— Зарывай!

И все. Убийц обыскивать не стали. Так они и остались безвестными, и вскоре их могила должна была зарасти травой и скрыться от людских глаз навсегда.

Отец Феодосий на поминки не остался. Ему предстояла дальняя дорога, ночное бдение у постели смертельно больного… Отправили его домой на бричке, которой батюшка сам правил.

Четверо людей сидели за поминальным ужином. Андрей казался погруженным в свои думы и ко всему безучастным; Григорий наконец осознал, что Олеся действительно умерла, и теперь пил рюмку за рюмкой, но никак не мог опьянеть и забыться; Светлана ничего не ела, только время от времени вытирала набегавшие на глаза слезы; Ян, которому весь день кусок не лез в горло, вдруг проголодался и никак не мог наесться, глотал украдкой кусок за куском, чего, впрочем, никто и не замечал…

Григорий, что-то вспомнив, обратился к Яну:

— Янек, пока совсем не стемнело, пойдем, я покажу тебе, где лежат ключи, расскажу, как вести записи, кому и сколько нужно отдать сена. Завтра познакомлю тебя с мужиками, как нового хозяина хутора. Ты не думай, что, раз Олеся умерла, так мы тебя на улицу выбросим. Будешь жить здесь, сколько захочешь! Вникнешь в дела — хозяином тебя сделаем…

— Дядя Григорий, как вы думаете, где лучше всего учат на врача? — не отвечая на его пламенную речь, спросил Ян.

— В Берлине, наверное, — пожал тот плечами. — А в России… Теперь в Москве, как в новой столице.

— Тогда в Москву я и поеду!

— Как это… — растерялся Григорий. — Хочешь сказать, что отказываешься от такого богатства?

Светлана подняла голову и с интересом посмотрела на юношу.

— Я хочу быть врачом, — упрямо сказал Ян. — Может, и самым лучшим. Таким, чтоб от любой болезни мог вылечить!

И добавил тихо, больше для себя:

— Чтобы даже со смертью мог потягаться и умершего человека с того света вытащить!

— Да-а, — протянул Григорий, — от скромности ты не умрешь!.. Что ж, тебе виднее! — он помолчал. — А кто тогда на хуторе останется? Такое добро без присмотра бросать?.. А лошади, а коровы… Да что я говорю? Собаку, и ту каждый день кормить надо! Ты меня, хлопец, без ножа зарезал!

Ян задумался.

— Послушайте, вы говорили, что её отец, а то и сама Светлана, подолгу у вас работают и живут?

— Правда, — оживился тот, — Семенчуки у нас все знают!

— Вот и предложите её отцу у вас пожить да за хозяйством присмотреть. Если он, конечно, согласится…

— Чего бы ему не согласиться! Хатенка у них маленькая. старенькая, окнами в землю смотрит, дети на соломе вповалку спят. Пашни — с гулькин нос, да и ту постоянно водой заливает… Небось последнюю курицу давно съели? Так согласится отец или нет, а, Света?

— Вин ноги вам цылуваты буде! — тихо сказала девушка.

— Положим, мне это ни к чему, но мысль поселить здесь вашу семью, пожалуй, удачна. Павел Семенчук любит делать детей, и работать он умеет не хуже!

— Олеся говорила, — заметил Ян, — сегодня вроде уходит ваш пароход.

— Сегодня он становится под разгрузку и мы, хоть только числимся матросами, должны были бы при этом присутствовать… Давай, наверное, Андрюха, ко сну готовиться. Кто знает, как завтра день сложится…

Андрей будто очнулся от глубокого сна и посмотрел на друга:

— Многое на тебя сегодня свалилось, Грицко, да уж лучше тебе все сразу узнать… Я с тобой не поеду!

— Что-о? — казалось, Григорий не верит своим ушам. — Столько лет вместе, и теперь ты меня бросаешь? А как же твоя клятва? Что я скажу Великому Магистру?!

— Скажешь, отныне мое дело — служить богу!

— Разве ты не знаешь, что от Ордена уйти невозможно? Забыл, что стало с моими родителями? Что только благодаря моей верной службе и преданности они до сих пор живы? Тебя не пощадят!

— Знаю. И все-таки мое решение останется неизменным.

— Куда же ты пойдешь?

— В мужской монастырь, на гору Афон.

— Наши деньги… Разделим поровну, — заторопился Григорий.

— Не надо поровну. Я возьму немного, чтобы внести свою долю в монастырский кошт… Тебе они больше понадобятся!

Друзья бросились друг другу в объятия.

— Ну-ну, Грицко, — похлопал его по плечу Андрей, — когда-нибудь всему приходит конец… Я буду молиться за твою удачу!

Выехали они чуть рассвело, на телеге, запряженной Мушкой. У поворота на станицу спрыгнул с телеги и распрощался с ними Андрей. В последний момент он вдруг что-то вспомнил и подозвал к себе Яна. Полез под рубаху и снял с груди ладанку.

— Вот возьми, это Олесина. Она очень верила в её чудотворную силу, а в лес пошла и надеть забыла… Бери, — потребовал он, видя нерешительность Яна, — у меня ещё медальон с её локоном остался… Прощайте все, не поминайте лихом!

Он повернулся и, не оглядываясь, зашагал по дороге.

В станице уже все знали. Отец Светланы — Павел Семенчук — кинулся к Григорию с соболезнованиями. Бричка, на которой приехал священник, стояла в его дворе. Мужчины смахнули слезы и сразу приступили к деловому разговору.

Григорий ещё делал распоряжения по хозяйству, а маленькая хатенка Семенчуков уже наполнилась радостными детскими криками. Целая ватага ребятишек высыпала во двор и стала укладывать вещи на телегу. Отец слушал хозяина.

— …Гнедка из Новороссийска Алексей пригонит — он сейчас в порту амбалит. Не забудь забрать!

— Хлопчик едет с тобой?

— Только до большака, дальше ему в другую сторону…

У большака Ян спрыгнул с брички, Григорий стегнул Гнедка, и некоторое время спустя только взметнувшаяся дорожная пыль ещё напоминала о нем… Янек привычно забросил на плечи нехитрые пожитки и ступил на путь к своей заветной мечте.

— Янек! Янек! — вдруг услышал он позади далекий девичий голос.

Он недоуменно оглянулся — его догоняла… Светлана!

— Янек, — она запыхалась от бега и тяжело дышала. — Хоть и коротким путем бегла, а уж думала, не догоню… Визьми меня из собою у Москву!

— Зачем тебе Москва?

— Учителкой хочу буты.

— А папка-мамка тебя отпустили?

— Не-а… Я Ваньку просыла — ему щисть рокив — шоб батькам усе переказав.

— Глупая ты девчонка! У меня ж там ни друзей, ни родных — голову преклонить негде!.. А до Москвы, может, сто дней придется добираться!

— Так гуртом и веселей! Ага? А шо хутор? Из тоски задушитыся! Диты выросли! Я у их лета вже колыски качала, пускай и воны пороблють! Визьмешь, а?

— Что мне с тобой делать? — вздохнул Ян, хотя в глубине души был рад и правда, вдвоем веселее!

— Хорошо, только чтоб никаких слез и жалоб! Будешь хныкать, обратно отправлю! Поняла?

— Ага!

ГЛАВА 15

Наташа Романова держала в руках фотографию девушки, едва достигшей возраста, позволявшего её так называть. В манере, с которой она облокотилась на тумбу в форме греческой колонны, ещё сквозило явное подражание взрослым женщинам, а губы едва сдерживали рвущийся наружу смех. На холсте позади неё виднелось море, сбоку — развалины Колизея, что, видимо, по задумке фотографа должно было напоминать отдых в Греции.

Фотопортрет, вне сомнения, удался. Девушка не успела — или не захотела? — выпрямиться и застыть, изобразив заученную улыбку; она — вся движение, вся — свежая, чистая юность. На обратной стороне снимка пометка фотографа: "Кн. Лиговская, 1915 год". "Кн." — значит княжна.

Три года назад, прогуливаясь по Петрограду — тогда Наташа ждала ребенка и врач посоветовал ей побольше гулять, — она проходила мимо дома, в витрине которого на первом этаже красовалась когда-то эта самая фотография. Теперь здесь не было никакой вывески (что-то вроде "ателье Самойлова"); дверь оказалась наглухо закрытой, и не было ничего, что указывало на присутствие за нею живого существа. Наташа для верности все же толкнула: заперто! Она разочарованно отошла прочь, как вдруг дверь отворилась, и, сверкнув стеклами пенсне, из неё выглянул какой-то старик.

— Барышня, что вы хотели? — сипло спросил он и, увидев живот, поправился: — Пардон, мадам!

— Может, я зря пришла, это было так давно… — замялась Наташа. — Видите ли, раньше здесь было фотоателье, и пять лет назад в витрине висела одна фотография…

Лицо старика осветила радостная улыбка.

— Ax, мадам, как я рад! — он галантно отступил в сторону, широко открывая перед нею дверь. — Сейчас никого не интересуют фотографии. Люди хотят есть, но я надеюсь, вы не пожалеете о своем приходе!.. В витрине висели лучшие мои работы! У меня не поднялась рука их уничтожить…

Старый фотограф — правда, пять лет назад он вовсе не выглядел стариком! — все говорил и говорил, словно вырвавшийся из камеры-одиночки пленник, между тем бросая мимолетные изучающие взгляды на её лицо.

— Мне кажется… Вы у меня не снимались?

— Нет… Я проходила мимо… Запомнила, потому что наш цирк гастролировал тогда в вашем городе. Подруга сказала про тот снимок, что мы похожи…

Наташа лепетала наспех придуманную историю, уже раскаиваясь в своей неосторожности: ведь Саша предупреждал! Он просто запретил ей отыскивать кого бы то ни было из знакомых, а если найдутся сами, уйти от любых попыток сблизиться, как будто они обознались… Фотограф почувствовал её растерянность и смятение и подчеркнуто безразлично отвел глаза.

— Мадам хочет купить фотографию? Сейчас поищем!

Старик прошел за перегородку, и Наташе было слышно, как он передвигает коробки, шуршит какими-то бумагами и повторяет:

— Тысяча девятьсот пятнадцатый… Тысяча девятьсот пятнадцатый… Вот он, голубчик!

Он вынес большую картонную коробку с фотографиями.

— Сами будете искать или помочь?

— Сама!

Наташа действительно нашла её почти сразу. Торопясь уйти, она сунула старому фотографу крупную ассигнацию. Тот нерешительно взял деньги. Чувствовалось: он борется с собой, но голод в его глазах и царящее в мастерской запустение говорили о его крайней нищете. Он проводил посетительницу до двери и сказал в её прямую напряженную спину: