– Нет, я больше удивилась, – призналась Колетт.

– Я совсем забыл рассказать вам о нем, – посетовал Ренар. – Видите, как я глуп и бесполезен. Но теперь вы повидали его своими глазами – как вам такое зрелище?

– Я недолго его видела, но он… стремителен, – подобрала слово Колетт.

– Да, верно. Настоящий герой грез, не так ли? Некоторые дамы тайно вздыхают по нему.

– Но вы сказали, никто не знает, кто он…

– Тайна, моя дорогая, привлекательна сама по себе. Тем более столь благородная тайна, словно из трубадурской песни. Впрочем, не к тому я упомянул Идальго, – хотел лишь сказать, что разделяю его мнение о Париже. Туда опасно отправляться.

– Его высочество женится на Маргарите Валуа, – недоумевая, сказала Колетт, – и весь двор…

– Да, весь двор, – перебил ее Ренар, – все родовитые гугеноты и сочувствующие им католики отправятся прямо в сети Екатерины. Я не уверен, что случится смута, однако до сих пор предчувствия не обманывали Идальго. Он не стал бы просить меня об услуге, не стал бы сеять сомнения, если бы не имел на то оснований.

– Вы говорите так, словно знаете его и уверены, что на него можно положиться, – проговорила Колетт.

– Так и есть. Я не знаю, кто скрывается под маской, но этот человек заработал свою репутацию не пустыми словами. Этот выбор, который он сделал… – Ренар махнул рукой. – Непросто поступать подобным образом. Требуется мужество… и одиночество.

Колетт перестала его понимать и неуверенно пробормотала:

– Он ведь не один…

– С таким всегда остаешься один на один, – перебил ее Ренар.

– Откуда вы знаете, Ренар?

Он усмехнулся и произнес:

– Я всю жизнь один на один со своим выбором. А разве вы – нет?

У Колетт закружилась голова, словно от падения; непостижимым образом она знала, о чем теперь идет речь, – о ее разговоре с Ноэлем у храма. Тогда она пыталась сделать другой выбор, а Ноэль его не принял. И в первую ночь она говорила с Ренаром о долге… Долге, воспитываемом в ней с детства. Долге, которому она отдалась безраздельно, оставив дерзкие мечты позади. И сейчас сказала об этом.

Тотчас к Колетт вернулся стыд, и щеки снова заалели.

– Я знаю, что я не очень хорошая жена вам, – пробормотала она, отводя взгляд: невыносимо было смотреть на мужа, и Колетт удостоила пристального внимания узоры на обивке стоявшего напротив кресла. – Сможете ли вы меня когда-нибудь простить?

– Колетт, – граф впервые за этот разговор назвал ее по имени, – неужели вы думаете, что это вы виноваты предо мною?

Она кивнула, все еще не глядя на супруга.

Ренар привстал, взял ее за подбородок и заставил посмотреть ему в глаза.

– Так уверены? – спросил он тихо.

Время замерло, остановился свет, исчезли звуки – и словно придвинулась та расцвеченная пожарами ночь, о которой Колетт сегодня уже вспоминала. Ей было немного страшно смотреть на Ренара, и все же она смотрела, смотрела с тоскливой жаждой, словно пытаясь найти ответ на вопрос: «Смогу ли я полюбить тебя?».

Никакого ответа она не отыскала, конечно же. Ответы подобного толка на лицах не пишут.

– Моя дорогая, – сказал Ренар и отпустил ее подбородок, – вы не устаете меня удивлять. Сегодня у меня словно день открытий. То вы печетесь обо мне, и на вашем лице читается беспокойство, то вы запрещаете мне драться на дуэлях, то проявляете милосердие в отношении человека, которого видите в первый раз… Скажите, Колетт, чего еще я о вас не знаю?

– А я о вас, Ренар? – Смелость взяла верх над нерешительностью. – Я не знала, что вы любите развлекать принца подобным образом, рискуя собственной жизнью. Может, его и вас это забавляло, однако мне вовсе не было смешно! Я поклялась быть с вами всегда, в богатстве и бедности, болезни и здравии, и это не только исполняемая клятва. Я пекусь о вас, потому что вы стали не чужим мне человеком, не чужим, но по-прежнему незнакомым – ведь вы никого не подпускаете близко. Вы смеетесь почти надо всем, почти над каждым, кто окажется поблизости от вас, а некоторым и утруждаться не нужно – где бы они ни были, вы найдете для них едкое словечко. Я не могу понять, Ренар, любите вы людей или нет, что вами движет и что в вашей жизни придает ей… смысл.

Колетт никогда еще не произносила таких речей и не думала, что способна на это; нечто безвестное сотворило волшебство с ее мыслями – то ли книги из графской библиотеки, то ли разговоры с мужем, принцем, его друзьями, то ли она наконец повзрослела, – так или иначе, Колетт ощущала в себе неведомую ей ранее силу. Силу задать вопрос и получить ответ.

Лицо Ренара исказила страдальческая гримаса, но был ли то приступ физической боли или неприятие слов Колетт, она не знала. Граф вновь откинулся на подушки, взял раскрытый «Роман о Розе» и принялся обмахиваться им; страницы недовольно шелестели.

– Смысл бытия – так вот что вас волнует! – спустя некоторое время проговорил он. – Моя дорогая, я рад, что вы сравнялись с великими мыслителями в праве задать такой вопрос, но вы зря обратились за этим ко мне. Лучше обращаться к Богу, он точно знает ответ.

– А вы?

– Я не знаю. Я только поступаю в меру собственного разумения, хотя я всего лишь пыль под Божьими сапогами.

– Бог носит сапоги? – съязвила Колетт, не сдержавшись, и граф – неслыханное дело! – засмеялся над ее шуткой.

– Может быть, и сапоги, и перевязь, и шпагу! – с улыбкой сказал он. – У каждого свой Бог. Мой облачен в сверкающие шелка и мерцающий бархат – мне подходит, не так ли? А ваш, моя дорогая, – это Бог чести. Он сидит за небесным столом и смотрит на вас пристально, следя, чтобы вы не ошиблись.

– Я вновь перестала вас понимать, – пожаловалась Колетт.

– И не нужно. Я брежу после утомительного дня. – Ренар явно хотел сказать что-то еще, но передумал и забросил книгу на кресло. – Вернемся к нашему герою – к Идальго. Именно о нем и его предостережениях я хотел побеседовать с вами. Весь наваррский двор отправится вскорости в Париж, на торжества по случаю бракосочетания. Я также вынужден ехать, хотя желанием и не горю. Август – приятное время в этих местах… Однако вы, моя дорогая, можете отказаться от приглашения.

– Но почему? – удивилась Колетт, вовсе такого не ожидавшая. – Я хочу поехать! Тем более, что весь свет отправляется туда!

– Мне показалось, вы не слишком жалуете частые балы? – прищурился Ренар.

– Однако эта свадьба войдет в историю! – с жаром воскликнула Колетт. – И я никогда не бывала в Париже, мне хочется увидеть его. Почему вы так говорите, Ренар? Неужели только из-за этого незнакомца в испанской шляпе?

– Именно из-за него, – кивнул Ренар. – Кому, как не Идальго, знать глубинные течения, ловить беспокойство, как парус ловит ветер! Я доверяю ему, хотя это может показаться вам странным. Пока он не ошибался. Я не хочу везти вас в сердце смуты, Колетт, если она вспыхнет. Вы будете в незнакомом городе, среди множества чужих людей. И хотя свита принца Наваррского… – Граф осекся и закончил резко: – Я не хочу, чтобы вы ехали.

– Ренар, вы… – Колетт сглотнула. Его пожелание стало для нее полнейшей неожиданностью, до сих пор разговоры велись лишь о том, какие платья она возьмет с собой в Париж и хватит ли ей четырех пар шелковых туфель. Может быть, поэтому с ее губ сорвались слова, о которых она тут же горько пожалела: – Вы мастер разбивать мечты.

Что-то дрогнуло в лице Ренара. Однако к Лису намертво приросла его рыжая шкура, и Колетт так и не узнала, что хотел сказать ее муж. Он поднялся, наградил ее ослепительной улыбкой – такой он сверкал на балах, когда не видел нужды улыбаться искренне, – и заявил, глядя на жену с высоты своего роста:

– Вот как вы обо мне думаете, дорогая! Я пристыжен и раскаиваюсь. Так тому и быть, мы едем в Париж, и пусть случится то, что случится.

– Ренар… – беспомощно начала Колетт, – я совсем не то…

– Увидимся с вами за ужином.

Не сказав больше ни слова, граф вышел, а Колетт безумно захотелось плакать.

Глава 8

Июнь ознаменовался трагическим событием: из Парижа пришла весть, что девятого числа сего месяца королева Жанна скоропостижно скончалась, и Ренар хмуро сообщил Колетт, что, вполне возможно, она была отравлена.

– Перчатки, так поговаривают, – сказал граф, чья печаль по поводу утраты была искренней и глубокой – даже насмешливость исчезала, когда он об этом говорил. – Медичи! Ах, эти Медичи. Итальянские советники Екатерины найдут кого угодно, лишь бы избавиться от тех, кто мешает.

– Это всего лишь слухи, – попробовала возразить Колетт.

В эпоху, когда смерть могла забрать любого после небольшой простуды, кончина Жанны, прожившей сорок четыре года, не казалась неестественной.

– Это всего лишь Медичи. – Похоже, граф уверился в злом умысле, и сбить его с этого пути не представлялось возможным. – Прислать в подарок пару изящных перчаток с ядовитым запахом – ах, как это похоже на Екатерину! Королева Наварры была слишком умна, и если узнала нечто, о чем знать не должна была, то могла заслужить подобный подарок. Однако Генрих попробует добиться правды. – Ренар прищелкнул пальцами. – Его высочество отослал распоряжение Амбруазу Паре, королевскому врачу, вскрыть и обследовать тело королевы. И если тот найдет хоть малейший намек…

Но, судя по всему, знаменитый врач не нашел ни намеков, ни доказательств. Генрих сделался королем Наварры, приняв наследуемый от матери титул, и несмотря на то, что Беарнец был еще очень молод, все прочили ему блестящее правление. Залогом мира с Францией должен был стать брак с Маргаритой, и ради этого многие знатные семьи оставили свои дома в провинции, дабы насладиться зрелищем окончательного примирения католиков и гугенотов – вот так диковина, вот так нежданный брак!


Переезд в Париж оказался адом. Колетт еще ни разу не ездила на такие большие расстояния, да еще летом, когда раскаленный воздух французского юга не приносит ни капли прохлады. Если бы Колетт была более выносливой, то ехала бы верхом, как ее муж и барон де Аллат. Но она могла провести в седле от силы полдня, а возможности переодеться у нее не имелось: для трапез останавливались совсем ненадолго, стремясь за день покрыть как можно большее расстояние. Колетт уже не раз и не два пожалела о своем упрямстве в тот день, когда граф заговорил о том, что хорошо бы остаться дома. Отступать было поздно и мириться с Ренаром, кажется, тоже.