Раймон был солдатом до мозга костей. Он в совершенстве умел убивать, следовать разумным приказам и отдавать их, уважать старших по званию и проделывать еще множество вещей, которые в армии необходимы. За то время, что шевалье де Марейль провел на войне, он развил слух, зрение и обоняние. А еще он развил чутье – то острое необходимое чутье на людей, которое позволяет предсказывать, как поведет себя противник в рукопашной схватке, выстрелит или нет загнанный в угол испанский солдат, дезертирует ли сержант и боится ли пленник. В тех кусках мирной жизни, что доставались Раймону достаточно редко, он почти ничего не понимал в людях – может быть, потому, что ситуации и обстановка были далеки от знакомых ему. Шевалье никогда бы не разгадал уловку придворного острослова и подоплеку женского кокетства, ему неинтересны были сплетни и напускной гнев властей предержащих. Но в мирном обществе встречались все те же отточенные эмоции, которые ловило его чутье опытного солдата. Отчаяние. Злоба. Мольба. Страх.

Раймон открыл рот, чтобы спросить у Жанны, действительно ли это так и откуда взяться страху, но внезапно понял, что не стоит этого делать. У женских боязней, чтоб их черти взяли, множество причин, зачастую далеких от логики. Может, кухарка приготовила отвратительный пирог и супруга опасается, что Раймону это не понравится.

Она ведь не знает, чего от него ждать.

Ну а его это заботит? Или нет?

Злость на Гассиона, поставившего его в такое положение, снова вскипела, и Раймон произнес резче, чем намеревался:

– Мадам, я обдумал то, что мы обговорили вчера. Я согласен, мне придется принимать участие в жизни поместья, и это справедливо – ведь я хозяин. Также я приношу вам извинения за то, что оставил вас справляться со всем этим в одиночку. – Он понадеялся, что извинения прозвучали… извинениями, а не оскорблением. – До своего отъезда я подыщу человека на должность управляющего. Кстати, – тут ему пришел в голову закономерный вопрос, – а почему вы не сделали этого сами?

– Потому что я справлялась, – спокойно ответила Жанна.

– Вы могли бы попросить порекомендовать вам кого-нибудь. Не меня, я редко бываю здесь и не знаю достойных людей, но… Бальдрика де Феша. Вы говорили, он приезжает в Марейль.

– О, Бальдрик! – воскликнула Жанна, и губы ее тронула нежная улыбка. – Конечно, если вы о нем заговорили, то он предлагал мне помощь. Я отказалась. Видите ли, сударь, мне нравится делать это самой.

– Нравится? – переспросил Раймон.

– Да, именно. Меня учили этому, и я чувствую себя способной не разорить поместье. Если я ошибаюсь или вы нашли ошибки в моих расчетах, я и слова против не скажу.

– Для такой молодой девушки вы весьма самоуверенны, – буркнул Раймон.

Ее синие глаза сверкнули – то ли гнев, то ли обида, – однако Жанна тут же взяла себя в руки.

– И еще умна, – добавила она чрезвычайно легкомысленным тоном, – и скромна, как вы видите! Ну же, сударь. Неужели вам претит сама мысль о том, что я способна на такое?

Раймон медленно покачал головой, не отрывая взгляда от супруги. Она права, а он всегда был человеком справедливым. Эта справедливость иногда мешала жить, но сейчас оказалась как нельзя кстати. Не следует обвинять жену в том, что она плохо поступила, когда справилась со всем великолепно.

– Я просмотрю записи снова, однако мне ясно, что вы говорите правду. И вы действительно способная. Я начинаю считать, что наши родители были весьма мудры, заключив наш брак.

Жанна медленно кивнула и опустила взгляд. А сейчас-то что не так?..

– Теперь о той жизни, которую я буду вести, пока нахожусь здесь. – Раймон взял незаточенное перо и покрутил его в пальцах. – Законы вежливости и гостеприимства требуют каких-то особых действий?

Он много лет не устраивал приемов в Марейле и не испытывал уверенности, что стоит начинать.

– Только если вы пожелаете, сударь.

– Но вы… – Справедливость проклятая! Он снова поморщился – то ли от осознания собственной никчемности, то ли от нарастающей боли в боку. – Вам это нужно?

– Я не любительница балов, сударь. Тем не менее соседи могут обидеться, что вы не захотели даже повидать их. А обиды соседей – не то, что идет на пользу, особенно в неспокойные времена.

– Это все политика, в которой я ни черта не смыслю. – Соседей Раймон знал, но давно ими не интересовался. – Хорошо. Мы дадим один прием.

– Когда? – Жанна снова подняла голову.

– Скажем, через две недели.

– Значит, две недели вы тут пробудете.

– Я уже сказал вам вчера, что пробуду здесь месяц! А может, и дольше, черт бы все это побрал! – рявкнул Раймон. Жена не отшатнулась, не вжала голову в плечи, лишь прикрыла глаза на пару мгновений. – Не задавайте мне этот вопрос раз за разом, мадам, – продолжил шевалье уже тише. – Я дал ответ.

– Я не задавала вопроса.

– Тем не менее вы спрашиваете, о да. Впрочем, оставим это. Один бал, через две недели. Раз вы так хорошо управляетесь, то все на ваше усмотрение. – Бессмысленно упоминать, что он сам не испытывает ни желания, ни склонности придумывать идеи. – Также следует пригласить кого-то раньше.

– Барон де Феш прислал письмо вчера, – уведомила его Жанна. – Я не сообщала ему о вашем приезде, но слухи быстро распространяются по округе. Он испрашивает разрешения нанести визит. – Она усмехнулась. – Я понимаю, как вы запугали арендаторов, и они жаждут вас видеть, при этом трепеща пред вами. Но Бальдрик?.. Он такой отважный человек, хотя и мягок с дамами. Барона вы тоже припугнули, месье, поэтому он спрашивает позволения?

Раймон медленно и грозно повернулся в своем кресле, словно медведь в берлоге. Он никак не мог понять, какое чувство испытывает при разговоре с женой. Пожалуй, смесь злости, раздражения и удивления. Она от страха такая храбрая? Не иначе.

– Бальдрик знает, что я не люблю непрошеных визитов, и он вежлив, чтобы дать мне отдохнуть с дороги. Дайте мне его письмо, я отвечу.

– Оно в левом верхнем ящике, – указала Жанна.

– Вы не станете возражать, если он составит нам компанию завтра за ужином?

Может быть, встреча со старым другом поможет. Поговорить с Бальдриком… или помолчать с Бальдриком. Барон де Феш всегда все понимал. Не зря он так долго сражался рядом, и жаль, что не может сражаться сейчас. «Если бы Бальдрик был там, он не позволил бы выбросить меня за пределы войны, как новорожденного кутенка».

– Нет, я буду очень рада.

– Хорошо. Это все.

Жанна осталась сидеть.

– Это все, мадам, мы все обсудили, – повторил Раймон.

– Вы так полагаете? Вы отпускаете меня, словно… Норбера?

Ее тонкие ноздри затрепетали, и вот это чутье Раймона уловило точно: злость.

– У нас есть еще темы для бесед? – Бок болел все сильнее, и сейчас шевалье хотелось одного – чтобы Жанна ушла, а потом вызвать слугу и приказать принести вина. Рановато пить много, но один бокал успокоит боль и голову.

– Да, сударь, имеются. Видите ли, я не ваш управляющий и не служанка. Я ваша жена. Это немного больше того, что мы обсудили. Но если вы желаете говорить не как супруг, а как владетель, извольте. Вчера я уже упомянула, что наш брак должен быть… скреплен окончательно. Чтобы он стал настоящим браком пред Богом. Вы мой муж, что бы вы об этом ни думали, я ваша жена. Церковь благословила нас на супружескую жизнь и рождение детей. Марейлю нужны наследники, а я хорошо понимаю свой долг, и он не только в том, чтобы считать пшеницу и устраивать бал.

– Вы настаиваете, чтобы мы скрепили брак? – насмешливо произнес Раймон, которому не терпелось от нее избавиться. – Что ж, мадам, идемте! Арендаторы подождут.

Жанна вспыхнула и вцепилась тонкими пальцами в украшавшие платье кружевца.

– Боюсь, нынче утром я откажу вам в этом, господин мой супруг. Мы должны прежде узнать друг друга, потому что брак – это не только обязанность, но и священнодействие. И святость его состоит в… любви.

Она запнулась перед последним словом, вновь отвела глаза, однако через мгновение посмотрела на Раймона опять, прямо и решительно.

– Я не романтически настроенная особа, которой нужны фиалки и серенады, сударь. Или клятвы, если уж на то пошло. Или чувства, о которых пишут в книгах. Мир дал мне уже достаточно доказательств тому, что истинная и искренняя любовь встречается редко, а все, что существует на самом деле, – это те или иные стороны доверия. Мы с вами так мало знаем друг друга, что даже не начали доверять. Мы знаем только то, что писали друг другу в письмах, и эти письма… они мне нравились, – созналась она с обезоруживающей искренностью. – Я подумала, мы с вами могли хотя бы подружиться, сударь. Я не заставлю вас проводить со мною долгие часы или обсуждать Тацита вместо того, чтобы уделять внимание более важным делам, но дружба – это неплохо для такого брака, как наш. Хотя бы ее бледное подобие – все лучше того, что есть сейчас.

– Вы совсем не такая, – вырвалось у Раймона. Жанна удивилась:

– Простите?..

– Вы не такая, как на свадьбе. Тогда вы показались мне очень запуганной, и я помыслить не мог, что та девушка произнесет передо мною речь, достойную выступления перед королевой.

– А я боялась, – сказала Жанна. – И сейчас немного боюсь. Но прошло время, сударь, и я изменилась, потому что вы изменили мою жизнь. Для вас так не случилось. Наш брак стал всего лишь эпизодом между военными действиями, в которых вы участвовали, но для меня все по-другому. Возможно, потом вы это поймете.

– Возможно, – протянул Раймон и задумался. Жанна молчала, ожидая, что он скажет.

Она в чем-то права. Для нее все переменилось, и эта женщина выглядит достаточно крепкой, чтобы прожить долго и произвести на свет наследника. Если ее условие – дружба, это можно попробовать осуществить. Хотя Раймон не верил в успех подобного начинания. Он тяжело сходился с людьми и даже с Бальдриком всегда сохранял дистанцию – сейчас еще большую, чем прежде, из-за того, что случилось в Хемнице. Но если Жанне так хочется, пускай.