Сына Ханнингтонов больше уже не приглашали в Сазерлей, обвинив его в том, что он дурно влияет на Джулию. По той же причине не приглашались и мальчики Томпсонов. Не то чтобы Мейкпису не нравился футбол. Он сам играл в него, когда был помоложе, да и Кромвель в прошлом увлекался этим видом спорта. Но когда пуританин увидел, как по полю гоняют мяч его падчерица и эти буйные девчонки Ханнингтонов, он был потрясен до глубины души. К счастью для нее, он стоял слишком далеко от окна и не заметил подвязок. Так как в игре участвовали все молодые люди, он не стал наказывать ее, но строго предупредил, чтобы она впредь не смела участвовать в подобных игрищах.

Уокер не порвал с соседями лишь потому, что нуждался в их дружбе, и сказал глуповатой жене мистера Томпсона, что всегда будет рад видеть ее и супруга в своем доме. В результате Анне, Джулии и Мэри пришлось провести немало времени в обществе малоумных дочерей Томпсонов.

Сазерлей еще никогда не видел такого аскетического Рождества, как в том году. Мейкпис заказал специальный обед, который, однако, состоял лишь из бульона с черным хлебом. Казалось, этот человек хотел дать дамам Сазерлея возможность искупить свою вину за то, что они прежде занимались чревоугодием в этот день.

Так случилось, что Кэтрин плохо себя чувствовала на Рождество, иначе она обязательно обратила бы внимание на отсутствие елки и других украшений, а также заподозрила бы что-то нечистое, когда ей принесли бульон с черным хлебом.

К весне 1658 года Мейкпис упрочил свои позиции в Сазерлее и достиг больших успехов. Его избрали мировым судьей, постоянно приглашали на обеды и ужины, все соседи рады были видеть его у себя. И лишь Уоррендер Холл являлся в этом смысле исключением. Мейкпис навестил молодого человека, живущего там, и был радушно принят в особняке, но не получил от хозяина Холла приглашения поохотиться вместе с ним. Адам побывал с ответным визитом в Сазерлее, когда дамы находились в Чичестере, и отбыл еще до их возвращения. С тех пор Уокер и Уоррендер встречались лишь случайно в гостях у своих друзей или на охоте. Адам обычно спрашивал о том, как поживают Анна и Джулия, проявляя интерес к Сазерлею, и давал советы относительно ухода за скотом и сбора урожая. Если бы молодой человек не владел богатым поместьем, то Мейкпису могло бы показаться, что Адам имеет виды на Сазерлей. Пуританина все еще удручало то обстоятельство, что хозяин Холла так и не пригласил его поохотиться, и он не раз задумывался, как бы ему устранить это недоразумение.

Мейкпис подарил Анне несколько платьев, сшитых по пуританской моде из темного шелка. Ей сначала показалось, что они велики ей, но вскоре она поняла: муж хочет, чтобы платья не облегали грудь, скрывали бы ее от мужских взоров. Все видели, что он по уши влюблен в нее и что его сжигает ревность. Он постоянно следил за ней, где бы она ни находилась. Любой мужчина, вступивший с ней в разговор, становился объектом его подозрений. Обычно Мейкпис подходил к такому господину, бесцеремонно похлопывал его по плечу и рекомендовал оставить его жену в покое. Если где-нибудь в гостях Уокер сидел за столом не рядом с ней, а на некотором расстоянии, он все равно не спускал с нее глаз.

Вскоре Анна стала замечать, что он ревнует ее даже к членам ее собственной семьи, которым, по его мнению, она уделяет слишком много внимания. Он не пускал ее к Кэтрин, а если заставал Анну в обществе Джулии, то немедленно отсылал падчерицу с каким-нибудь поручением. Не любил он также, когда жена проводила время с Мэри.

— Эта девушка, несомненно, могла бы жить в другом месте, — заметил он как-то раз. — Где она жила раньше, в конце концов? Я слышал, что в Девоншире. Где-то в тех краях? Я, пожалуй, дам ей некоторую сумму денег и отправлю туда, откуда она приехала.

— Нет, — Анна твердо стояла на своем. — Я обещала ей, что она будет жить у меня после того, как умерли ее родители, и ничто не заставит меня нарушить данное слово.

Время от времени он возвращался к этому вопросу, но так и не смог узнать от нее ничего о прошлом девушки. Тогда он попробовал поговорить с самой Мэри, однако та сказала ему лишь, что ее отец был моряком в южном Девоне. Она в очень раннем возрасте осталась сиротой и жила у своих родственников, пока они не состарились и не могли больше ухаживать за ней. Потом кто-то дал знать о ней Анне. Мейкпис почувствовал, что здесь кроется какая-то тайна. Он не верил в то, что рассказала ему девушка.

Свое расследование он начал с того, что в отсутствие Анны залез в ее письменный стол, где она хранила свои бумаги. Ничего интересного ему там найти не удалось, хотя письма Майкла были полны монархического бреда, и он с удовольствием сжег бы их, если бы не боялся навлечь на себя гнев Анны. Он тщательно осмотрел все комнаты и обнаружил кое-какие любопытные вещи — сундук, наполненный изысканной материей, и множество лент для вышивания. Он искал за панелями, но ничего не мог найти. Фальшивая стена вызвала подозрение, но за ней не оказалось никаких потайных комнат.

Наконец, исследовав все комнаты, за исключением апартаментов Кэтрин, он решил пока что отложить поиски. Тем временем он напишет своему другу капитану Кроухерсту и попросит его навести справки в Дармуте, ибо этот морской волк обычно отдыхал там, вернувшись из очередного вояжа в Новый Свет. Анна благодарила судьбу, когда он перестал приставать к ней с вопросами о Мэри, но тут он начал донимать ее по поводу вышивания. Сначала ему не понравилось, что шкатулка с принадлежностями для шитья находится в Королевской гостиной. Потом он велел убрать ее кресло на чердак, ссылаясь на то, что на нем изображены инициалы первого мужа Анны. Снова и снова она должна была уступать ему. Он запретил ей вышивать на лентах, а ведь именно этим она любила заниматься больше всего в жизни. Но Мейкпис сказал, что это пустая трата времени, так как все равно никто не сможет носить вышитые ленточки. Она вынуждена была согласиться с ним и стала вышивать на ткани, но вскоре он стал требовать от нее, чтобы она прекратила и это занятие.

— Отложи свое вышивание, дорогая, и лучше почитай мне что-нибудь, — часто говорил он ей. Иной раз он пытался отвлечь ее всякими дурацкими разговорами, советовал заняться хозяйством или звал на прогулку в сад, какой бы ни была погода. Короче говоря, он пользовался любым предлогом, чтобы заставить ее отложить работу, которая приносила ей такое удовольствие. Она полагала, что муж не успокоится, пока она не откажется от любимого занятия. Анна знала, в чем тут причина. Когда он в первый раз пригласил ее поужинать с ним, она рассказала ему, что забывает о всех несчастьях и погружается в благословенное прошлое, занимаясь своим вышиванием. Теперь ей казалось, что она совершила тогда непростительную глупость, ибо Мейкпис имел твердые намерения оборвать эту единственную нить, связывающую ее с прошлым.

День за днем ей приходилось мириться с его мелким тиранством. Она всегда очень любила прогулки верхом, но он запретил и это, якобы потому, что опасался, как бы она не упала с лошади. Если Анна отправлялась за покупками в Чичестер, то ее неизменно сопровождала служанка Мейкписа, которая потом давала ему полный отчет о том, чем занималась в городе госпожа. Когда ее навещала какая-нибудь старая подруга, он никогда не оставлял жену наедине с гостьей. Не дай бог, они станут вспоминать прошлое, в котором ему самому не было места. Наедине с собой Анна старалась как-то оправдать его поведение, понимая, что ревность воздействует на людей подобно болезни и они уже не могут отвечать за свои поступки. Однако дело шло к тому, что она уже вздохнуть не могла без его ведома.

Однажды Анна зашла в Длинную галерею и обнаружила, что там нет портрета Роберта, написанного в день его тридцатилетия, накануне их свадьбы. Оказывается, портрет убрали на чердак. Что-то оборвалось в ней. Она взяла все свои ленты и поднялась на чердак, представлявший собой довольно обширное помещение, находящееся над всем домом, заваленное старой мебелью, древними сундуками, занавесками и ящиками с бумагами, которые могли принадлежать еще самому Неду. Ее кресло и портрет Роберта находились возле самой двери. Это говорило о том, что слуги не хотели углубляться в темное и пыльное помещение.

Она подошла к чердачному окну, выходившему во двор. Подоконник был затянут паутиной. Анна смахнула ее подушкой, попавшей под руку. Затем взяла свое кресло и отнесла его к окну, а портрет Роберта повесила на стену перед креслом. На полках стояли его старые морские карты. Она протерла их тряпкой. Это были рукописные карты. Материалом для письма служила кожа, к которой прикреплялись деревянные дощечки, чтобы карты можно было легко свернуть. Она разложила их неподалеку от кресла, мысленно проделывая с бывшим мужем его морские вояжи. Наконец Анна поцеловала изображение Роберта в губы, после чего занималась вышиванием в течение двух часов под взглядом его голубых глаз.

Услышав стук копыт на дворе, что означало возвращение Мейкписа, она закрыла за собой дверь чердака и поспешила вниз по лестнице в узкий коридор. Оттуда она проникла в восточное крыло дома и благополучно добралась до своей спальни. Она увидела на своем платье пыль и паутину и решила в будущем, при первой же возможности, навести порядок на чердаке.

Через два дня это было сделано. Без ведома Джулии и Мэри Анна украдкой проникала на чердак и занималась там вышиванием. Иногда ночью, если ее мучила бессонница, она покидала храпящего Мейкписа и поднималась наверх, освещая себе путь свечой. На окно бедная женщина повесила штору, чтобы никто не смог увидеть свет на чердаке. Возвращалась Анна еще до восхода солнца, так как Мейкпис вставал очень рано.

Несмотря на запрет заниматься вышиванием, она все чаще уединялась наверху, где отдыхала от слишком требовательного мужа, который заставлял ее читать ему пуританские книги, надеясь привить ей те принципы нетерпимости, которые исповедовал сам. Она же считала, что он портит, а не просвещает ее, потому что из-за него она уже научилась врать.