Людмила достала тарелку из сушки.

— Неа, — буркнул сын. — Хлопья.

— Овсянка полезнее, — начал было Руслан.

— Или хлопья или ничего, — отрезал Антошка.

— Так и не могу понять — кто из вас упрямее, — улыбнулась Людмила. — Хлопья так хлопья. Сейчас молоко согрею.

Ровно к пяти ужин был готов, стол сервирован, квартира сияла чистотой. Только Людмила держалась из последних сил, чтобы не хлопнуться в обморок и не напугать Антошку. Наскоро приняла душ, высушила волосы и успела одеться, когда в прихожей раздался звонок.

Она строго посмотрела на себя в зеркало и мысленно приказала своему отражению:

— Не раскисай. Ты должна продержаться.

Почти весь ужин она молчала, изо всех сил стараясь не выдавать своего состояния. Мария Петровна посматривала на нее встревожено, профессор увлеченно беседовал с Русланом, почти не удостаивая ее взглядами. Только один раз процедил:

— Рус, жена твоя выглядит бледно. Витамины подобрал бы, что ли. Учишь тебя, учишь. И внука давно пора профилактировать. Иммуномодулянты курсом. Вон опять «инфлюэнца» наступает.

Наконец, ужин закончился. Руслан и Антошка помогли ей убрать со стола, она стиснула зубы перед последним рывком — вымыть посуду. Но Мария Петровна решительно отобрала у нее губку.

— Вытирать будешь, — сказала она тихо, но спорить Людмиле совсем не хотелось. — Лица на тебе нет. А лучше вообще — иди, отдыхай. Тошенька, бабушке помоги!

Людмила благодарно сжала сухонькую маленькую руку Марии Петровны.

— Спасибо. И правда устала что-то. На работу завтра.

— Не за что. Иди-иди. Ужин как всегда великолепный. Позвоню на днях, рецептом рагу поделишься. Травы необычные, очень пикантно.

— Обязательно.

Людмиле показалось, что она уснула в тот же миг, как голова коснулась подушки.


В понедельник вечером, когда Людмила уже собиралась уходить с работы, в дверь постучали. Курьер службы «Экспресс доставки», долговязый парень в оранжевой куртке и бейсболке козырьком назад, спросил: «Вы Сикорская?» и вручил ей конверт. Имени отправителя на нем не было.

Расписавшись на бланке, Людмила с интересом надорвала конверт и оттуда выпала фотография. Та самая — с ней, обнаженной, распятой на кресте. С искаженным лицом…

Она потрясенная смотрела на карточку несколько секунд, потом заглянула в конверт и вынула оттуда записку.

Размашистым почерком Каверина на листке было написано:

«Это единственная и последняя. Все другие я уничтожил. Сам, а не ваш дурацкий хакер, что пытался сжечь мне комп. Прости».

Она судорожно скомкала в руках записку. Потом разгладила. И положила вместе с фотографией в шредер, что с тихим гулом превратил все в тонкие полосочки бумаги. Ненужные и безвредные.

Отошла к окну и смотрела на струйки дождя, стекающие по стеклу. В груди снова заныло, будто в сердце воткнули тупую ржавую иглу.

Всю неделю Людмила ловила на себе жадные, нетерпеливые взгляды мужа. За его постоянной, навязчивой заботой о ее здоровье, внезапно стала видеться тревога о том, смогут ли они провести сессию пятницу. И становилось так тоскливо.

В пятницу утром она была на взводе. Накричала на свою помощницу, пролила кофе на свежие гранки будущей статьи, поругалась с Большовой. Опять ныло сердце, во рту стоял неприятный привкус металла. Но в четыре часа ее телефон выдал сигнал о входящем смс-сообщении. Она открыла его. «Ровно в шесть. Не опаздывай. Кукловод».

В груди стало горячо. Глубоко вздохнула. Привычного темного, тянущего низ живота возбуждения не было. Она закрыла глаза, пытаясь вызвать воспоминания о последней сессии…Умелые, сводящие с ума ласки, горящее под его ладонями тело, нежная и обжигающая боль, впитывающаяся в кожу… хрипловатый властный голос, которому так радостно подчиняться… сжала бедра… улыбнулась… Да. Она соскучилась по Игре. Дыхание стало чаще, сердце забилось быстрее. Но беспокойство затаилось, свернулось клубком, как ядовитая змея.

И вот без пятнадцати шесть она, чувствуя легкую дрожь, открыла дверь студии и сделала шаг в темноту прихожей. Ее окутал знакомый, терпкий и чуть душноватый запах плавленого воска, кожи, ароматических масел, ее любимых духов.

Несколько раз глубоко вздохнула, пытаясь унять сердцебиение и дрожь в коленях. Несколько раз сжала и разжала пальцы на левой руке. Опять немеют, так некстати.

Как давно она тут не была…

Зажгла свет. Поставила сумочку. Повесила на вешалку пальто. Разулась, аккуратно поставила сапожки на обувную полку. Расстегнула молнию юбки. Медленно, по одной пуговке, — блузку. Сняла, вздрогнула от прохладного воздуха. Взглянула на свое отражение в большом, до пола, зеркале. Подняла руки, чтобы расстегнуть крючки бюстье. Потом передумала. Они так давно не играли. Нужно дать ему повод ее наказать. Мысль о том, что она заведомо нарушает его Правила, заставила кровь вскипеть озорными пузырьками. Нервно улыбнулась своему отражению и прошла дальше, потушив свет в прихожей и не зажигая его в студии.

Опустилась на колени на бархатную подушку, лежащую на полу. Сложила руки за спиной. Глаза в пол. Полная покорность.

Тихо щелкнул замок. Уверенные шаги. Она не видит, но точно знает. Вот он ставит портфель на полку, рядом с ее сапожками. Вешает на вешалку пальто… Оно слегка влажное, на улице моросит, и сукно пахнет мокрой мертвой листвой. Может, даже несколько листочков прилипли к воротнику. Расшнуровывает ботинки. Аккуратно ставит их на полку. Пиджак, рубашка — в кресло, поверх ее юбки и блузки. Конечно, он заметил, что там нет ее нижнего белья и чулок. Хмурится? Или усмехается? Скорее всего, усмехается.

Звук шагов босых ног по паркету. Зажигается мягкий розоватый свет. Она не смеет поднять глаза. Жгучее возбуждение течет по венам… Горло пересохло от волнения… Что он задумал?

— Так… — хрипловатый тихий голос. Она дрожит от той власти, что он имеет над ней. — Моя Эль забыла про то, как она должна встречать своего Господина?

— Нет, Господин, — она кусает губы.

— И про то, что говорить ей не разрешалось?

Она судорожно вздыхает.

— Встань, — хлесткий приказ будто пощечина, и она вздрагивает, но немедленно повинуется.

Его пальцы медленно скользят по плечам, по ключицам. Расстегивают застежку, крючок за крючком, медленно. Бюстье-корсет без лямочек и просто соскальзывает на пол. Пальцы пробегают по груди, сжимают соски. Она опять судорожно вздыхает от резкой, но приятной боли. Руки забираются под край трусиков, гладят кожу живота, а потом вдруг грубо сжимают тонкое кружево в кулаке. Ткань больно врезается в нежную плоть, она кусает губы, но все равно с них срывается тихий стон.

— Теперь моя Эль вспомнила, да? Как она должна встречать своего Господина?

Она молчит.

— Ответь, — опять приказ, будто удар хлыста.

— Да, Господин. Обнаженной. На коленях. В позе покорности.

— Хорошо.

Резкий рывок, и тонкие полоски кружева рвутся, обжигая кожу.

— Чулки, пожалуй, я оставлю. Так даже пикантнее. На колени!

Она падает, промахивается мимо подушки, больно стукается о деревянный пол.

Но он только усмехается. Подходит ближе, поднимает ее лицо за подбородок.

— Что же мне с тобой сделать? Наказать?

— Как пожелает мой Господин, — шепчет она, губы дрожат. Она не хочет порки.

— Умница, — мягкое рычание посылает по ее телу теплые волны. — Я, пожалуй, тебя отшлепаю. Но чуть позже. Может, хочешь заслужить прощение?

— Да, Господин! — она очень хочет заслужить прощение.

Он расстегивает пряжку ремня и молнию брюк.

— Давай, Эль. Служи своему Господину.

Его хриплое дыхание становится чаще, собранные в хвост волосы он наматывает на кулак. Она старается расслабить горло, принять глубже, так как он любит. Стон, похожий на рычание… уже близко…

— Хватит! — Он резко отталкивает ее. — У меня другие планы.

Застегивает брюки, идет к постели, садится на край и призывно похлопывает по коленям. Страх жгучей струйкой течет по венам. Она не хочет порки. Но прощение может быть только после наказания. Медленно встает. Четыре шага до постели, каждый отдается внутри как оборванная струна. Она ложится животом ему на колени, обнаженную кожу покалывает ткань брюк.

— Руки за голову.

Теплая ладонь начинает ласково гладить ее ягодицы. Обманчивая ласка, но она поддается, млеет… Резкий шлепок. Она вскрикивает от неожиданности. Боль обжигает, но ладонь опять гладит, втирая ее в кожу вместе с маслом, расслабляя… Новый удар и опять ласковое поглаживание… Кожа горит, становится нестерпимо чувствительной, кажется, каждая клеточка пылает по отдельности…

— Как красиво, — шепчет он восхищенно, — обожаю этот розовый цвет…

Последние шлепки выбивают из нее стон, и на глазах выступают слезы…

И тут ладонь сменяют нежные губы, целуют ее горящую кожу, забирают боль, ласкают, нежат. Он помогает подняться, бережно усаживает рядом. Потом берет в ладони ее лицо, пристально смотрит в глаза. По ее щеке скатывается слезинка, он ловит соленую капельку поцелуем.

— Прощена. Теперь удовольствие.

Жадно целует ее в губы, в шею, а потом опрокидывает на кровать. Гладит ее тело, медленно, любуется, ласкает…

Мягкая кожа наручей и поножей обхватывает запястья и лодыжки. Он никогда не использует металлические наручники, чтобы не повредить кожу.

Беспомощна, распята, по телу — дрожь от предвкушения и жгучего желания.

Розовый свет меркнет — на глаза ложится шелковая повязка.

— Повтори стоп-слова.

Тихий горячий шепот над ухом.

— Тепло и горячо, — привычно выдыхает она.

— На сегодня я даю тебе другое. Холодно. Повтори.

— Холодно, — послушно шепчет она.

— Умница.

Она лишена зрения и ловит каждый звук, шорох, скрип, мучительно пытается определить по ним, где Господин и что собирается делать.