По просьбе Татьяны Петровны ее сыну Василию позвонил Олег Борисович. Сикорский понял, что он, наконец, нашел свою духовную «спасительницу». Он ждал «продолжения». Ему нужны были ее дети и внуки для большей надежности. По телефону Олег Борисович представился Василию, как старый знакомый мамы, еще со времен ее учебы в Институте управления. Он в целом объяснил ситуацию. Добавил, что грамотный адвокат уже ждет Василия, продиктовал адрес. Услышав адрес, Рублевское шоссе, деревня Барвихинское, ул. Березевая аллея, дом № 17, Васька удивленно поднял брови и стал очень похож на отца. Он и без этого был похож на отца. «Да, "предки" на старости развлекаются!» Он натянул старый норвежский свитер с дыркой на локте и поехал к матери. Внутри было беспокойно. Будущее — пугало. Анечка была определенно беременна и собиралась рожать, несмотря ни на что, даже на Василия. В районе Минского шоссе его стали останавливать «гаишники» и проверять документы. Грязный, с помятыми боками и нечитаемыми, в прошлогодней глине номерами автомобиль вызывал подозрение. В очередной раз, когда его остановили и потребовали документы, с намерением выписать штраф за ряд серьезных нарушений, Василий, со слезами на глазах, заорал:

— Я еду к матери, она умирает!

Гаишник вернул документы, но спросил адресок, где проживает мама.

Васька, продолжал орать:

— В деревне Барвихинской, на Березовой аллее, дом № 17.

Гаишник как-то «слинял», отдал честь. Больше Ваську не останавливали. На КПП при въезде в деревню предусмотрительно заранее подняли шлагбаум. Сотрудник «ЧОП ФИАЛКА» предложил проводить господина Большакова до «имения», чтобы не путаться в переулках. Деревня, ведь старая, дома «лепили» кому как вздумается.

Дом, вернее дворец, поразил своими размерами и нелепой архитектурой. На помпезной лестнице с каменными львами Василия ждал управляющий имением.

— Андрей Степанович Кротов, в народе — Степаныч, и протянул руку Василию. Степаныч, бывший сотрудник органов госбезопасности, лет десять назад был уволен за «нарушение воинской чести». В доме на Березовой алее Степаныча все боялись. И только Олег Борисович любил своего управляющего. Василий в ответ кивнул головой. У него была странная установка, или привычка, он никогда не здоровался с людьми за руку. Может быть — это брезгливость или повышенная планка гигиены. Скорее всего, болезненно завышенная самооценка. Его воспитывали мама — аккуратистка, бабушка — детский врач, и отец — выдающийся физик с мировым именем. Васька среди знакомых слыл высокомерным, недоброжелательным снобом и циником. Друзей после гибели Витальки у него не было.

Степаныч на мгновение сузил глаза, поджал губы и, вежливо улыбаясь, показал правой рукой на дверь.

— Проходите.

Открыл тяжелую железную дверь с головой льва в центре и провел Ваську в дом. Услужливая горничная сняла с него старую, пропахшую бензином и «Макдональдсом» куртку и повесила на полированные дубовые плечики, предложила домашние туфли.

Васька шел через анфиладу комнат, заставленных резной мебелью. Это были серванты с дорогими сервизами, горки с хрусталем, фарфором, серебром. Он натыкался на плюшевые диваны и кресла, спотыкался об углы толстых роскошных ковров. Один раз он чуть не угодил головой в хрустальную люстру с гроздьями стеклянного, бордового и зеленого винограда. Люстра висела под лестничным пролетом, ведущим на второй этаж, перед входом в лифт.

Василия провели в спальню мамы. Комната была площадью с однокомнатную квартиру. Татьяна Петровна лежала на «королевской» кровати. Из капельницы в вену медленно капало лекарство. Лицо красное от высокой температуры, пересохшие губы, прикрытые воспаленные глаза. Васька с испугом посмотрел на мать. В глазах сына блеснули слезы. Он отвернулся от невыносимого для него зрелища и стал рассматривать спальню мамы. Большая часть комнаты представляла собой эркер, обставленный бледно-розовым угловым кожаным диваном, большим, уютным креслом, мощным журнальным столом со столешницей из розового каррарского мрамора. Стол был застелен белой салфеткой и заставлен предметами медицинской помощи. На краешке дивана скромно сидела молоденькая медсестра. Она встала, приветливо кивнула Василию, поменяла марлевый компресс из уксусного раствора на лбу Татьяны Петровны, смочила ее губы водой.

Васька подошел к матери, погладил рукой одеяло и тихо спросил:

— Мам, что будем делать?

Татьяна Петровна прохрипела:

— Все, что скажет адвокат, мы с ним основное обсудили. Иди, и слабо махнула свободной от капельницы рукой в сторону двери.

Васька вышел в холл, похожий на зимний сад, с диванами, креслами, большим журнальным столом и телевизором в треть стены. В холле находились два человека. Первым представился тот, который был в зеленоватом медицинском халате и смешной шапочке:

— Александр Иванович Пиневин, заслуженный врач России. Если нет вопросов, я пойду к больной.

Васька почти выкрикнул:

— А она не умрет?

Доктор посмотрел на пальму и пошел к больной. Элегантный мужчина средних лет, в дорогом костюме, модной сорочке и галстуке, оторвал глаза от компьютера. Жестом предложил устроиться в кресле напротив.

— Я адвокат Вашей мамы, Татьяны Петровны Видовой. Вы ее сын, Василий Николаевич Большаков? Меня зовут Даниил Юрьевич Загоскин, — адвокат вручил Ваське свою визитку. — У нас будет долгий разговор, Вы готовы?

— Да, конечно.

Василий впервые в жизни почувствовал себя не ребенком, а взрослым мужчиной. Теперь он отвечает за семью. Только бы мама быстрее выздоровела, он будет с нее пылинки сдувать. О чем-то другом он даже не мог подумать. Конечно, он найдет работу, и будет вкалывать как папа Карло.

Даниил Юрьевич спросил:

— Вы поддерживаете сторону отца или матери? Я понимаю, это — трудный выбор.

Василий покраснел от возмущения.

— Мама, только мама! Если бы Вы знали…

Даниил Юрьевич перебил Василия.

— Сейчас многое зависит от Вас. Я вчера, поздно ночью, общался с адвокатом господина Большакова… старшего. Странный тип. Я знаю все адвокатское сообщество Москвы и Санкт-Петербурга. Этого человека я увидел впервые. Но документы, информация в Интернете… все соответствует. К сожалению, у нас очень мало времени.

Адвокат Загоскин и Василий Большаков беседовали очень долго и напряженно. По несколько раз «проигрывали» и оценивали все возможные варианты событий. Оба понимали, что судьба все равно предложит свой вариант, от которого нельзя будет отказаться.

Доктор Пиневин подошел к Татьяне Петровне, измерил температуру, покачал головой. Много, слишком много! Он достал из-под журнального стола мобильный диагностический центр, размером со средний компьютер, настроил функцию УЗИ и опять, в десятый раз, стал смотреть на монитор. Подошла медсестра. Она заканчивала 1-й Медицинский институт и специализировалась по кафедре ультразвуковой диагностики.

— Александр Иванович, Вы посмотрите область малого таза в 3D проекции.

Маша застучала по клавиатуре, как маленький дрозд. Вот она, цветная, вращающаяся картинка!

— Стоп! Маша, смотри, что это? — почти закричал, забыв про медицинскую этику, доктор Пиневин.

Маша, как на экзамене, ответила:

— Это шов от очень давней операции. Сейчас так не шьют. Вот, обратите внимание!

Александр Иванович и Маша буквально влезли в монитор. Маша была права.

— Застарелый шов на почечной лоханке при сильном переохлаждении ног, на фоне стресса…

Доктор Пиневин продолжил:

— Может спровоцировать мощный воспалительный процесс. Но что скажет сама больная?

Больная в полузабытьи дремала и ничего не слышала.

Маша вышла в холл, спустилась на первый этаж — попить кофе. Александр Иванович присел рядом с Татьяной Петровной, посчитал пульс. Похоже, сердце начинает уставать от борьбы с воспалением.

— Таня, Вы меня слышите?

Давно забытое обращение, вернуло Таню к действительности. Николай Александрович должен активизировать всю свою интуицию, всю практику психолога.

— Таня, а Вы катались в детстве с горок? Помните, на куске картонной коробки, а потом как подпрыгнешь на бугорке, и на спину. А небо — высоко так, не долетишь.

Татьяна Петровна улыбнулась.

— Я редко каталась с горок, бабушка-врач с меня глаз не спускала. И мама — детский врач! Как я у них вообще выжила?

Таня почти засмеялась, лед тронулся.

— Так за все детство и молодость — ни одной травмы?

Татьяна Петровна промолчала.

Значит, что-то было, о чем она не хочет говорить. Но наверняка хорошо помнит.

— Танечка, я, вот, помню, у нас в классе, мы в классе 9-м, учились, трое парней поспорили, кто больше девчонок изобьет ногами. Таня вздрогнула всем телом, привстала, опираясь на локти, и спросила:

— Что Вы хотите узнать? Спрашивайте! Если это только важно для моего выздоровления — я отвечу.

Доктор Пиневин решил, что он все-таки неважный психолог.

— Таня, скажите, Вас били по пояснице, по почкам. Это необходимо знать, чтобы поставить правильный диагноз.

Татьяна Петровна, с трудом повернулась на живот и подняла рубашку.

— Это — швы от операций.

Пиневин долго изучал старые, еле заметные следы операционного вмешательства.

— Так у Вас еще и поясничный отдел?

— Две позвоночные грыжи, — пояснила Таня.

Она опять повернулась на спину.

Александр Иванович поправил подушку, и Таня, задыхаясь и плача, все рассказала. Про Николая, про их любовь, про отца, который не захотел ни с кем делить любимую дочь, про беременность. Как Николай летал в Америку за лекарством, и про Мадам Жако.

— А теперь он меня бросил.

Таня отвернулась к стене.

— Доктор, сделайте мне укол, я больше не могу жить!

Николай Александрович улыбался.