Почти две недели Анна всячески избегала разговора с Людмилой, придумывая выездные дела, исчезала на весь день из редакции. Встречаясь в коридоре, тихо здоровалась и прятала глаза.

Потрясение от произошедшего долго не отпускало. Руслан попытался объяснить, но она не хотела больше ничего слушать. В их играх всегда было ощущение нереальности. Будто они с Русланом были актерами в странном фильме или спектакле. И впервые Людмила осознала, что Игра может быть смыслом жизни. Самой жизнью. Впервые она поняла истинный смысл термина лайф-стайл. Стиль жизни. Не сессионная игра-ролевка. Полное бесправие и абсолютное подчинение. Постоянно, ежеминутно. Каждый вздох, каждый шаг. Ужаснулась тому, что сделал с несчастной девочкой Шталь.

Неловкость, обида на Анну за ее опрометчивый поступок, который так дорого обошелся всем, растворились в остром чувстве жалости к ней. К тому же ее поведение на встрече у Шталя не могло не вызывать уважения. Анна добровольно согласилась выполнять свои обязательства по договору с Кавериным и избавила Руслана от неприятной и тяжелой обязанности гаранта.

Придя на работу в понедельник, Людмила твердо решила найти возможность поговорить с Анной. Ближе к обеденному перерыву, она зашла в приемную главреда и спросила у Светочки: нет ли сегодня у их фотографа Черкасской выездных фотосессий. Светочка, увлеченно трепалась с кем-то по телефону. Не прерывая разговора, она похлопала ресницами и отрицательно покачала головой.

Людмила направилась в самый конец коридора, к крошечному кабинетику, который выделили Анне. Постучав, она открыла дверь и увидела ее, в задумчивости разглядывающую разложенные на столе фотографии.

Девушка подняла глаза и покраснела. На ее лице отразился мучительный стыд и неловкость.

— Можно? — спросила Людмила осторожно.

Анна молча кивнула, понимая, что на этот раз от разговора ей не сбежать.

Она встала из-за стола и включила чайник.

Людмила присела на стул, притулившийся к стеллажу для бумаг, и мучительно соображала, с чего начать этот нелегкий разговор.

Какое-то время в кабинете царила тишина, нарушаемая только шумом улицы, что прорывался в окно, приоткрытое, несмотря на глубокую осень, и шипением закипающего чайника.

Все также молча Анна достала из шкафчика две чашки из прозрачного темно-синего стекла и бросила в них пакетики зеленого чая. Людмила улыбнулась. Они с Анной обе любили зеленый чай, клубничный.

Вкусный теплый аромат поплыл по кабинету, растворяя напряженность и неловкость момента. Анна поставила на стол чашки и, придвинув стул, села рядом с Людмилой.

— Ты меня избегала, — наконец произнесла Людмила. — Он запретил тебе общаться со мной?

Анна подняла на подругу грустные глаза.

— Нет. Мы не в лайф-стайле. Он не может диктовать мне, что делать вне сессий.

— Это хорошо, — улыбнулась Людмила и, сжимая чашку и грея пальцы о теплое стекло, — тогда почему?

— Я… — Анна нервно покрутила в руках ложечку, потом решительно положила ее на стол, и посмотрела ей в глаза, — думала, ты больше не захочешь меня знать.

— Боже, — удивилась Людмила, — почему?

Анна опять опустила глаза и тихо произнесла:

— Я подставила твоего мужа и тебя. Солгала. Заставила вас пройти через все это.

— Ты ни в чем не виновата!

Людмила осторожно сжала тонкие пальцы подруги. Анна покачала головой, но руки не отняла.

— Я прекрасно знала, что за человек Каверин. И что у него особые счеты с твоим мужем. Правда, не догадывалась, что он положил глаз на тебя.

— Но почему? — спросила Людмила, — почему ты пошла именно к Каверину? Если знала о его репутации и предпочтениях?

— Он… — ее голос сорвался, губы задрожали, — это старая история. И длинная.

— Тебе больно, — Людмиле стало стыдно, — не нужно. Прости.

Но Анна помолчала, справилась с собой и решительно покачала головой.

— Мне нужно… выговориться. Я никогда ни с кем не говорила так. И могу рассказать это только тебе.

Она прикрыла глаза, прислушиваясь к себе, будто прокручивала в голове воспоминания, выбирая из них те, которые хотела выпустить наружу.

— Я не такой уж опытный сабмиссив, как говорил Каверин. Доктор Шталь мой первый дом. И единственный… ну до настоящего времени. Я приехала в Питер пять лет назад — сразу после школы, семнадцатилетней девчонкой. Глупой, наивной и провинциальной. Поступала в универ, провалилась. Возвращаться в Кингисепп, заштатный и скучный, смертельно не хотелось. Родители, мама — учительница и папа — инженер на заводе, так гордились, что дочка будет жить в Городе. Шталь тогда преподавал психологию в ЛГУ, и был членом приемной комиссии. Заметил меня, когда я ревела около стенда с результатами зачисления. И предложил работу — помощником в его кабинете психологической помощи. Конечно же, я согласилась. Он помог с жильем, купил маленькую комнатку в том самом доме на канале Грибоедова. Шталь заменил мне отца. Строгий, требовательный. И заботливый. Опекал, советовал, отчитывал. Он убедил меня попробовать работу фотомодели. Познакомил с нужными людьми — фотографами, владельцами модельных агентств. Заплатил за мое портфолио. Иногда, даже лично сопровождал на кастинги. Я не хватала звезд с неба. Несколько неплохих контрактов в рекламе, два или три — для глянцевых журналов.

Анна помолчала. Людмила поняла, что исповедь приближается к самому болезненному моменту.

— А потом я познакомилась с фотографом Артемом Кавериным. Ему было двадцать шесть. Он казался таким взрослым, умопомрачительно красивым, утонченным, изысканным. Засыпал ворохом цветов, устраивал невероятные сюрпризы, дарил дорогие подарки, с ним для меня открывались самые престижные клубы и рестораны. У меня не было шансов. Я влюбилась в него отчаянно и безоглядно.

— Эти игры… — Людмила не могла представить себе господина Кея восторженным влюбленным. — Это Каверин?

— Нет. — Анна грустно улыбнулась. — У нас был просто красивый ванильный роман. Мой первый мужчина… Мы были вместе почти два года. Мне тогда казалось — навсегда. Наивная дурочка…

Она опять замолчала. Отвернулась. Кончиками пальцев промокнула уголки глаз. Людмиле вдруг представилось, как Каверин, надменный и безжалостный, бросает в лицо юной влюбленной девочке страшные слова.

— Я четыре дня вообще не выходила из своей комнатки, — голос Анны стал глухим. — Не открывала никому, даже Шталю. Пока он не пригрозил сломать двери.

Тонкие холодные пальцы Анны все так же судорожно сжимали ее руку, а темные глаза, ставшие огромными, будто смотрели в пустоту.

Помолчали. Потом Анна отпустила ее руку и сделала глоток уже остывшего чая. Людмила тоже поднесла к губам чашку. Чай показался ей горьким и терпким. Как и то, что рассказывала ей эта девушка.

— Но как ты оказалась… — спросила Людмила тихо.

— Рабыней Шталя? — закончила за нее Анна, и грустно усмехнулась. — Все просто. Он починил меня, как сломанную куклу. Предложил заботу. Пообещал, что никто не сможет больше причинить мне боль. Только он, и если я ее заслужу. Подарил незабываемые, жгучие удовольствия. Жить в полном подчинении, бездумно, беззаботно отдавшись его воле, оказалось легко и приятно. Через полгода Шталь предложил мне лайф-стайл, и я переехала к нему.

Анна замолчала. Людмиле хотела уже сказать «Ну все, уже все в прошлом!», но девушка продолжила:

— Я и сейчас его боготворю. То, что я ушла — это моя вина и мое несовершенство. Если мой Господин захотел кого-то еще, значит, я не смогла быть для него всем, чего он желал.

Эти слова были чужими. Анна произнесла их словно заученный текст…

Людмиле стало страшно. Но одновременно она задохнулась от нестерпимо острой жалости.

Она обняла девушку и прижала к себе, погладила по волосам.

— Нет, — шептала она, глотая слезы, — нет, это не так…, не так… ты такая необыкновенная, талантливая, особенная…

— Это все его заслуга, — упрямо произнесла Анна.

Людмила разжала объятия и отстранилась. Осознание того, что одной беседой не изменить того, что годами вкладывал в сознание девушки Шталь, ваяя из ее неокрепшего разума и психики послушную куклу для своих удовольствий, было горьким и болезненным. Но ей искренне захотелось помочь ей найти себя, избавиться от этого кукольного сознания.

— Так ты вернулась к Каверину, потому что до сих пор его любишь…

Пальцы Анны дрогнули в ее руке.

Она всхлипнула.

— Нет. Он уже не такой. Совсем. Жесткий, грубый. Моего любимого Артема больше нет. Только господин Кей. А я теперь не его сладкая Энни. Я его нижняя. Вещь, рабыня.

— Он жесток с тобой? — Людмила почувствовала, как по ее щекам тоже текут слезы.

— Шталь был строже. Но Каверин вымещает на мне обиду. Ему нравится унижать, делать мне больно. Иногда жалеет, видимо вспоминает… Но редко. Хорошо, что вы не посещаете собрания. В вашем присутствии было бы вообще туго.

Она осеклась и замолчала.

— Прости, я не могу это обсуждать. Правила…

— К черту правила! — Людмила вспылила. Ее разрывало от жгучего чувства несправедливости. — Я позвоню ему и поговорю. Потребую прекратить над тобой издеваться! Ты же человек! Такой же, как и он. Он не смеет…

Анна больно стиснула ее пальцы.

— Не вздумай! Только все утряслось. Каверин очень злопамятен. Он найдет способ навредить тебе и мужу. Да и мне… будет только хуже…

Она всхлипнула снова.

А Людмила вспомнила слова мужа: «А если эта информация дойдет до нашего сына?»

Во рту появился противный металлический привкус, а сердце больно стукнулось о ребра, оставляя в груди тянущую пустоту. Она прижала руку к груди.

— Тебе плохо? — встревожено спросила Анна, вытирая слезы.

— Ничего, ничего, — пробормотала Людмила. — Все хорошо. Сейчас пройдет.