— Я в Питере! — все также радостно раздалось в трубке. — Еду из аэропорта. Буду жить в «Балтийской». Где встретимся?

— Таточка, — у Людмилы перехватило горло, — милая! Как я соскучилась! У нас конечно! Адрес помнишь?

— Помню! Вобщем, я поселюсь, дела порешаю и в семь буду у вас! Будем пить абсент! Настоящий!

— Будем, я сейчас Русу позвоню, он обрадуется.

— Так! — громыхнула трубка, и Людмила отстранила ее еще подальше. — С тебя наш студенческий салат! Не забыла еще?

— Будет тебе салат.

Людмила нажала отбой. Теплое, уже позабытое чувство энергетического цунами под именем Тата Гирина смело тревогу от пугающего сна и разговора со Шталем. Улыбнувшись сама себе, Людмила пошла к Большовой. Отпрашиваться пораньше с работы.

Вечером был обжигающий абсент и громкий голос Таты, от которого, казалось, тихо звякают бокалы в буфете и вздрагивает занавеска. Десятиметровая кухня сразу стала крохотной, игрушечной.

Людмиле вдруг вспомнилась их первая встреча. Первое собрание курса. Все сидят поодиночке. Вчерашние соперники. Неловкая тишина. Вдруг рядом с Людмилой села крупная девушка. С размаху, так что стул под ней протяжно скрипнул.

— Тата, — радостно сообщила она так, что в аудитории все обернулись. И протянула Людмиле широкую ладонь.

Тата по паспорту была Татьяной. Как Людмилина мама. Но Таней, Танечкой, Танюшей называться отказывалась категорически.

Они подружились. Сразу и навсегда. Тихая, хрупкая, немногословная Людмила и громкая, большая, решительная Тата. Их, таких непохожих, на самом деле роднило многое. Людмила — бессменная староста группы. Тата — комсорг курса, потом председатель профкома факультета. Студенты, особенно первокурсники, звали ее мама Тата. Несмотря на яркую внешность, обе подруги не были окружены поклонниками. Людмила — из-за имиджа недотроги и «ледышки», а Тату парни просто побаивались. Даже Руслан, начав ухаживать за Людмилой, первое время робел перед ней будто мальчишка.

Людмила не могла налюбоваться на подругу. Тата, подобревшая, но не расплывшаяся, в строгом брючном костюме, с короткой стильной стрижкой (ах, где ее коса!), все с таким же румянцем во всю щеку и веселыми синими-пресиними глазами, рассказывала о том, как вымахала Златка и точно будет погибелью для парней, что они отстроили новый дом в пригороде Праги, и что ей непременно нужно увезти с собой не меньше десятка хороших новых русских книжек.

Только теперь, рядом с Татой, Людмила вдруг остро ощутила, как скучает по ней. За двенадцать лет подруга приезжала в Питер всего несколько раз. Последние лет семь она жила в Праге. Там когда-то служил ее муж, а после развода Тата с дочерью решили не возвращаться, прикипев душой к этому старинному и загадочному городу. Сикорские даже как-то раз были у нее в гостях, и Людмила с удовольствием вспоминала узкие улочки, мощеные камнем, величественный до оторопи собор Святого Витта, Карлов Мост и готические башенки Старого Града. Тата больше замуж не вышла, вернула назад свою девичью фамилию и воспитывала дочку одна. С журналистской карьерой у нее не сложилось, зато она нашла себя в издательском деле. Она работала редактором отдела русскоязычной прозы в крупном чешском издательстве «Оттово».

Людмила тихо млела от теплой, мощной, светлой энергии подруги. Все страхи, тревоги и переживания сразу поблекли, стали пустыми и несерьезными. Потом Людмила достала студенческие альбомы с фотографиями, они разглядывали старые снимки, вспоминали, хохотали до слез.

Время от времени из зала доносились восторженные вопли Антошки — тетя Тата привезла ему цифровой фотоаппарат и огромный цветной альбом «Настольная книга начинающего фотохудожника».

Примерно в одиннадцать Антона удалось отлепить от альбома и отправить спать. Ближе к полуночи ушел Руслан, виновато пробормотав что-то о предстоящей завтра тяжелой операции. Людмила и Тата сидели рядышком. Уже почти кончились слова. Остались только легкое головокружение, мятный обжигающий вкус абсента на губах и уютное тепло родной души.

— Люсик, — наконец прошептала, что само по себе было странным, Тата. — Я все смотрю на тебя. Не нравится мне…

— Что, Тата? — удивилась Людмила.

— Сколько мы не виделись? Пять лет, шесть?

Широкая горячая ладонь Таты накрыла узкую ладошку Людмилы.

— Пять с половиной, — почему-то смутилась Людмила. Словно в том, что они так давно не встречались, была ее вина.

— Вот. Именно это. Ты будто во всем всегда виновата. Так нельзя. Ты как подросший птенец. Можешь летать, а боишься.

— Глупости, какие полеты, Тата?

— Ты талантище. Я же знаю. А все редактируешь чужую чепуху в этом глупом глянце. Пора вылетать из теплого розового гнездышка. Ты же можешь и сама. Я твой блог, кстати читаю.

— Правда? — смутилась Людмила. — Да ну, глупости.

— Люсик, вечно ты себя недооцениваешь, — нахмурилась Тата. — Не зли меня. Ты знаешь, это чревато.

— А ты меня перехваливаешь.

Тата звонко чмокнула Людмилу в щеку.

— Ну что, вызывай мне такси. Поеду в гостиницу. Тебе завтра трудиться, и у меня с десяток встреч с молодыми талантливыми авторами.

Людмила вздохнула. И вдруг прижалась к теплой, мягкой груди подруги.

— Как же я тебе рада!

Такси приехало как назло слишком быстро. Людмиле казалось, что драгоценные мгновения рядом с Татой утекают как песчинки. Их было так нестерпимо жаль.

Уже в коридоре — обувшись, одевшись и тщательно расправляя на себе модную шаль, Тата сказала:

— Вот что, Люсик. Не позволяй Русу тобой командовать. Ты красивая, сильная и талантливая. Слышишь?

— Слышу, — всхлипнула Людмила.

Закрыв за подругой дверь, она еще долго смотрела в окно, пока дрожащие, раздробленные стекающими по стеклу дождевыми каплями огоньки такси не растворились в мокрой темноте октябрьской ночи. Зябко поежилась. И вдруг почувствовала себя потерянной, одинокой и беззащитной.

Следующие два дня Людмила безуспешно пыталась хотя бы набросать план для первого выпуска «Клуба «Разбитых Сердец». Встреча с Татой всколыхнула в душе что-то давно забытое, теплое, и это ощущение никак не хотело уступать место тревоге, что поселилась внутри после знакомства с доктором Шталем. Людмиле казалось, что пока Тата здесь, рядом, ничего плохого в ее жизни произойти просто не может.


В среду они гуляли вместе по Дворцовой, спорили, в каком месте Людмила сломала каблук на брусчатке, отсчитывали шаги от Царских ворот, сбивались, хохотали. Задрав голову, смотрели, как торжественно плывет в подбитом свинцом небе золотой Ангел, сияя в робких солнечных лучах, внезапно пробившихся сквозь войлок облаков. Отправились на Фонтанку бросать монетки на постамент Чижика-Пыжика и вспоминали, как Руслан в день свадьбы только с третьей попытки смог чокнуться с Чижиком: одна рюмка сорвалась с веревочки, вторая — разбилась о бронзовый клюв. Сидели в сквере у Ростральных колонн, пока не застыли пальцы от ледяного ветра. Потом пили кофе с пирожными в «Севере» на Невском и вздыхали, что эклеры и корзиночки уже совсем не те. Тата много и громко говорила, и Людмиле вдруг захотелось рассказать подруге про доктора, про его странную подружку, про свой жуткий сон. Но это было так глупо…


В четверг утром Тата улетела в сказочную Прагу, отправив Людмиле из аэропорта смску с кучей улыбающихся смайликов.


А Людмила осталась в октябрьском, выстуженном ветрами Питере.


Шталь появился в редакции ровно в три. Подтянутый, строгий, в дорогом кашемировом пальто, с серым шелковым шарфом. Вошел, сдержанно улыбнулся.


— Здравствуйте, Людмила. Очень рад снова с вами встретиться.


Снял тонкие лайковые перчатки, протянул руку. Людмила подала свою и едва сдержалась, чтобы не вздрогнуть от прикосновения прохладных жестких пальцев.


— Здравствуйте, доктор. Прошу.


Людмила указала ему на стул, приставленный к столу, но оглядевшись, Шталь предпочел немного потертое, но уютное кресло в углу, притулившееся к шкафу с аккуратно расставленными папками, фарфоровыми фигурками и фотографиями.


— Уж простите старика, — лукаво усмехнулся он, — так мне будет удобнее.


Слово «старик» совершенно не вязалось с его внешностью. Но вызвало у Людмилы холодные мурашки, опять напомнив о сне.


— Кофе, чай? — спросила вежливо Людмила.


— Пожалуй, чай, — согласился Шталь. — Без сахара.


Людмила встала, чтобы включить чайник, и неловко задев, сбросила со стола бумаги. Покраснела и начала лихорадочно собирать разлетевшиеся по кабинету листки. Шталь молча смотрел на то, как она ползает по полу, даже не пытаясь помочь. Подняла глаза и застыла, пойманная как букашка в каплю меда, его прищуренным, оценивающим взглядом. Людмиле стало совсем не по себе…


Наконец, собрав бумаги, она аккуратной стопкой сложила их на столе, включила чайник и достала кружки. Тщательно протерла их полотенцем.


— Простите, — сказала Людмила хрипло, — у меня не столь изысканный выбор чая. В пакетиках. Но неплохой, «Базилюр», «Осенний».


— Подойдет, — ответил доктор и снисходительно улыбнулся.


Неловкое молчание нарушал только шум закипающего электрочайника. Людмила не могла подобрать слов для начала разговора, а Шталь, казалось, намеренно молчал, чтобы вызвать еще большее смущение. Наконец, чайник закипел, Людмила разлила кипяток в две чашки, положила пакетики с чаем. Поставила одну чашку перед доктором на крошечный столик, втиснутый между стеной и креслом.


Теплый насыщенный запах кленового сиропа и каких-то немного пряных трав чуть разрядил напряжение.


Погрев пальцы о кружку, Людмила, наконец, взяла себя в руки.


— В общих чертах та рубрика, над которой мы будем работать, выглядит как клуб психологической помощи. Для первого выпуска придется написать письма от имени читательниц, но в дальнейшем, я думаю, будут приходить и реальные. Может у вас есть какие-то интересные истории из практики?