Сама Аньес молчала и слушала и с каждым произнесенным словом понимала: она хочет оказаться далеко отсюда, как можно дальше, и немедленно.

Потому, когда она негромко произнесла:

– Я сделаю, – ее услышали все. И умолкли.

– Послушай, ты не должна… – начала Элоиза, однако Аньес остановила ее легким жестом.

– Дело не в долге… вернее, не только в долге. – Она не стала объяснять, что теперь в пожизненном долгу перед Жанной. – Я сделаю все, чтобы жертва моей сестры оказалась не напрасной. Завтра я уеду.

– Но ты не готова… – пискнула мать и умолкла под тяжелым взглядом супруга.

Аньес стало противно.

– Завтра я уеду, – повторила она, поднимаясь, и посмотрела на мадам де Салль сверху вниз. – Элоиза, ты окажешь мне честь и поедешь со мной?

Та вскочила, обняла девушку.

– О да, милая моя, о да.

– Я поступлю так, как вы просите, – сказала Аньес, обращаясь ко всем присутствующим, кроме Элоизы, чьи теплые объятия согревали. – Я стану поддельной женой Раймона де Марейля, если от этого зависит не только моя жизнь. Но я больше не хочу об этом говорить.

Она пошла к двери, и Элоиза следовала за ней как тень. И лишь у самого выхода их догнал страдающий голос отца:

– Аньес!..

Она обернулась и произнесла отрешенно:

– Меня зовут Жанна. Моя сестра Аньес умерла сегодня.

Она быстро привыкла к новому имени. Что значило имя! Всего лишь сочетание привычных звуков. К счастью, после отъезда из Кремьё вокруг не осталось людей, кроме мадам де Салль, которые знали настоящую Аньес. Даже служанку она с собой не взяла. Слугам было велено молчать, и, судя по тому, что за два года никто не попытался оттащить обманщицу за волосы на Гревскую площадь и казнить на потеху публике, ни один из обитателей старого дома близ Руана не проговорился. Да и кому им было рассказывать тайну? И зачем?

Приехав в Марейль, Аньес – Жанна – была очарована им. Летом окрестности превращались в шелковый сон, в полузабытую сказку, и в неторопливости природы крылось столько спокойствия, что нельзя было не воспользоваться им. Потрясение уходило, уступая место решимости и горечи. Если родители так хотят, если это единственный способ, которым можно искупить свою вину перед сестрой, – хорошо. Это следовало сделать.

После приезда Жанна сочинила свое первое письмо Раймону, стараясь в шутливом тоне описать дорогу и выражая восхищение замком. Для шевалье де Марейля ничего не произошло, и не стоило ему сообщать о смерти сестры, которую он вряд ли помнил. И когда Раймон ответил некоторое время спустя, Жанна удивилась. Их переписка была преисполнена тщательно сдерживаемого любопытства: что за существо стоит на том конце нити, подрагивающей в руках?

Не было дня, чтобы Жанна не вспоминала о сестре. Не было ночи, когда она заснула бы, не помолившись о том, чтобы ее душа сидела сейчас у престола Господня и улыбалась так нежно, как всегда. Пусть сестра покоится с миром. Война осталась здесь.

Какой страшной может быть любовь, думала Жанна, если не удавалось заснуть сразу, и непрошеные слезы скатывались по щекам. Она по-прежнему считала себя виноватой в том, что произошло. Высшие силы чувствуют такие вещи. И Бог решил наказать свою непокорную дочь, познавшую грех гордыни и позабывшую о своем предназначении – быть смиренной. Из-за нее умерла сестра, а значит, искупление должно быть огромным. Вот теперь мысль о монастыре уже не казалась абсурдной, только вот монастырь ничем бы не помог. Пока не появится наследник, остается опасность, что принесенная жертва напрасна. Значит, следовало дождаться Раймона из армии, убедиться, что он ничего не подозревает, взойти с ним на ложе и зачать ребенка. Тогда все будут в безопасности, и только Жанна с Элоизой останутся заложницами своего выбора. Навсегда.

Впрочем, разве так не происходит каждодневно? Ты делаешь выбор, а последствия – это полностью твоя ответственность. И тут сложно питать иллюзии.

Существовала только одна проблема – кузен Кантильен.

Конечно, скрыть от него произошедшее не удалось: хотя он и не присутствовал при решающем разговоре, утром наблюдал отъезд кузины, и пришлось дать объяснения. Сначала кузен возрадовался и заявил, что теперь-то все заживут на славу. Покойница, глупышка, не смогла бы вертеть Марейлем как захочет, а вот у Аньес получится. Это значит, что деньги потекут рекой. Дядя жестко осадил Кантильена, сказав, что это решает не он. Чем у них кончился разговор, неизвестно, однако иногда в приходивших от родителей письмах Жанна читала: Кантильен недоволен по-прежнему. Ему казалось, что от состояния богача де Марейля можно отщипнуть и побольше. Однако Жанна придерживалась условий брачного контракта и отправляла в Кремьё только те суммы, которые Раймон согласился платить. Не хватало еще воровать у собственного мужа.

Можно было не ожидать неприятностей, так как Кантильен покорялся отцу, понимая, от кого зависит благополучие. Однако в письме, полученном Жанной утром, сообщалось, что старший де Мюссе умер. У дяди всегда было слабое сердце.

Глава 12

По здравом размышлении Жанна и Элоиза решили ничего не предпринимать. Какой смысл готовиться к тому, что, скорее всего, не произойдет, – а если произойдет, то совсем не так, как представляется. На всякий случай они договорились: если Кантильен объявится, Элоиза возьмет на себя разговор с ним. Ни в коем случае не следовало привлекать внимание Раймона к происходящему.

Однако печаль от потери была искренней – и шевалье де Марейль заметил это за обедом.

– У вас обеих грустные лица, – произнес он после того, как очередная попытка завязать разговор потерпела неудачу. – Что-то случилось?

– По правде говоря, да. – Жанна отложила вилку. Есть не хотелось. – Сегодня я получила вести из дома. Мой дядя, брат моей матери, скончался.

– Я соболезную, – произнес Раймон и, помолчав, спросил: – Возможно, нам стоит отменить бал?

– О! – Жанна не ожидала от него подобного предложения. Муж не казался особо чутким в таких вопросах. – Пожалуй, все-таки нет. Я не слишком хорошо знала дядю, и хотя его кончина огорчает меня, печаль скорее развеется, если мы все-таки пригласим гостей.

– Я понимаю, что вы не хотите быть невежливой, отменяя все за день до бала, но вы имеете полное право.

– Спасибо, – бледно улыбнулась Жанна. – Но все-таки – пусть остается, как было.

– Хорошо. Я постараюсь развлечь вас обеих, чтобы вам не было грустно.

– Вы очень добры, – произнесла Элоиза, и на этот раз без всякой иронии.

Позже, когда женщины остались одни, мадам де Салль поинтересовалась осторожно:

– Тебе не кажется, милая моя, что твой супруг начинает понемногу оттаивать?

– Если бы он был глыбой льда – возможно, я бы и заметила, – ответила Жанна. – Однако он – живой человек. Кажется, он просто немного смирился с тем, что ему предстоит некоторое время заниматься не тем, чем привык.

Светлое нижнее платье нежно-голубого цвета, верхнее – цвета темной лаванды, расшитое маленькими восьмиконечными звездами, в середине которых поблескивали крохотные изумруды. Лиф верхнего платья застегнут на петлицы пуговицами, на которых красуется та же звезда, что и на ткани. Округлый вырез едва приоткрывает грудь – соблазн для мужчин и полное соблюдение приличий. Широкий отложной воротник украшен тончайшим кружевом ручной работы, кажущимся морской пеной. Волосы расчесаны на прямой пробор, укороченные пряди у щек завиты, а заплетенная сзади коса уложена короной. Над прической служанка трудилась два часа, и, когда Жанна посмотрела в зеркало, то не узнала себя. Незнакомка смотрела на нее оттуда, и весьма привлекательная незнакомка.

– Твой муж тебя не узнает, – заметила Элоиза. Она подготовилась раньше и теперь сидела в кресле, обмахиваясь веером и рассматривая воспитанницу.

– Может, это и к лучшему. – Жанна сунула ноги в легчайшие шелковые туфельки, украшенные бантами и розетками, и стояла смирно, пока служанка завязывала ленты. Туфельки были на низком каблуке и предназначались для воздушного скольжения по начищенному полу и танцев. В сад Жанна в них выйти не рискнула бы.

– К лучшему? Мужчины любят узнавать своих жен.

– А жены любят удивлять, и, надеюсь, приятно. – Она развернула веер, обмахнулась им, вспоминая, как делать это изящно. Жанна не слишком уважала всяческие безделушки, не носила много украшений, не любила подвешивать к поясу часы или зеркальца в дорогой оправе, как многие придворные дамы. О модах ей подробно рассказывала Элоиза, которая когда-то сама любила блистать. Но теперь мадам де Салль предпочитала платья темных оттенков и держалась в тени. Они никогда не говорили об этом, однако Жанна подозревала, что в душе Элоиза сильно страдает из-за своего обезображенного лица.

Для Жанны оно никогда не было безобразным. Она просто не видела отметин, что болезнь оставила на фарфоровой коже Элоизы. Однако большинство людей совсем другие, и можно понять, что мадам де Салль опасается насмешек, хотя и может ответить на них резко и остро. Вот только почти все обидные слова произносятся за спиной. Ты слышишь шепоток, знаешь, что говорят о тебе, а ответить не можешь. Гнаться же за обидчиком и пытаться ему что-то доказать очень глупо, и остается мерзкое чувство, будто тебе в туфли нагадили мыши.

Впрочем, ради воспитанницы Элоиза готова была на все. Она не хотела оставлять Жанну один на один с толпой, особенно на первом балу. Жанна редко бывала на подобных праздниках, в Руане семья де Кремьё не пользовалась популярностью и не получала приглашений в действительно богатые дома. Поэтому сестры бывали на танцах в основном у соседей, таких же знатных людей, балансирующих на грани бедности. Редко приезжал кто-то из Парижа, и это становилось событием. Потому Элоиза настаивала, что для Жанны это будет первый ее настоящий бал, и постаралась помочь, с тем чтобы устроить все идеально.

Раймон поджидал супругу в гостиной. Большие напольные часы громко тикали, отмеряя минуты, и казалось, что эти сухие щелчки и есть само время, обретающее таким образом плоть. Странно, обычно Раймон не задумывался о таких вещах. О них напоминали его лиственно-травяные сны, которые не оставили его в Марейле и исправно снились каждую ночь, принося надежду, что привычный образ жизни вернется. Но все же время тут шло иначе: более медлительное, чем на полях битв, оно вместе с тем непостижимым образом делалось и более объемным, вмещая в себя множество дел, слов и впечатлений. Раймон когда-то знал об этом эффекте и вот вспомнил снова. Понять бы еще, что делать с этим тягучим временем и на что его потратить.

Дела, впрочем, отыскивались. Возвращение хозяина не прошло незамеченным, и через полторы недели после приезда Раймон уже объехал свои владения, впитывая перемены и узнавая новости. Ему было еще тяжеловато сидеть на лошади, однако он держал спину ровно и не глупил – и все прошло как по маслу. Земля, такая знакомая и вместе с тем постоянно меняющаяся, щедро дарила летнее изобилие. Погода стояла прекрасная, время от времени шли дожди, не настолько сильные, чтобы побить посевы, и не настолько редкие, чтобы наступила засуха. Урожай обещал быть хорошим. Пшеница едва начала золотиться, яблоки в садах еще отсвечивали зелеными боками, однако пора созревания не за горами.