— Я пообедаю с бабушкой, когда она проснется. Ты не против?

— Нет. Оставайся здесь, — Анна понимала, что значило для дочери ее замужество. Джулия должна привыкнуть ко всему этому. А пока ей лучше находиться в обществе бабушки, с которой ее связывают крепкие узы.

Спустившись вниз, Анна направилась в Большой зал. Мейкпис и Мэри как раз садились за стол. Как только она села, к ней тотчас подошел слуга и поставил перед новобрачной блюдо с устрицами. Мейкпис спросил Анну, почему за столом нет Джулии. Та тактично объяснила причину отсутствия дочери.

Он нахмурился и, сурово посмотрев на жену, сказал:

— Теперь все мы одна семья, мадам. Начиная с сегодняшнего утра Джулия является моей падчерицей. Я считаю своим долгом следить за тем, чтобы она хорошо питалась. Молодые девушки уделяют слишком большое внимание своим фигурам, но я позабочусь о ее здоровье.

Он повернулся к лакею, стоящему у буфета:

— Сообщи мисс Джулии, что стол уже накрыт.

Как и предполагала Анна, лакей вернулся без Джулии. Он объяснил, что девушка попросила у матери разрешения не являться к обеду. К радости Анны, Мейкпис промолчал. Однако, оставшись один в Королевской гостиной, он послал за девушкой. Войдя в комнату, Джулия сразу же заметила, что ларец с вышиванием матери находится не на своем обычном месте. Его поставили возле другого окна. Нет рядом и кресла Анны. Вместо него стоял простой стул, покрытый шерстяной тканью турецкой работы. Других изменений она не обнаружила.

— Вы хотели видеть меня, мистер Уокер? — спросила она спокойно.

Он стоял, повернувшись к ней спиной, и глядел в окно.

— Отныне ты должна называть меня отчимом, — он повернулся к ней и окинул ее гневным взглядом из-под густых бровей: — Ради твоей матери, у которой сегодня торжественный день, я прощаю тебе твое непослушание. Но впредь этого не должно быть. К завтраку ты должна являться вовремя. Если опоздаешь, будешь наказана. Тебя запрут в твоей комнате и лишат возможности совершать верховые прогулки или не разрешат встречаться с друзьями. Я не люблю опозданий. Мой человек написал на бумаге правила, которых ты должна безукоснительно придерживаться. Я предлагаю тебе повесить их в своей комнате. Считаешь ли ты, что в этом есть смысл? Не отвечаешь? — он ждал, пока она не заставила себя согласиться с ним.

— А теперь вернемся к вопросу о приеме пищи. К ужину ты будешь являться в Большой зал только тогда, когда тебя пригласят туда. Мне нравится ужинать вдвоем с Анной. Скоро в этом доме будет весело. Вечерами я иногда стану приглашать исключительно мужскую компанию, и тогда ни ты, ни твоя мать не будете ужинать со мной. Ты поняла?

Она кивнула, решив больше не грубить ему, чтобы не расстраивать мать.

— Да, отчим.

— И запомни еще вот что. В этом доме больше нет роялистов, — презрительным жестом руки он как бы выметал из дома всех, кто прежде сочувственно относился к монархии. А таких людей Сазерлей повидал на своем веку немало. — Взять, например, твою бабушку. Она уже так стара и слаба, что не помнит, какой сейчас год; Мэри же не станет говорить о вещах, суть которых не понимает. А ты, девчонка, которой нет еще и шестнадцати, вообще ни в чем не разбираешься. Что до твоей матери, то с ее роялистским прошлым покончено. Теперь она жена пуританина.

— Вы ошибаетесь! — это был крик души. — Она никогда не забудет о своем прошлом!

— Да, память у нее останется. Этого я не отрицаю. Но известно, что женщины обладают слабыми умственными способностями и совершенно не разбираются в политике. Тут они должны слушаться своих наставников мужского пола.

— Я слышала, что одна из дочерей Кромвеля не разделяет взглядов своего отца и почти не общается с пуританами.

— Эта его дочь обладает бунтарским нравом точно так же, как и ты. Он мало занимался ее воспитанием, так как был постоянно занят на войне. Я полагаю, твое своенравное поведение можно объяснить сходными причинами. Все это только подтверждает то, о чем я тебе говорил. Слабый пол создан лишь для того, чтобы заниматься домашним хозяйством и рожать детей. Так ты обещаешь мне быть впредь послушной?

Она дала ему откровенный ответ:

— Если это не будет противоречить моей совести.

— Пусть же твоя совесть ничем не отличается от моей, потому что больше я тебя прощать не стану. В этом доме все должны слушаться меня. Мои приказы здесь закон. Я уже довольно наслушался от тебя дерзостей. И я не из тех людей, которые попусту бросаются словами. Если ты не будешь повиноваться, я отдам тебя замуж за первого встречного.

Она вся похолодела от страха, понимая, что этот человек не шутит. Никто не посмеет противоречить ему, если он примет такое решение, и тогда ей придется вступить с ним в бои. Она не собирается так просто сдаваться. Но Джулия усилием воли скрыла то впечатление, какое оказали на нее его слова.

— Мать никогда не разрешит выдать меня замуж против моей воли!

— Она ничего не сможет сделать, если я пожелаю этого, — сказал он самодовольно. — Я ценю ее чувства, но последнее слово в этом доме принадлежит мне. Если мне придется огорчить ее, так тому и быть, — ему надоела эта беседа, он высказал все, что хотел, и жестом руки дал понять, что она может идти: — Иди и подумай о том, что я тебе сказал. Жду тебя к ужину.

Поднимаясь вверх по лестнице, она сжала зубы, негодуя в душе по поводу его угрозы. Слава богу, что она не вспылила. Значит, она делает успехи, смиряя свою природную воинственность. Хотя нет никакой гарантии, что она не натворит чего-нибудь в будущем. Прямо какой-то дамоклов меч висит над ее головой! Джулия уже слышала о девушках, которых выдают замуж против их воли. Их бьют и морят голодом, чтобы они подчинились своим родителям. Она не думала, что Мейкпис прибегнет к таким мерам, ибо он уже имел возможность убедиться в ее упрямстве. Но существуют методы, при помощи которых можно сломить волю человека и заставить его подписать любой документ. Она вздрогнула.

Проходя мимо резной решетки, она остановилась и посмотрела на двери Длинной галереи. Ее лицо просветлело, а на губах появилось подобие улыбки. Открыв двери, она стала бегать взад-вперед по галерее, посылая воздушные поцелуи невидимому под штукатуркой портрету короля Карла II. Мейкпис считает, что под крышей их дома не осталось ни одного роялиста, но здесь присутствует сам король! Внезапно жизнь перестала казаться ей такой уж мрачной.

Днем Анна начала писать письмо Майклу. До сих пор она не сообщала ему о том, что Сазерлей перешел в другие руки. О, как ей не хотелось писать об этом. Единственно, что могло смягчить удар, это сообщение о том, что семья все же остается в усадьбе. Будучи женой Мейкписа, Анна имеет возможность заботиться о семейной собственности. Она не решилась написать о том, что считает себя «сторожем усадьбы», потому что не знала, в чьи руки может попасть это письмо, но была уверена в том, что Майкл, читая между строк, поймет, о чем идет речь. Когда-нибудь Паллистеры вновь станут хозяевами Сазерлея.

Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как она в последний раз получила весточку от сына, в которой он сообщал, что является правой рукой купца, занимаясь продажей и куплей товаров. За исключением ностальгии, жизнь во Франции представлялась ему вполне приемлемой. То же можно было сказать и о Джо, который стал старшим конюхом французского короля. Теперь он занимал весьма престижную должность и носил расшитую золотом ливрею, расхаживая в ней важной поступью, не хуже какого-нибудь мушкетера. Анна всегда с удовольствием читала те места в посланиях сына, где он сообщал о жизни Джо. О нем можно было сказать словами пословицы: из грязи в князи.

Запечатав письмо, которому предстояло долгое путешествие, она прошла в восточное крыло дома, где имелась спальня поменьше той, в которой спал Мейкпис. Преимущество ее заключалось в том, что она соединялась с комнатой, принадлежавшей Анне до того, как они закрыли эту часть помещения. Отсюда шел ход и в спальню хозяина. Она никогда не стала бы делить с Мейкписом то ложе, на котором она спала с Робертом, однако ее новый муж может прийти в ее спальню. Пока что она старалась не думать о том, какой сюрприз может преподнести ей предстоящая ночь. У нее еще будет время подумать об этом. Раньше она всегда получала большое удовольствие от занятий любовью со своим первым мужем, но заниматься этим с человеком, которого она не любит, было совершенно другим делом. Ее вдохновляло лишь то, что он с самого начала относился к ней уважительно, даже когда не соглашался с ней в чем-то.

Одетая в платье из атласа оранжевого цвета, Анна, прежде чем сесть к столу, накрытому для ужина, зашла в Королевскую гостиную. Мейкпис похвалил наряд Анны.

— Но, дорогая, ткань, прикрывающая твое декольте, слишком прозрачна. Ранее я не имел права говорить тебе об этом, но, став твоим мужем, считаю себя обязанным сказать, что это нескромно. Теперь уже не стоит менять воротник, но в будущем подыщи более темную ткань.

— Хорошо, Мейкпис, — она чувствовала себя задетой, но понимала, что будучи пуританином, он должен не одобрять как ее наряды, так и поведение. Хорошо еще, что он говорит об этом вежливым тоном. Тем не менее ее очень обрадовал приход Мэри и Джулии, так как ее тяготило общество мужа. Анна, не ведая о состоявшемся между Джулией и Мейкписом разговоре, тепло улыбнулась дочери, которая смирилась наконец с порядком, установленным в доме. Платье Джулии не имело декольте. Воротник походил на лепестки цветка. Каждый лепесток украшали крошечные ленточки, которые, по мнению девушки, не могли оскорбить самый что ни на есть пуританский вкус.

— А теперь мы все отлично поужинаем вместе, — сказала Анна весело. Затем она взяла Мейкписа под руку, и они направились в зал.

Ужин не был таким уж тяжелым испытанием, каким представляла его Джулия. Ей стоило только вспомнить о портрете короля, висевшем в галерее, как все, что говорил Мейкпис, теряло для нее всякий смысл. Вот он сидит во главе стола, надутый как пузырь, а не знает, что его власть над Сазерлеем никогда не станет полной до тех пор, пока в Длинной галерее находится изображение короля, скрытое под слоем штукатурки.