Руслан поднял ее руки, удерживая над головой. Больно прикусил мочку уха, раздвинул ее ноги коленом и снова зашептал, щекоча и заставляя дрожать всем телом:

— Нетерпеливая… моя… вся моя… завтра… не сейчас… не сейчас…

Она чувствовала, что он тоже возбужден до предела и еле сдерживается от желания немедленно и грубо овладеть ею. И она безумно, исступленно хотела, чтобы он вбился в нее глубоко, до боли, только бы унять это тянущее, разрывающее чувство неудовлетворенности. Застонала и прижалась к колену, чтобы хоть как-то облегчить эту муку.

Но он отпрянул, освободил ее руки и лег рядом, тяжело дыша.

Потом провел ладонью по спине до поясницы, ей захотелось выгнуться и замурлыкать как кошка, поцеловал в шею и прошептал:

— Спи, родная, тебе понадобятся силы.

С ее губ сорвался разочарованный вздох. Она понимала, что это начало игры — оставить ее возбужденной, жаждущей. И неожиданно поняла, что ей нравится это.

Прижалась к горячему телу мужа, послушно закрыла глаза, чтобы успокоиться и уснуть. Странные, порой жутковатые картинки вертелись в нее в голове, рваные, искаженные, будто под лучами стробоскопа.

Весь следующий день Людмила пыталась отвлечься от туго свернувшегося в животе узла, рассеянно, механически занималась домашними делами, бросала косые взгляды на мужа. Он подчеркнуто бесстрастно сидел в кресле с газетой в руках.

Время ползло медленно, будто капля меда по стеклу, а стрелки часов прилипли к циферблату. Она вдруг с удивлением поняла, что не может дождаться посещения доктора Шталя.

За час до назначенного времени она зашла в спальню, чтобы одеться, и увидела на кровати аккуратно разложенную одежду — черное платье-футляр, простое и элегантное, однако застегивающееся сзади на молнию снизу доверху. Оно было куплено год назад, стоило довольно больших денег, но надеть Людмила его так и не решилась, считая провокационным из-за этой молнии. Это платье просил надеть Руслан перед последним визитом к Шталю, но она отказалась. Теперь же выбора у нее не было, Людмила поняла это отчетливо.

Также к платью прилагался черный кружевной комплект белья, очень откровенный и, по всей видимости, дорогой. Новый — такого у нее раньше не было. И черные чулки с кружевной резинкой. Она испытала какое-то странное возбуждение от того, что Руслан выбрал ей одежду вплоть до нижнего белья и чулок. Оно добавило к ее загнанному внутрь неудовлетворенному желанию еще одну жгучую каплю.

Медленно, стараясь почти не прикасаться к себе, она оделась и в задумчивости стояла перед зеркалом, размышляя, что сделать с волосами.

— Собери их в хвост, — тихо приказал ей Руслан, откровенно и оценивающе разглядывая ее. Она бросила на него быстрый взгляд в зеркале и почему-то опустила глаза, успев заметить, как его губы тронула довольная усмешка.

Людмила зачесала волосы в тугой хвост, перехватила резинкой, нашла в косметичке ярко-красную, карминного цвета помаду. Она лежала на самом дне, купленная когда-то по случаю, и так ни разу не использованная.

Закончив, она посмотрела на свое отражение и не узнала себя. Сдержанно страстная, собранная, балансирующая на грани откровенности и соблазна.

— Ты великолепна, — тихо и восхищенно произнес Руслан.

В такси Людмила боялась встретиться глазами с водителем. Ей отчего-то казалось — немолодой мужчина лет сорока с усталым лицом знает, куда они едут и зачем. От стыда и возбуждения кровь шумела в ушах, учащенно билось сердце, сладко тянуло низ живота.

Шталь ждал их в кабинете. Руслан пропустил жену вперед, и доктор встал из-за стола, приветствуя их. Окинул Людмилу взглядом, от которого ей стало не по себе, сдержанно улыбнулся, одобряя, жестом пригласил их присесть.

— Итак, — сказал Шталь, воодушевленно потирая руки, — сегодня у вас особенный вечер. Мой салон в вашем полном распоряжении. Вас никто не побеспокоит.

Руслан улыбнулся жене и сжал ее руку. Нервное возбуждение все сильнее захватывало ее, становилось почти непереносимым, причиняло боль, требовало разрядки. От прикосновения мужа она вздрогнула, будто ее ударило током.

Пока они шли по полутемному коридору, она, судорожно вцепившись в ладонь мужа, пыталась успокоиться, но сердце бухало, хриплое дыхание вырывалось из легких. Снова по венам текла не кровь, а густой сладкий яд.

Перед дверью салона Руслан остановился и взял в ладони ее лицо, нежно поцеловал.

— Не передумала?

От его хриплого голоса ее затрясло, и голова начала кружиться.

— Нет, — еле слышно выдохнула она.

— Если захочешь, чтобы все прекратилось, только скажи «стоп».

— Да. Я помню.

Молочно-тусклый свет после полумрака коридора бьет по глазам, и она жмурится. Руслан тянет ее за руку, заставляя переступить через порог. Дверь за ее спиной захлопывается с мягким щелчком. Руслан поворачивает ключ в замке. «Теперь не сбежать, — мелькает совершенно некстати мысль.

Она стоит, безвольно опустив руки, не зная, что делать, почти перестав дышать и остро ощущая свою беспомощность. Еще не связана, но уже полностью во власти этого мужчины, который медленно, лениво обходит вокруг. Небрежная циничная усмешка, пристальный, бесстыдный, жадный взгляд. Совсем другой. Незнакомый, волнующий, властный. Родного, любимого, знакомого до каждой мельчайшей черточки Руслана здесь больше нет.

Это странным образом возбуждает, она чувствует, как внутри все сладко сжимается. Опускает глаза.

Он поднимает ее лицо за подбородок и жестко, больно целует в губы. Рука скользит по спине, порождая сладкую дрожь, расстегивает молнию платья, медленно спускает с плеч, и оно падает к ее ногам.

Обнаженную кожу холодит легкое движение воздуха, сквозь тончайшую ткань чулок ощущается лакированное дерево пола. Горячие сухие ладони скользят по ее ногам, скатывая чулки. Он пристально смотрит ей в глаза, растягивая паузу. Острое нестерпимое возбуждение плавит, она готова умолять взять ее прямо тут, на голом полу. Но нет, пытка только началась.

Он отворачивается и идет к комоду у стены, выдвигает ящик, что-то достает оттуда, задерживается у стеллажа с плетями, хлыстами и стеками, задумчиво проводит по ним рукой, не сводя с нее жадного взгляда, заставляя замереть от сладкой жути. Возвращается, подчеркнуто медленно, вальяжно.

— Руки. Перед собой, — отрывистые, будто пощечины, приказы, не оставляют права на сомнения. Она послушно вытягивает вперед ладони, раскрывая их перед ним.

Мягкая кожа обхватывает запястья, и он умело справляется с ремешками, затягивая их туго, но не слишком. Просовывает под наручи палец, чтобы убедиться, что не перетянул вены. Снова опускается на колени, чтобы застегнуть ремни на лодыжках. Горячее неровное дыхание обжигает. Когда ремни затянуты, он медленно поднимается, его ладонь скользит вверх по внутренней стороне бедра и пальцы вдруг, отодвинув тонкую ткань, резко, до боли врываются внутрь.

— Хочешь меня… — шепчет он ей в самое ухо и прикусывает мочку, посылая болезненно сладкий импульс по всему телу, — моя…

Подносит руку ко рту.

— Сладкая…

Проводит кончиками пальцев по ее губам. От его прикосновений покалывает кожу, словно она заряжена электричеством. Она чувствует вкус своего возбуждения.

— На колени.

Опять приказ, будто хлесткий удар. Она сглатывает тугой комок в горле и повинуется. На шею ложится слегка шершавая кожа ошейника. Он не давит, но ей почти нечем дышать…

И опять он приподнимает ее лицо под подбородок, пристально всматриваясь в глаза. Лукавая улыбка трогает строго сжатые губы. Ему нравится то, что он в них видит.

— Встань.

Она вздрагивает и поднимается. Сердце трепещет, больно стукаясь о ребра. Она не знает, что он задумал с ней сделать, и эта неизвестность заставляет ее гореть изнутри.

У нее в голове пробегает испуганная мысль: «Только не цепи…», и опять нервная дрожь заставляет ее сжимать зубы, чтобы они не стучали.

Он словно читает ее мысли и подводит к широкой кровати с кованой спинкой. Цепей, которых она так боится, к ее радости, нет. Свисает лишь одна, метра на полтора не доходя до пола.

— Ложись. Руки над головой, — она чувствует, как сквозь наигранное спокойствие приказа рвется страсть. Он тоже ее хочет, дико, нестерпимо.

Сухо щелкают карабины, и она совершенно беспомощна и распята. Холодный шелк простыней заставляет напрячься каждую мышцу.

Он приподнимает ее голову, укладывая на небольшую, жестковатую подушку. Снова целует в губы, жестко, больно, и она понимает, что он еле сдерживает свое желание.

Матрас прогибается под тяжестью его тела. Он наклоняется над ней, медленно разглядывает ее, лаская взглядом каждый миллиметр ее беспомощно распростертого перед ним тела. В его руках оказываются ножницы, ей страшно, и этот страх плавит ее изнутри. Он решительно и спокойно перерезает лямки, потом режет тонкую ткань посередине, между ее грудей, одним рывком срывает ее. Такая же судьба постигает и кружевные трусики. Теплые капли падают на кожу, сладкий, немного душный запах разливается в воздухе. Апельсин, ваниль, корица, вербена… Горячая ладонь мучительно медленно проводит ладонью по плечам, по груди, втирая масло, пальцы больно сжимают набухшие соски. Это уже почти нестерпимо, жжет и плавит. У нее вырывается стон.

— Тшшш, ни звука.

Она послушно кивает. Но это так трудно — не кричать и не стонать.

Оставив в покое грудь, он гладит ее живот, и она беззвучно кричит от нестерпимого желания почувствовать его там…ниже…

Но он отстраняется. Нет… она больше не выдержит… Опускает веки, пытаясь справиться с разливающейся внутри горячей волной…

— Открой глаза. Я хочу видеть их.

Послушно распахивает глаза. У него в руках плеть из множества тонких полосок замши.

Она не может оторвать глаз от орудия наказания, тихо всхлипывает и дрожит.