На следующий день с утра мы отправились обратно в Париж. По дороге встречались военные машины, которых я раньше никогда не видела. Пешим ходом маршировали большие группы солдат».

23 октября 1936 года.

«Я пригласила в большой зал всех сотрудников фирмы «Голдин леди». Я говорила о страшном будущем. Многие женщины плакали. На Совете управляющих фирмой я распределила обязанности и сроки выполнения. Назначила двойную оплату трудодня. Золото и алмазы упаковывались в специальные ящики, сколоченные из толстой доски с перекладинами, удобными для погрузки. Золотые слитки заворачивались в обертку для мыла «Аромат лаванды». Наиболее ценные картины, а таковых оказалось большинство, решили не вынимать из рам, завертывать в мягкую бумагу или ткань и перекладывать фанерными листами, располагая картины вертикально. Таким же образом упаковывали мрамор, бронзу, фарфор. Денежные купюры были уложены в металлические ящики с сейфовыми замками. На двери фирмы повесили табличку «временно не работает». Сотрудники фирмы получили расчет и годовую премию. Все понимали, что это навсегда. Я плакала. Причин тому было много.

Четыре полуторатонных крытых фургона направились на восток, в Швейцарию. Когда я собиралась уже пересесть из кресла в автомобиль, ко мне подошел Анри Дюпре: «Прощайте, графиня, прощай, любовь моя». Я посмотрела на него. Мы оба плакали. Слезы были скупые, еле заметные, но от этого нестерпимо горькие. Анри сказал: «Завтра я ухожу в армию, прислали повестку». «А как же твоя жена и дети? Ведь Изабель по матери — еврейка». «Они через три дня отплывают в Нью-Йорк. У них билеты 3 класса и больше никаких денег. Как-нибудь устроятся» — вытирая от слез глаза, пробормотал Анри и пошел, пошатываясь, в сторону от машины. Я закричала изо всех сил: «Анри, подожди!» Он обернулся и равнодушно посмотрел на меня. «Анри, не уходи, подойди ко мне, я же не могу тебя догнать!» Анри вернулся, подошел к дверце машины: «Что Вам угодно, графиня?» «Анри, пойми меня правильно, жизнь, она ко всем несправедлива. На вот, возьми, твоей семье хватит на первое время, чтобы обустроиться!» Я достала из сумки два слитка золота, завернутых в «Аромат лаванды», которые не поместились в последний ящик. «Что это, мыло?» «Будешь детишек своих купать». Анри развернул кусок: «Дарья, это, зачем это?» «Во-первых ты мне спас жизнь, во вторых, нет, во-первых, я люблю тебя, а значит, и твоих детей! Теперь — уходи!»

Через два года я прочитала в газете, что Анри Дюпре погиб на фронте».

25 декабря 1936 года.

«Сегодня Рождество Христово по католическому летоисчислению. Но я теперь живу в протестантской стране и должна уважать эту страну, которая дала мне приют и относительную безопасность. Несмотря ни на что, это мой самый любимый праздник. В большом холле стоит маленькая елочка. Несколько стеклянных игрушек, пушинки из ваты. Возле елки расположена целая кукольная история рождения Иисуса Христа. Мне очень одиноко и холодно, несмотря на пылающий камин. Я размышляю о будущем. Впереди — ужас войны. Меня уверяют, что Швейцарии война не коснется. Но так не бывает. Весь мир, все мы — в одной лодке. У меня в номере стоит самый современный электроламповый радиоприемник. Это — без преувеличения чудо техники. Приемник ловит множество стран. Изредка попадается передача из СССР. Это — в основном трансляция русских патриотических опер, народные песни, выступления Сергея Лемешева и Ивана Козловского. Выступление И. В. Сталина я слышала один раз.

Этот месяц был очень трудный. Трудный — в прямом смысле, все работали, не покладая рук. При въезде в Цюрих нас встретил полицейский кордон из трех мотоциклистов. Проверили все документы и вежливо предложили сопровождение по городу. Мой «Паккард» и «Рено»-пикап проследовали через весь город к гостинице. Фургоны с золотом и картинами направились в противоположную сторону. Скажу только, что на разгрузку, учет, размещение и переучет всего того, что я привезла, ушел почти месяц. Я почти каждый день присутствовала при этих скучнейших процедурах, что— то подписывала, пересчитывала, перекладывала. В хранилищах, расположенных на глубине -1, -2, -3 этажей было душно, сумрачно. Для картин, бронзы и фарфора, оказывается, существовало специальное помещение, где поддерживалась определенная температура и влажность воздуха.

Наконец, все дела сделаны. Я хотела съездить в Лихтенштейн, что-нибудь узнать по поводу аренды помещения для офиса. Но оказалось, что в эту Богом забытую страну можно попасть теперь не раньше июня месяца. Сейчас — декабрь, все перевалы, через которые проложены горные дороги, закрыты. Итак, чем мне заняться? Прогулки отменяются. На улице холодно, слякотно, дует промозглый ветер.

Я решила рисовать. Я рисовала все, что попадало в поле моего зрения — мокрую ворону на ветке старого дуба, интерьеры гостиницы. Многое я рисовала по памяти или это были плоды моего воображения. В Смольном институте у нас был прекрасный учитель рисования. Это был довольно известный русский художник-классик. Он учил нас сначала «увидеть мысленно» будущий «шедевр» и только затем «размещать» его на холсте, бумаге, шелке, бересте. Как это было интересно, заманчиво.

Теперь я составила обширный список необходимых принадлежностей для рисования и мы отправились с Полем в художественный салон. Мне казалось, что наступает новая эпоха в моей жизни.

Как только набирается увесистая папка с рисунками акварелью, цветным карандашом, маслом, гуашью — ведь я «мастер все руки», мы с Филиппом выезжаем на людное место, где много туристов, просто отдыхающих горожан. Филипп загружает мое кресло, а Поль медленно везет меня по тротуару. Я раздаю свои творения детям, пожилым людям, гуляющим парочкам. Картинки рассматривают, кто-то предлагает мелочь, потом, отойдя несколько шагов, выбрасывают в мусорный бак. Туда им и дорога».


12 июня 1937 года.

«С утра пораньше наша компания отправилась в Вадуц, столицу государства Лихтенштейн, занимающего 160 квадратных километров. От Цюриха до Вадуца 100 километров мы проехали по идеальному шоссе за два часа. В столице государства всего две главные улицы: Ойлештассе и Штедле. Улица Штедле существует для туристов — магазины, сувениры, рестораны, банки, страховые конторы. Ойлештрассе — тихая средневековая улица с кряжистыми дубами в два обхвата, цветочками везде, где только можно пристроить горшочек с фиалками или ящичек с бегонией. Я увлеклась цветами и совсем забыла о главной цели поездки — арендовать или выкупить помещение для управляющей конторы фирмы «Голдин леди». Нашим помощником в этом непростом деле вызвался быть Курт Зегель. Он ехал на роскошном розовом кабриолете с шоколадного цвета крыльями. Водитель машины в клетчатом пиджаке, сером кожаном шлеме грустно смотрел на пылинки, поднимающиеся с трассы.

Машины остановились возле старинного дома. Дом скорее был похож на средневековую крепость. Рукопожатия, похлопывания плечу и прочие возгласы давно знакомых людей. Господин Курт Зегель начал говорить сразу по существу дела. Я сразу догадалась, что обо мне и о моих проблемах разговор уже был и решение по существу принято. Господин Рихард фон Штайер скромно представился — Рихард, часовщик. Как позже выяснилось, ему принадлежало больше половины часовых заводов в Цюрихе, а это означало, все лучшее в мире часов — его рук дело. «Да, — заговорил господин Рихард, — офис действительно удачный, центр города, а как будто — в парке. Технологически здание опередило свое время. Так еще не строят! Я ведь делал его для сына, а он укатил в Соединенные Штаты, какое-то там кино снимать. Хорошо, что в армию загрести не успели».

Мне стало жаль этого немолодого, грузного человека.

Мы прошли и проехали несколько живописных аллей и оказались перед современным строением промышленного назначения. Мне даже не надо было заходить внутрь дома, чтобы понять, что это то, что мне нужно. На вопрос, где я буду жить, я ответила — пока, до конца войны в гостинице, потом вернусь в Париж. Но сделку оформляем на максимальный срок. Я буду жить в Париже, а сюда приезжать, ну, скажем, 1 раз в месяц, все зависит от погоды. Да и времена другие: телефон, радиоприемник, самолет, наконец. Сделку на аренду офисного помещения: Лихтенштейн, г. Вадуц, ул. Ротенборден, д.12, заключили. Я уехала в Цюрих. А через две недели началась Вторая мировая война».

1 сентября 1937 года — 8 мая 1945 года.

«Как я прожила все эти годы? Я не голодала. Спала на мягкой постели, меня возили на комфортабельном дорогом автомобиле. Каждое утро дежурная по этажу, грациозно кланяясь, приносила мне кипу газет и журналов. Я требовала доставлять мне все, что издается в этом городе на всех языках.

Один раз в неделю я ездила в свой новый офис. К новому для меня англоязычному «офис» быстро привыкла. «Контора» осталась где-то в глубине Российской Империи, вместе с липкими «петушками», которые я так любила, и всем остальным, ушедшим в невозвратную даль.

В один из холодных февральских дней, даже по меркам жителей Цюриха, я не выходила на прогулку, а, укутавшись в теплый и невесомо легкий верблюжий плед, читала свежие газеты. В одной из местных газет увидела фотоснимок: две совершено изможденные женщины везут на санках тело ребенка, может быть подростка, везут, чтобы захоронить. Далее, большая статья, еще фотографии. Статья называлась «Ленинградские будни».

Я, графиня Дарья Сикорская, все решила в одно мгновение. Прислуга оповещена. Дорога займет не более двух часов, несмотря на плохую скользкую дорогу в Берн. Я иду в Посольство СССР к самому его превосходительству Послу, заявляю, что готова передать одну тысячу килограммов золота чистейшей 999 пробы, а также 12 алмазов размером не менее ста карат каждый. Филипп меня отговаривал, Поль выкуривал, одну за одной, дешевые сигаретки. Я позвонила Курту Зегелю, предупредить, чтобы он, со своей стороны, подготовил все необходимые документы и, главное, золото. Курт внимательно меня выслушал: «Извините, графиня, мне недостает одного документа». «Какого, я привезу?» «Нет, Вы не разберетесь. Это — бухгалтерские тонкости. В Ваших же интересах иметь верную бухгалтерию. Будьте так любезны, дождитесь. Непременно дождитесь!»