. - Здесь все будет ужасно плохо. Хуже, чем когда-либо.

- Все будет хорошо, милая, - говорю я. - Все это не так уж и важно. Мы обойдемся без китайских собачек и серебряных подставок для яиц. В них было очень неудобно очищать яйца. По крайней мере, они не забрали наши книги...

- Тогда почему у тебя такой несчастный голос, мамочка? - спрашивает Милли.

Я ничего не отвечаю.

Бланш срывает с себя зимнее пальто и бросает его на стул. Оглядывает себя, рассматривая подол своего платья, который помялся и потемнел от дождевой воды.

- Посмотри. Все испорчено, - говорит она. В ее глазах блестят слезы.

- Бланш... с твоим платьем все будет в порядке. Мы повесим его таким образом, чтобы оно не вытянулось. Это всего лишь вода.

Но я понимаю, она говорит не только о своем платье из тафты.

Иду наверх, чтобы осмотреться. Заглядываю в комнату девочек, Эвелин и свою. Здесь ничего не сломано. Выглядит так, будто грабители сюда не добрались. Но я должна убедиться. Ле Коломбьер - большой старый дом. Лабиринт.

Все, кто жил здесь, достраивали его на протяжении многих лет: одни комнаты ведут в другие, извиваются коридоры. Много мест, где можно спрятаться. Я рыскаю везде - проверяю шкафы, осматриваю потайные места и другие входы в дом.

Я забираюсь даже на чердаки: на огромный чердак, который мы используем в качестве запасной спальни и на маленький чердак в задней части дома, на который нужно подняться по другой лестнице. Все так, как и должно быть. Наконец я снова возвращаюсь к девочкам и отправляю их распаковывать свои сумки.

Привожу все в порядок, под ногами хрустит китайский фарфор. Горе плещется во мне, и не только из-за вещей, что сломаны или украдены.

Сейчас дом не похож на наш: в нем чувствуешь себя иначе, пахнет по-другому - это то неописуемое чувство, когда в нем побывал кто-то чужой. Все рассыпается в прах - все сложные преображения и переплетения мирной жизни, что мы прожили здесь, все разваливается на глазах. Они еще не пришли, но все только начинается. 

 Готовлю еду из того, что не тронули грабители: булка хлеба, что забыла выкинуть, и банка тушенки.

Перекусив, я направляюсь в Ле Рут, чтобы привести домой Эвелин. Со мной идет Милли. Дождь прекратился, и небо немного прояснилось. По нему, правда, все еще проплывают солидные тучи, но теперь между нагромождением облаков проглядывает голубизна неба.

Живая изгородь вся намокла, воздух наполнен богатым мускусным запахом цветочной пыльцы, дикого чеснока, влажной земли и фиалок. Я дышу с благодарностью.

Когда мы оказываемся у двери в Ле Рут, из-за теплицы появляется Альфонс и начинает нарезать вокруг Милли круги, громко мурлыкая.

К двери подходит Фрэнк ле Брок. У него между губ зажата сигарета. На голове привычная кепка, которую он снимает, когда видит меня. В его глазах плавает осколок насмешки.

- Струсили? - спрашивает он.

- Да. Можно сказать и так.

Есть что-то постыдное в том, чтобы вернуться именно таким образом. Трусость. Не в том, что изменено решение, а в том, что не выдержали нервы.

Фрэнк глубоко затягивается и осматривает меня сверху вниз, оценивая. Я не люблю этот взгляд.

- Ваш кот такой непоседа, - говорит он мне. - Он все время возвращался к вам домой. В этом все кошки, они существа, принадлежащие одной территории. Похоже, как и вы.

Он усмехается.

Милли поднимает Альфонса и сжимает его в своих объятиях.

- Ты скучал по мне? - спрашивает она.

Кот нелепо трется своей головой о голову Милли.

- Гляди, мамочка, смотри, он понимает, что я говорю. Он правда скучал по мне, - говорит она.

Фрэнк остается стоять в сторонке, а мы идем на кухню. Энжи месит тесто на столе. Она улыбается нам, приветствуя. Эвелин сидит там же, где я ее оставила, - на краю сиденья.

- Вивьен. - Эвелин недоуменно смотрит на нас, словно ее жизнь завязывается в клубок, который она не может распутать. - А ты быстро вернулась.

- Мы передумали, - говорю я. - Мы решили не уплывать.

- Словами делу не поможешь, - говорит она.

Чувствую прилив беспокойства. Она порой заставляет меня ощущать что-то подобное. Вроде бы она говорит обычные вещи, но звучат они как-то по-другому.

Поворачиваюсь к Энжи:

- Большое спасибо.

- Не стоит благодарности, Вивьен. Я была рада помочь... Давай будем надеяться, что ты приняла правильное решение, - добавляет она слегка нерешительно.

Чувствую, что должна объяснить ей хоть что-то после всего, что она для меня сделала.

- Дело в том, что... корабль был таким маленьким. А дорога такая длинная...

Мы медленно идем обратно по переулку. Поддерживаю Эвелин под руку. Какая-то птица издает звук, похожий на кипящий чайник. Влажный воздух холодит кожу.

Милли пытается нести Адольфа на руках, но тот вырывается и мчится по полям, направляясь в Ле Коломбьер. Милли берет меня за руку.

- А я рада, что мы вернулись домой, - довольным голосом говорит она. - Мне не очень хотелось уезжать. Здесь же так хорошо, да, мамочка?

- Да, милая.

Но, даже когда произношу это, меня охватывает дрожь. Над нами ходят облака, перегруппируются, образуя новые формы. Новые страны, новые острова. 

 В пятницу еду на велосипеде в город.

Улицы пустынны, ведь многие уехали. Некоторые магазины заколочены, но в Сент-Питер-Порте все как всегда: спокойно и мирно в тепле июньского солнца, словно и не было никакой панической эвакуации.

Покупаю мясо ягненка и пополняю запасы кофе, сигарет и чая. Может статься, что подобную роскошь скоро будет невозможно купить. Когда они придут, когда это случится.

Подхожу к магазину часов «Мартель», где работает Селеста, подружка Бланш, с которой они учились в школе. Смотрю через окно, гадая, куда же она делась. Она видит меня и энергично машет рукой, ее темные кудряшки танцуют.

Я так рада за Бланш, что здесь осталась ее подруга. На Гранд Поллет я прохожу мимо заколоченного музыкального магазина Натана Исаакса. Натан уехал чуть раньше, до падения Франции, сказав, что видит, в какую сторону дует ветер. Он так легко об этом говорил, с легкой улыбкой на умном и робком лице.

Мне его не хватает. Мы подружились из-за магазина, где я частенько что-то покупала. Он был хорошим музыкантом, скрипачом. Иногда мы даже играли дуэтом на музыкальных вечерах, которые проводили на вилле Акаций - в его высоком и красивом доме на холме.

Иду в библиотеку, где выбираю новый том Элизабет Гож. Потом в текстильный магазин, где покупаю еще шерсти для Эвелин. Я уже не могу отправлять на фронт связанные ею балаклавы и перчатки, но, по крайней мере, вязание ее отвлекает.

А еще я заглядываю в «Бутс» на Хай-стрит, где покупаю для Бланш ее первую помаду. Хочу все-таки привнести в ее жизнь немного гламура, поскольку украла у нее мечту о Лондоне. Сделать ее немного счастливее.

Я люблю аптеки. Медленно иду по проходу мимо шикарных серебристых упаковок, что не могу себе позволить, через залежи парфюма: лавандовой воды, тальковой пудры «Devon Violets» и великолепия от «Chanel No.5».

Прилавок  «Yardley» находится в задней части магазина. За магазином земля обрывается, а через высокие стрельчатые окна, если посмотреть вниз, можно увидеть красновато-коричневые черепичные крыши домов, разбросанных по всей гавани. Видны маленькие лодки, ослепительное голубое небо и море.

В прозрачном воздухе носятся и кричат чайки. День уже клонится к вечеру, солнечный свет превращается в золото. В очереди стоят грузовики с томатами. Пока все еще есть сообщение с материком, хотя я думаю, что это ненадолго.

В небе над гаванью замечаю два маленьких черных пятнышка - пара самолетов. Очень высоко, очень далеко. Они выглядят безобидно, как птицы.

Смотрю на все помады «Yardley» и не знаю, какой цвет выбрать: может, розовый или персиковый. Простейший выбор сейчас кажется мне очень трудным. После всех моих колебаний - уезжать или не уезжать, во мне словно угасла вера в то, что я могу принять хоть какое-то решение. В конечном итоге, выбираю коралловый, под цвет платья Бланш из тафты. Потом возвращаюсь на Хай-стрит, там я оставила свой велосипед, прислонив его к стене у дороги.