— Я даже получил царапину в стычке, — сказал Нагато улыбаясь.

— Принц пробегает в несколько минут путь, на который другим понадобился бы час, — сказал Гиэяс, — вот и все. Только он плохо бережет своих лошадей: каждый раз, когда он возвращается во дворец, животное падает и издыхает.

Принц Нагато побледнел и стал искать у пояса отсутствующей сабли.

— Я не думал, что твоя заботливость простирается даже на животных государства, — сказал он с оскорбительной иронией. — Благодарю тебя от имени моих покойных лошадей.

Сегун, полный беспокойства, бросал умоляющие взгляды на Нагато. Но казалось, на этот раз терпение правителя было неистощимо. Он улыбнулся и ничего не ответил.

Между тем, Фидэ-Йори видел, как в груди его друга бушевал гнев, и, боясь новой вспышки, он положил конец заседанию, удалившись.

Почти сейчас же один из дворцовой стражи пришел уведомить принца Нагато, что сегун зовет его. Принц дружески раскланялся со многими вельможами и удалился, не повернув головы в сторону Гиэяса.

Когда принц вошел к сегуну, он услышал женский голос, раздраженный и в то же время жалобный. Речь шла о нем.

— Мне все известно, — говорил этот голос, — и твой отказ на предложение правителя, которого ты позволил на своих глазах оскорбить принцу Нагато с неслыханной дерзостью, и удивительное терпение Гиэяса, который не ударил обидчика из уважения к тебе и из жалости к тому, которого ты считаешь своим другом, по твоему неведению людей.

Нагато узнал в говорящей мать сегуна, прелестную и надменную Йодожими.

— Мать! — сказал сегун. — Занимайся вышиванием и нарядами: это дело женщин.

Нагато быстро вошел, чтобы не быть дольше нескромным.

Йодожими обернулась и слегка покраснела, увидев принца, который низко кланялся ей.

— Мне нужно с тобой поговорить, — сказал сегун.

— В таком случае я удаляюсь, — с горечью сказала Йодожими, — и возвращаюсь к своим рукоделиям.

Она медленно прошла через комнату, шумя своими длинными шелковыми платьями, и вышла, бросив на Нагато странный взгляд: в нем смешивались вызов и ненависть.

— Ты слышал мою мать? — спросил Фидэ-Йори.

— Да, — сказал Нагато.

— Вот, хотят отстранить тебя от меня, друг. Что за причина этому?

— Твоя мать ослеплена какой-нибудь клеветой, — сказал принц. — А другие видят во мне прозорливого врага, который умеет разрушать составленные против тебя заговоры.

— Я как раз хотел поговорить с тобой о заговоре.

— Против твоей жизни?

— Именно. Он стал известен мне странным образом, так что мне даже трудно поверить этому. Тем не менее, я не могу отделаться от какого-то беспокойства. Завтра, на празднике Духа моря, под моими ногами должен провалиться мост.

— Какой ужас! — вскричал Нагато. — Надеюсь, ты не пойдешь на этот праздник?

— Если я не пойду туда, — сказал Фидэ-Йори, — то так и не узнаю истины, так как заговор не будет приведен в исполнение. Но если я пойду на праздник, — продолжал он, улыбаясь, — и если действительно существует заговор, то правду придется почувствовать слишком тяжело.

— Конечно, — сказал Нагато, — тем не менее, нужно рассеять сомнения, нужно как-нибудь изловчиться. Назначен ли маршрут, которому ты должен следовать?

— Гиэяс вручил мне его.

Фидэ-Йори взял с этажерки сверток бумаги. Они прочли: «Набережная Йодо-Гавы, площадь Рыбного рынка, дорога сикомор, взморье. Обратный путь через холм Бамбуков, мост Ласточек»…

Негодяи! — вскричал Ивакура. — Это висячий мост через долину!

— Место, действительно, недурно выбрано, — сказал сегун.

— Без сомнения, речь идет об этом мосте. Те мосты, что перекинуты через многочисленные каналы города, не грозили бы тебе смертью, обрушившись под твоими ногами; самое большое — они доставили бы тебе неприятную ванну.

— Это правда, — сказал Фидэ-Йори, — а с моста Ласточек все полетели бы на скалы.

— Веришь ли ты вполне в мою дружбу к тебе? — спросил принц Нагато, подумав с минуту.

— Можешь ли ты сомневаться в этом, Ивакура? — спросил сегун.

— Ну, так не бойся ничего! Притворись, что ничего не знаешь, дай себя повести, и иди прямо на мост. Я нашел средство спасти тебя, открыв в то же время истину.

— Я вполне полагаюсь на тебя, друг мой.

— В таком случае, отпусти меня. Я должен торопиться, чтобы привести в исполнение мой план.

— Иди, принц, я, не колеблясь, вверяю тебе мою жизнь, — сказал сегун.

Нагато быстро вышел, поклонившись царю, который ответил ему дружелюбным жестом.

Праздник духа моря

На другой день с рассвета улицы Осаки были полны движения и веселья. Готовились к празднику, заранее радуясь предстоящим удовольствиям. Торговые дома, мастерские, жилища простонародья были широко раскрыты на улицу, позволяя видеть незатейливое внутреннее убранство, которое состояло из нескольких ярких ширм.

Слышались голоса, крики; иногда своенравный ребенок вырывался из рук матери, которая одевала его в лучшие одежды, и начинал прыгать и скакать от радости по деревянным ступенькам дома, которые вели на улицу. Тогда изнутри слышался притворно раздраженный голос отца, и ребенок снова попадал в руки матери, дрожа от нетерпения.

Иногда кто-нибудь из них кричал:

— Мама! Мама! Вот шествие!

— Ты шутишь, — говорила мать, — священники еще и одеваться не кончили.

Но, тем не менее, она шла к переднему фасаду и свешивалась через легкие перила, чтобы посмотреть на улицу.

Нагие курьеры, только с лоскутком материи вокруг бедер, бежали со всех ног, держа на плечах стебель бамбука, верхушка которого сгибалась под тяжестью пачки писем. Они спешили к дворцу сегуна.

Перед лавочками цирюльников толпился народ. Мальчики не успевали брить все подбородки, причесывать все головы. Ожидающие очереди весело болтали между собой у входа.

Некоторые из них были уже в праздничных одеждах ярких цветов, покрытых шитьем. Другие, более аккуратные, были обнажены до пояса и предпочитали окончить свой туалет после того, как их причешут. Продавцы овощей и рыбы сновали взад и вперед и расхваливали громкими криками свой товар, который они несли на плечах в двух лоханках, висевших на деревянном коромысле.

Повсюду украшали дома флагами и шитыми материями, покрытыми золотыми китайскими надписями на черном или красном фоне; прикрепляли фонарики, цветущие ветви.

По мере того, как день продвигался вперед, улицы все больше и больше наполнялись веселым шумом. Носильщики норимоно, одетые в легкие рубашки, подпоясанные у талии, в широких шляпах, похожих на щиты, кричали, чтобы очистили дорогу. Проезжали верхом самураи, впереди которых бежали гонцы, опустив голову и вытянув руки, чтобы разгонять толпу. Под широкими зонтиками останавливались кучки народа, чтобы поболтать, и казались неподвижными островками среди шумной толпы гуляющих. Тут же спешил доктор, важно обмахиваясь веером, в сопровождении двух помощников, которые несли ящик с лекарствами.

— Знаменитый муж, разве вы не пойдете на праздник? — кричали ему по пути.

— Больным нет дела до праздников, — отвечал он со вздохом. — А так как их нет для них, то нет и для нас.

На берегах Йодогавы оживление было еще больше. Река буквально исчезла под тысячами лодок. Мачты стояли, но паруса были еще не спущены, готовые, впрочем, развернуться, как крылья. Шелковые и атласные навесы и развевавшиеся на носу флаги, золотая бахрома которых окуналась в воду, блестели на солнце, отчего лазурь реки покрылась радужной зыбью.

Толпы молодых, нарядных женщин спускались по белым ступеням в виде лестницы в крутом высоком берегу. Они направлялись к изящным лодкам из камфорного дерева, со скульптурными и медными украшениями, и наполняли их цветами, которые распространяли в воздух жгучий запах.

С высоты Киобассы, этого прекрасного моста, который походил на натянутый лук, спускались куски газа, крепа или легкого шелка самых ярких цветов, покрытые надписями. Легкий морской ветерок нежно волновал эти прекрасные материи, которые раздвигались, чтобы пропустить сновавшие взад и вперед лодки. Издали блестела высокая башня дворца и две чудовищные золотые рыбы, которые украшали ее верхушку. При входе в город, по правую и левую сторону реки, тянулись два великолепные бастиона, ведущие к морю. На каждой башне и на каждом углу стен развевались национальные флаги, белые с красным кружком посредине, — эмблемой в восходящем утреннем тумане солнца. Несколько пагод возвышалось над деревьями, простирая к сияющему небу свои многоэтажные крыши с поднятыми по китайской моде краями.

В этот день, главным образом, внимание привлекала пагода Ебиса, духа моря: не то чтобы ее башни были выше других или ее священные двери многочисленнее, чем у соседних храмов; но из ее садов должно было выйти священное шествие, которого народ ждал с нетерпением.

Наконец вдали забил барабан. Все стали прислушиваться к хорошо знакомому священному бою несколько сильных, редких ударов. Потом — быстрый раскат, замиравший и терявшийся вдали, и снова громкие удары.

Могучий, радостный крик раздался из толпы, которая сейчас же выстроилась вдоль домов, по обе стороны улицы, по которым должно было пройти шествие.

Каширы, квартальные, быстро протянули веревки и прикрепили их к кольям, чтобы народ не выступал на середину дороги. Шествие тронулось. Оно действительно, прошло через священный портик, который возвышался перед пагодой Ебиса, и вскоре потянулось перед нетерпеливой толпой.

Впереди шли гуськом шестнадцать стрелков, в два ряда. На них были надеты доспехи из черной роговой чешуи, скрепленные красной шерстью. За поясом у них были заткнуты две сабли; за плечами торчали перья стрел, а в руках они держали большой черный лакированный лук с позолотой.