Сердюков отошел от покойной и посветил по сторонам. Со всех сторон на него глядели огромные глаза странных мистических существ. Их тела, позы, краски были неописуемы. Они жили в непостижимом и притягательном мире, где теперь очутился и их создатель и куда поспешила его мать. А со двора несся протяжный жуткий собачий вой.

Глава 40

Пережив столько ужасных потрясений, похоронив мужа, свекровь, Юху, Маша хотела навсегда покинуть «Сиреневую виллу». Но одно обстоятельство поколебало ее решение. Тела Миши не нашли. Когда полицейский сообщил ей об этом, она не поверила своим ушам. Ведь он оставался там, на берегу, за высоким камнем. Обшарили весь остров. Нет, как и не бывало! Может, он все же остался жив, может, случилось чудо и он выбрался с острова? Подобрали случайные рыбаки? Нет, отвечал голос разума, не мучай себя напрасной надеждой. Сама же видела, как ужасна была рана, как похолодело тело, застыл взгляд. И все же надежда умирает последней. А если Колов вернется, где он будет ее искать? Поэтому Маша не уехала ни через месяц, ни через полгода. А там пришла пора решать, кем будет малыш – Стрельниковым, Коловым или наследником имения бароном Корхонэном. По закону теперь она, Маша, и ее будущий ребенок являлись единственными наследниками титула, поместья, денег. Поначалу Маша даже и думать не хотела о том, чтобы продолжать носить ненавистное ей имя. Но разумная Елизавета Дмитриевна постепенно внушила дочери мысль, что теперь, когда нет уже на свете ни Михаила, ни Генриха, какой прок наказывать себя. Кому тогда пойдет имение? В казну? Да и чем провинилось невинное, еще не родившееся дитя? Маше противно было слушать подобные увещевания матери, но она понимала, что все же ей придется смириться с прозой жизни. Елизавета Дмитриевна наконец зажила, как мечтала. И Маша с грустью думала, что ж, пусть хоть маменьку порадуют эти богатства! Молодая баронесса теперь распоряжалась в доме как полновластная хозяйка. Своей правой рукой она, естественно, сделала Кайсу, повысив ее до звания домоправительницы. И старинный дом, и глухой лес вокруг, и остров-сад с затейливым мостом, и крутой берег – все теперь принадлежало ей. Но ничто не радовало Машу. Слишком высокую цену заплатила она за это великолепие. Не раздумывая ни единого мига, она бы отдала это все разом, только бы Миша был жив.


Евдокия Осиповна Колова каждый день молила Бога, чтобы он послал ей весточку о сыне. Но Господь не слышал ее молитв. Миша исчез из дома неожиданно, оставив письмо, из которого Коловы мало что поняли. И вот ни слуху ни духу. Даня тем временем благополучно провалил экзамены, был исключен из гимназии, не окончив курса, и теперь работал приказчиком в галантерейной лавке. Ганя же еще грыз гранит наук, но дела его были столь же плохи, и он явно должен был последовать за братом. Родители Коловы сокрушались, был один толковый сынок, да и тот пропал. Бедность глядела на них из всех углов. Евдокия Осиповна постарела, а ее муж и вовсе превратился в дряхлого старика.

Однажды в дверь их скромного жилища постучали. Ганя, оторвав голову от ненавистного учебника, пошел отворить дверь. Рассыльный требовал Евдокию Осиповну, на имя которой был прислан пакет. Женщина недоуменно повертела пакет, надписанный незнакомым почерком, и вскрыла его. Внутри оказался банковский вексель на тысячу рублей. Она охнула и схватилась за сердце. Таких денег в семействе Коловых отродясь не водилось.

– Сынок! Мишенька! Жив, голубчик! Не забыл родителей! Услышал Господь молитвы матери!

Она бросилась трясти конверт – не выпадет ли письмо, но, увы, там более ничего не оказалось.


Маша глубоко вздохнула и прикрыла глаза. Сын! У нее теперь есть сын! Она и представить себе не могла, какие чувства испытывает женщина с появлением на свет сына! Она вспомнила покойную баронессу, ее фанатичную любовь к своему чаду. Теперь Маша ее очень хорошо понимала!

Когда Маша взяла на руки пищащий кулек, Елизавета Дмитриевна не выдержала и разрыдалась.

– Мама, прошу тебя, не будем теперь плакать! – взмолилась Маша, у которой глаза были на мокром месте. – Давай-ка получше разглядим нашего мальчика!


Баронесса Мария Корхонэн крестила своего новорожденного сына в той самой церкви, где она венчалась с покойным мужем Генрихом Корхонэном. Немногочисленные гости, родня Корхонэнов, прислуга из поместья, мать баронессы. Из Петербурга прибыли два столичных доктора, Скоробогатов и Миронов, а также следователь полиции Сердюков в качестве старого друга семьи. Ребенок вел себя на удивление спокойно, почти не плакал на руках Кайсы Вуори. Маша поначалу хотела, чтобы та стала крестной матерью, но Кайса оказалась лютеранской веры. Крестным же отцом неожиданно для себя стал Сердюков. Когда он получил приглашение из «Сиреневой виллы», то смутился и растрогался, так как доселе ему, одинокому, холостому, замкнутому человеку, еще не доводилось выступать в такой почетной и торжественной роли. Константин Митрофанович немного испуганно поглядывал на виновника торжества, который посапывал под монотонное бормотанье священника. И только когда младенца стали раздевать да опускать в воду, он испугался и, как положено всем малышам, завопил на всю церковь. Ребенка нарекли Михаилом. Гости умилялись, обряд подходил к концу. Кайса стала заворачивать мальчика. Маша присела на скамью.

Кайса, передав дитя на руки счастливой бабушке, тоже хотела присесть на минуточку, покуда гости толпились с поздравлениями. В этот момент к ней подошел Сердюков. Его лицо уже приняло обычное деловое и замкнутое выражение. Отозвав ее в сторону, он вполголоса спросил:

– А что, сударыня, вас, вероятно, теперь все устраивает в вашем нынешнем положении?

Кайса насторожилась. Она-то теперь хорошо знала, что следователь просто так интересоваться ее особой не будет, и вопрос он задал не из вежливого желания поддержать разговор.

– Жалованье хорошее, обращение и того лучше. Что мне еще желать, – ответила Вуори и пожала плечами. Маленький хозяин «Сиреневой виллы» все никак не мог успокоиться. Кайса с улыбкой проводила взглядом Стрельникову с внуком.

– У вас цепкий взгляд, хорошая память, вы сдержанны, последовательны и дисциплинированны. Из вас вышел бы идеальный сотрудник, – прошептал над самым ухом Сердюков. – Не желаете ли вы поступить на службу в полицию?

Собеседница вздрогнула от неожиданного предложения и посмотрела на следователя с недоумением. Со стороны можно было подумать, что полицейский вознамерился поухаживать за ней и сейчас шепчет нечто неприличное.

– Смеетесь вы, что ли, надо мной, ваше высокоблагородие? Какой такой из меня, провинциальной бабы, полицейский? Я не умею стрелять из револьвера и гоняться за ворами и убийцами.

– Научиться стрелять – дело нехитрое. Важнее другое. Видеть, думать, анализировать. Сыскной департамент посодействовал бы вам, перебрались бы в столицу, поступили на курсы медицинских сестер. У вас рука крепкая, я знаю. Я бы вас заданьицами снабжал, а вы бы за свою работу получали вознаграждение. А для конспирации имя можно подобрать другое. К примеру, Венера. Богиня любви и красоты у древних. Что вы скажете на мое предложение?

Сердюков в ожидании ответа и не заметил, что сидевшая неподалеку молодая баронесса Корхонэн вдруг пришла в страшное волнение.

Вдоль противоположной стены храма, в полумраке, прихрамывая, прошел какой-то человек. Маша вздрогнула. Вскочила. Человек, не глядя по сторонам, быстро шел к выходу. Она бросилась ему вслед. Хотела крикнуть, позвать, но голос от волнения пропал. Незнакомец вышел на паперть и исчез. Маша растерянно озиралась по сторонам. Нищие при виде ее оживились и пододвинулись ближе в надежде на щедрое подаяние. Кроме этих сирых и убогих, на паперти не было никого. Холод пронизал Машу насквозь, но она не чувствовала его. Нет, она не могла ошибиться. Эту прихрамывающую походку она узнала бы где угодно! Мишенька, родной! Неужели это все-таки ты? Неужели ты вернулся ко мне, как и обещал? Ну, где же ты?

Любимый, я буду ждать тебя вечно!

14 апреля 2002 года