Петр Головнин понимал, что участь солдата, идущего в первой линии отряда навстречу непокорным горцам, предрешена. Лучшее, что могло его ожидать, это быстрая смерть от пули горца. Попасть в плен — означало положение раба и долгое мучительное умирание. Петр очень хотел жить, и поэтому он решил бежать. Темной ночью он пробрался в конюшню, оседлал первого попавшегося коня и поскакал в горы на юг, надеясь добраться до моря. Он скакал наудачу. В плен к горцам он в любом случае попал бы, но он верил судьбу. Две недели ночами он пробирался к намеченной цели. Из Адыгеи, через плато Лаги-Наки на высоте белее двух тысяч метров он увидел море. Он долго шел почти босиком, вел рядом, держа за поводья, измученную кобылу, наконец, вдали увидел рыбацкую деревню Дагомыс. Это случилось после обеда. Петр обогнул небольшую скалу и перед ним открылся потрясающий вид — синее море сверкало в лучах заходящего солнца оранжевым и кроваво-красным цветом. Море через невидимый горизонт уходило в небо.

У Петра перехватило дыхание, перед ним открылась свобода.

Еще два дня он спускался с гор. Лошадь еле передвигалась. Петр пил воду из горных ручьев, собирал ягоды, грибы, иногда приходилось, есть просто траву.

Южные склоны кавказских гор, в отличие от плоскогорья Северного Кавказа, были очень обрывисты, густо заросли тропической растительностью. На каждом шагу путника подстерегают горные водопады, обрывы и дикие звери. До моря оставалось идти совсем немного. Неожиданно уставшая лошадь с разбитыми копытами споткнулась и сорвалась в пропасть. Петр успел ухватиться за пучок лиан, которые в изобилии свисали над тропинкой. Наконец, он сумел разжать руки, сполз на горный уступ. Он был спасен.

Через два дня он оказался на берегу моря в маленькой рыбацкой деревне — Дагомыс. Рыбаки за небольшие деньги на лодке довезли его до Сухума, откуда ходили торговые корабли в Турцию.

В трюме небольшого торгового турецкого парусника Петр добрался до Константинополя. Здесь он нанялся грузчиком на английский корабль, который плыл в Ливерпуль.

В Ливерпуле Петр в портовом пабе познакомился с голландцами, которые сопровождали купцов, привозивших самородки золота, добытые на реке Оранжевой в Южно-Африканской провинции Трансвааль.

Здесь Петр впервые услышал о колонии буров, поселении свободных независимых людей, живущих в процветающем государстве, под горячим африканским солнцем.

Гвардейскому русскому офицеру, который знал военные науки, фортификацию, математику, основы геологии и географии, иностранные языки, не составило труда уговорить бурских купцов нанять его работником. Так он попал в Оранжевую республику».

9 января 1920 года.

«Иван мне рассказывал, что его дед, Петр, сначала работал инженером на золотоносных приисках. Женился на голландской девушке — Тони и у них в 1861 году родился сын Николай.

Петр выкупил небольшой участок земли, построил каменный дом. Когда весною он начал раскапывать свое поле для посадки картофеля, мотыга заскрежетала, царапнув обо что-то очень твердое. Петр с сожалением посмотрел на обломанный край бесценной в этой местности мотыги. В красной плодородной земле находились непонятные камни размером с черешню, голубиное и даже куриное яйцо. Петр набрал целый карман этих камней. Вечером при свете масляной лампы он стал протирать эти камни тряпкой, пробовать на зуб. Камни оказались очень твердыми. Они тускло поблескивали при свете масляной лампы. Это были алмазы: невероятные по своим размерам, странного желтоватого цвета. Да, это были очень редкие, желтые алмазы.

Набрав целый мешок алмазов и золотых самородков, которые также попадались на картофельном поле, Петр отправился в Лондон. Через полгода он вернулся к любимой Тони и маленькому сыну миллионером».

10 января 1920 года.

«Иван говорил мне, что его дед, Петр, стал скупать земли под видом необходимости расширения своего картофельного поля. Новые земли были огорожены трехметровым частоколом, со смотровыми башнями. Наемные рабочие-негры каждый день добывали килограммы драгоценных камней.

Для перевозки алмазов и золота в Англию Петр создал из беглых русских солдат, негров и каторжников-ирландцев охранный отряд.

Прошло двадцать лет. Теперь уже Николай, единственный сын Петра, плавал в Европу с дорогим грузом. Курс золота на биржах всех развитых столиц мира неуклонно тянулся вверх. Цены на «Алмазы Головниных» — так называли эти камни, найденные в потоках мутной теплой воды реки Оранжевой, среди ювелиров, коллекционеров превосходили все остальные цены на добытые драгоценные камни. У Николая Головнина сложился свой, отличный от практики отца коммерческий план. Он будет продавать золото и алмазы небольшими партиями на торгах, а не отдавать все подряд банку за наличные фунты стерлингов. Он решил учредить в Лондоне банк, наладить почтовую связь, купить дом на берегу Темзы.

Но в Лондоне его планам не суждено было исполниться».

15 февраля 1920 года.

«Это моя последняя запись слов Ивана. Я все еще не верю, что скоро пробьет час, он уедет, и мы больше никогда не увидимся. Нет же, нет! Пройдет время, революция, наконец, закончится, и мы все вместе соберемся в Петербурге и будем пить чай за нашим большим столом в доме на набережной канала Грибоедова.

Иван тихим хриплым голосом уже не рассказывал, а перечислял отрывки фактов и событий».

«Отец оставил груз в Марселе — это после разрушительного шторма — под надежной охраной и направился в Париж. Он остановился в отеле около Гранд Опера. Небольшой кованый балкон номера выходили на узкую улочку. Из открытого окна дома напротив часто слышалось нежное девичье пение под аккомпанемент рояля. Напроситься в гости было не сложно. Портье отеля сообщил шепотом, как великую тайну, что в этой квартире уже пятнадцать лет живет баронесса Юлия фон Берген со своей воспитанницей. По четвергам у их светлостей — музыкальные вечера.

Когда баронесса Юлия услышала: «Позвольте представиться — граф Николай Петрович Головнин, сын Петра, беглого солдата. Помните, там, в Кисловодске…» — с ней сделался обморок.

Мадмуазель Лили ликовала — она будет графиней!

Все планы отца относительно Лондона были исполнены, и даже — больше. Но только — в Париже. Николай открыл банк, обустроил надежные хранилища золота и драгоценных камней, построил дом, вернее, особняк, недалеко от дворца Тюрильи. У него и мадам Лили родился сын Иван».

«Опустившись на колени возле моего инвалидного кресла, Иван, не скрывая слез, шептал: «Родная моя графиня, любезная, звезда моя лучезарная! Я ухожу навсегда, но любовь моя остается с тобой… Иван вышел из моей спальни… Больше мы не виделись».

15 февраля 1921 года.

«Прошел год, как Иван покинул наш дом. Я не знаю, жив ли он, но надеюсь, что он когда-нибудь вернется. Моя свекровь, мадам Лили, собирает мои вещи для поездки в монастырь. Она заботливо кладет в сундуки много теплой одежды, говорят, там очень холодно. Монастырь находится на востоке Франции, в предгорьях Альп. Кюре из ближайшей церкви, вернее, католического костела, призывает меня к смирению и послушанию. На то есть воля Господня. Баронесса Юлия все время плачет, пытается отговорить мадам Лили от столь жестокого поступка. Истинная причина высылки кроется не в заботе о моей страдающей душе, а в деньгах и власти, которую дают деньги, золото, алмазы. Мой постриг в монахини навсегда отвергает меня от мира людей, делает лишь бледной тенью, отражающейся на толстых стенах монастырской кельи. Отъезд назначен на июнь месяц, когда с гор сойдет снег и подсохнут козьи тропы, по которым нам предстоит взбираться вверх».

10 мая 1922 года.

«В дверь постучали. Пронзительно залаяла моська. Горничная на серебряном подносике подала мадам Лили визитную карточку: «Кто такой? Я не знаю никаких Анри Дубре. Пошел вон из моего дома!»

«Мадам, извините! — вежливо тихим голосом проговорил господин, вошедший вслед за своей визитной карточкой. — Меня зовут Анри Дюпре. Позвольте представиться: приват-доцент университета Сорбонна. Преподаю юридические науки, философию. Весьма интересуюсь искусством, архитектурой. Десять лет прожил в России. Служил вольным профессором в Санкт-Петербургском университете. Я хотел бы видеть графиню Дарью Силантьевну».

Лили громко закричала: «Нет здесь никакой графини! Она отдыхает… на курорте… здоровье лечит!»

Баронесса Юлия стояла рядом с мадам Лили и молчала. Она сразу догадалась, что этот элегантный, дорого одетый человек неспроста постучал в их дверь.

Когда я услышала взвизгивания моей свекрови и еще незнакомый мужской голос, я сразу поняла, что этот человек от Ивана. Сердце бешено заколотилось. Лишь бы успеть спуститься на лифте, но лифт не работал, кто-то преднамеренно держал дверь на первом этаже. Тогда я закричала: не уходите, я здесь.

В одно мгновенье гость поднялся по кованой винтовой лестнице и остановился в глубоком поклоне передо мной. «Позвольте представиться, я — Анри Дюпре». Я добавила: «Приват-доцент Сорбонны». «Графиня, я недавно из Петербурга». Я прошептала: «Молчите и поехали в мой кабинет. Там нас никто не услышит». Я привела гостя в кабинет Ивана. Там ничего не изменилось с момента его ухода. Даже воздух был тот же — пряная смесь лаванды и сигар. «Графиня, я принес Вам печальную весть». «Простите. Я знаю, я сердцем знаю».

Дюпре достал конверт и передал его мне. Я невозмутимо прочитала «справку о смерти» Головнина Ивана Николаевича. Справка была выдана Петроградским Советом народных комиссаров. Я засмеялась — надо же, раньше в Смольном дворце девочек учили танцам, хорошим манерам, а теперь справки о смерти выдают. Неожиданно я зарыдала. Слезы текли ручьями, и остановить их не было никакой возможности. Я спросила, вытирая слезы: «Там страшно?» Дюпре ответил: «Очень». «Кто Вам передал письмо?» «Ваш брат, Евграф Сикорский. Он хотел написать что-то, но я его отговорил. Это очень опасно. Для него. Это — расстрел». «Как вы познакомились?» «Случайно. Я хотел продать несколько книг, получить хоть сколько-нибудь будь денег на дорогу, он подошел смотреть книги, пригласил меня на чай из морковки с сухарями. Мы долго беседовали, он рассказывал про Вас, про вашего мужа. Он просил передать на словах, что исполнил ваше желание. Документы надежно спрятаны. Какие документы — я не знаю».