— Вопрос вполне своевременный, — хмыкнул Гапоненко и посерьезнел: Давай пока, друг мой, вернемся на пять лет назад к нашей первой встрече. Тогда Батя — мой друг и помощник — обнаружил в твоих вещах цветные алмазы. Помнишь?

Ян вздрогнул. Зрелище, открывшееся им с Марго на далекой лесной поляне, даже теперь, спустя столько лет, леденило кровь при одном воспоминании. Двенадцать трупов: взрослые, дети — таинственные убийцы не пощадили никого. Там, в тряпичной детской кукле, он и нашел эти самые алмазы…

— Кое-кто из моих высказывал предположение, что это сделали солнцепоклонники — они всегда наказывали смертью беглецов, — продолжал допытываться следователь, который вместо расспросов о Светлане вдруг вспомнил о каких-то сокровищах!

— Не знаю, солнцепоклонники или как там их зовут, но знак солнца на стенах и на их одежде я действительно видел.

— Ну вот, а ты говоришь, что не знаешь, где их искать!

— Я и правда не знаю, — устало проговорил Ян, настраиваясь на непонимание и бесплодные объяснения. — Видел их издалека, на расстоянии… Если я захочу, то у меня это получается. Как? Долго рассказывать!

— Я и не тороплюсь, — спокойный, доброжелательный майор на глазах юноши превратился в сурового и жестокого Черного Пашу, — так что давай не спеша, по порядку, рассказывай о себе и о том, что у тебя получается, если захочешь!

Слушал он молча, не прерывая Яна вопросами, только однажды уточнил:

— Много, говоришь, золота у них?

— Бездна! И камни, которые на свету блестят и переливаются. Такого богатства я даже в музее не видел!

Юноша закончил рассказ и некоторое время ждал, пока слушатель переварит его в голове.

— Н-да-а… Видеть видел, а где находятся — не знаешь?

— Не знаю.

— Может, помнишь подробности: особенности пейзажа, лес, степь…

— Вспомнил! Гора… Подземелье, где они молятся и сокровища прячут, под горой!

— Гора? Тоже мне, ориентир! Постой, а ты чувствуешь, когда отдаляешься от такого места или приближаешься к нему?

— Конечно, чувствую. Я уже пробовал: когда я иду в другую сторону, например, от грибного места, то мне его труднее видеть, понимаете? Для ясности образа больше напряжения нужно. И еще. Я потом опять пробовал этих солнцепоклонников увидеть — не получилось. Как будто мешал кто-то. Как бы мысленный щит выставил, чтобы другой ничего увидеть не мог…

— Сам не знаю, почему я тебе верю, — задумчиво проговорил Черный Паша. — Со стороны посмотреть, такого и быть не может, а поди ж ты…

— Мы с вами все о солнцепоклонниках, Дмитрий Ильич, а что будет со Светланой?

— Ничего с нею не сделается, она же в камере. Сама виновата. Могла бы вести себя поосторожнее. Пусть посидит, подумает…

— Но это опасно! В вашей конторе с нею что угодно могут сделать! Была одна попытка, будет и другая. Такая-то красавица! У нас студенты, на неё глядя, дара речи лишались.

— Что же ты такую кралю упустил? Считаешь, братом быть лучше?

— У меня другие планы.

— Ну хорошо, другие так другие… А откуда ты все же узнал?

— О чем?

— Не притворяйся. О том, что была попытка! Хочешь сказать, охранника… Как же ты пробрался в камеру? Отвечай!

— Я же вам объяснял: я могу видеть сквозь стены и большие расстояния.

— Видеть… Но кто-то же его… ударил?

— Как бы я смог? — соврал Ян; ему вовсе не хотелось признаваться в нападении на охранника.

— Мне надо подумать, — Гапоненко почти упал на стул. Какое страшное оружие можно получить, имея несколько таких Поплавских… — Ты никогда не встречал людей… с такими же способностями?

— Встречал.

Следователь опять вскочил со стула.

— Где? Когда?

— Пять лет назад. В цирковой кибитке, которую ваши ребята потом сожгли.

— И кто это был? Тот здоровый атлет? Аристократка? Синеглазая?

— Ее звали Ольга. Как оказалось, мы с нею были дальними родственниками. Надо думать, сейчас она в каком-нибудь гареме?

— Получается, что до гарема её не довезли, а тот, кого я все эти годы считал погибшим, живет и здравствует в Москве! Неужели Флинт — предатель? Думает уйти от возмездия?..

Черный Паша продолжал разговаривать сам с собой, так что Ян даже обеспокоился: здоров ли он?

— Дмитрий Ильич!

— Не мешай! — он сел за стол и стал быстро писать. — Поставь свою подпись вот здесь… Да не бойся, я написал, что ни в чем предосудительном Светлану Крутько ты не замечал. Думаю, её завтра выпустят, если, конечно, что-нибудь новенькое не откроется… Послушай, а её директора школы случайно не ты… того?

— Его убили?

— Нет, он сам вроде как с ума сошел. Ни с того ни с сего…

Он посмотрел на юношу.

— Раз не ты, так что и говорить на эту тему? Видишь, какие странные вещи случаются в этом деле! Правда, никто не связывает их между собой, но, по-моему, все неспроста. Директор написал на Светлану донос, а теперь так кстати с катушек съехал! Получается, единственный свидетель был, да и тот, как выясняется, сумасшедший… Ты, конечно, ничем мне помочь не можешь? Ладно, не делай такое невинное лицо, все равно не поверю… Так и быть: иди пока, учись! Стране нужны хорошие врачи, а ты, как я узнавал, учишься на "отлично".

Едва за Поплавским закрылась дверь, майор приказал дежурному привести к нему арестованную Крутько. До сих пор он знал её только по материалам дела, теперь нужно было познакомиться воочию.

— Товарищ майор, арестованная Крутько доставлена, — проговорил охранник, пропуская в кабинет женщину неописуемой красоты: Гапоненко от неожиданности даже привстал, его привел в чувство лишь вид топтавшегося у двери охранника.

— Спасибо, идите, — отпустил его следователь и предложил женщине, указывая на стул: — Садитесь!

Несомненно, двое суток ареста сказались на внешности Светланы Крутько не лучшим образом, но её яркую, какую-то дикую красоту стереть было невозможно. Темные круги под глазами от перенесенных страданий и бессонницы — после попытки охранника изнасиловать её она боялась закрыть глаза — ещё больше увеличивали их. Необычной миндалевидной формы, но не как у кореянок или башкирок, а широкие желто-зеленые глаза степной кошки. Волосы её, даже без расчески, почти не примялись, а пушистым медным облаком обрамляли её усталое осунувшееся лицо. Курносый нос придавал ему несвойственную обстановке задорность, а великоватый, с точки зрения знатока классической красоты, рот был по-девически припухлым и свежим. Давно Черный Паша не получал такого удовольствия от созерцания красивого женского лица! И в Наркомате иностранных дел, и здесь, в ОГПУ, женщины чаще всего старались походить на мужчин: были строгими, деловитыми, беспощадно уничтожали в себе даже намеки на женственность; многие курили папиросы, отчего выглядели лишь товарищами по работе, а никак не представительницами прекрасного пола.

Оказывается, он подсознательно тосковал по женственности. Прежде Дмитрий находил её в Катерине, жене и любимой женщине, но постоянная занятость сделала и её сухой и неэмоциональной. Теперь, чтобы добраться до ещё тлеющего внутри огонька, ему приходилось сгребать сверху все больше пепла…

"Интересно, — вдруг подумал он, — согласилась бы эта красавица стать моей любовницей в обмен на свободу?"

Представил её в своих объятиях и тут же устыдился: дожил! Покупать женскую признательность, точно низкий торговец. Или он сам как мужчина уже и неинтересен? Потому только спросил её, странно неподвижную и безучастную:

— Вам плохо?

Она подняла на него полный душевной муки взгляд:

— А разве в этих стенах кому-нибудь бывает хорошо?

Он порадовался за нее: не сломалась, держится, но уже устала. Дорогая хрупкая игрушка попала в равнодушные жестокие руки!

Между тем Светлана, почувствовав его интерес, решила, что её опять ждет унижение. Страх было взялся за нее, но она до крови закусила губу, чтобы прийти в себя и приготовиться дать отпор.

— Я читал протокол вашего первого допроса, — спокойным будничным голосом сказал следователь без всякого намека на флирт. — Вы сказали, что прочли ученикам всего одно стихотворение, которое нашли в каком-то старом журнале, и не знали, что этот поэт запрещен.

— Да, я так говорила, — кивнула Светлана, удивленно глядя на него: она представляла себе всех огэпэушников такими, как допрашивающий её прежде капитан — наглый и самоуверенный; он делал ей всяческие грязные намеки, уверенный в своей полной безнаказанности. Неужели этот следователь не будет вести себя так же? Собственно, про старый журнал она придумала уже на допросе и про то, что не знала, кто такой Гумилев… Она повнимательнее взглянула на сидящего по другую сторону стола мужчину. Говорят, у неё кошачьи глаза, но и у этого майора глаза такие же дикие, желто-карие, блестящие, той же породы, что и у нее… Он смотрит и ничего не говорит, но Светлана уже отразилась в его зрачках — почему это вдруг её обрадовало? Впервые за всю жизнь её взволновал взгляд не мужа, а постороннего мужчины!

— Как мне вас называть? — запинаясь, спросила она.

Ее волнение передалось и ему. Он хотел сказать сурово: "Гражданин следователь", а сказал мягко:

— Дмитрий Ильич.

— Дмитрий Ильич, — молодая женщина помедлила, прежде чем задать ему вопрос, — вы тоже считаете меня виноватой?

Следователь пожал плечами.

— Разберемся, — он твердо решил держаться.

— Вот что… напишите-ка на бумаге это самое стихотворение.

— Полностью? — изумилась она.

— Полностью.

Он уже знал, что ему делать. Скрепя сердце отправил Светлану в камеру — до ночи ей вряд ли что-нибудь угрожает! — и поспешил в кабинет самого Петерса, оправдываясь своей неопытностью: потревожил такого человека! Подробно доложил ему обстоятельства дела. Так, как он его видел. Директор школы подслушивал под дверью класса… То, что он сошел с ума, Гапоненко придержал на крайний случай.