Таня очнулась. Ее лицо, видимо, долго и упорно вылизывал Чипсик. Крови на лице не было, зато вся кожа пропиталась липкой собачей слюной. Таня выползла из-под стола, попыталась встать, но не смогла. Голова закружилась, ее стошнило. Видимо, небольшое сотрясение мозга, подумала Татьяна Петровна. Она подползла к кронштейну на стене, где висели посудные полотенца, дернула полотенце вниз. Петелька оторвалась, и полотенце было в руках. До водопроводного крана она дотянуться не могла. Еще одна попытка встать на ноги, закончилась дикой болью в пояснице, как тогда, во время беременности. К счастью, на полу, на пластиковом кружочке, стояла большая бутыль с питьевой водой, которую доставляли по заказу. Татьяна намочила полотенце, хорошенько вытерла лицо, потом собрала всю грязь, чтобы Чипсик не влез. Она попыталась закинуть полотенце в раковину, но промахнулась. Полотенце повисло на краю, на пол стала капать отвратительная жижа. Татьяна Петровна сдернула еще одно полотенце, все вытерла, достала из нижнего ящика кухонной тумбы длинную вилку для барбекю и при помощи вилки засунула грязные полотенца в раковину.

Из нижней тумбы, где в выдвижных корзинах размещались кастрюли, она достала большую миску и кастрюльку, литра на два. В миску до краев накачала воды из кулера и аккуратно, чтобы не расплескать воду, ползком подвинула миску к месту кормления Чипсика. Из красивой керамической собачей банки высыпала в другую мисочку остатки корма.

Обычно Николай Александрович покупал пакеты с кормом для собаки в большом гипермаркете для животных, по дороге с работы. Он очень любил Чипсика, хотя не считал его серьезной собакой. Каждое утро, в любую погоду, он гулял с песиком, терпеливо натягивал на него комбинезоны и ботиночки, возил на прививки. Татьяна Петровна все больше отмывала углы от проказ йорк-терьера, воспитанного по книгам, породистого по документам, но абсолютно бестолкового по жизни. Но любила это чудо природы нежно и преданно.

Устроив Чипсика, Татьяна Петровна поползла дальше, толкая перед собой кастрюлю с водой для себя. Ползти было легко. Пол, собранный из шведской паркетной доски, был гладкий, не скрипел. Кабинет Кольки был открыт, соломенный сундук — разодран, сейф — пуст.

В спальне она обнаружила шкафы с настежь открытыми дверцами. Пустые вешалки болтались на перекладинах. Ящики комода были выдвинуты до предела. Таня догадалась, что и там ничего не осталось, шкатулка с драгоценностями не была исключением. Дорогая французская косметика исчезла вместе с итальянскими небольшими блюдами-подставками в виде листьев водяной лилии. Комнату сына и внука не открывали. В большой комнате тоже не были. Видимо, очень спешили.

Татьяна Петровна доползла до дивана. Она очень устала и хотела спать. Кастрюлю с водой поставила около шкафчиков с бесценным фарфором. Сумела достать с нижней полки коллекционную чашку Императорских фарфоровых заводов Санкт-Петербурга. Это был ее самый любимый фарфор. Аккуратно вычерпывая воду, она выпила почти всю кастрюлю. Залезть на диван она не смогла. Тогда она стянула на пол все постельные принадлежности, даже мягкую перинку, которую она сама сконструировала из большого одеяла, наполненного лоцерилом, аналогом хлопка. После «той» операции на позвоночнике она могла спать только на достаточно мягком натуральном матрасе. Перинка мало помогла, спать на полу было жестко и неудобно. Но искать другие варианты бесполезно, Татьяна Петровна почти не могла шевелиться.

На журнальном столе горел слабый ночник. Таня лежала на боку, гематома на затылке не позволяла лечь на спину. Она размышляла. Она понимала, что теперь не сможет ходить, если вообще останется живой. Из раны на лбу сочилась кровь. Таня положила на лоб маленькую подушечку в белой, в оборочках по краям, наволочке, которую обычно подкладывала под шею. Наволочка постепенно краснела, лоцерил хорошо впитывал влагу.

Ее второй раз в жизни жестоко избили. Сначала — папа, которого Таня очень любила, потом — муж, которого она боготворила. Били практически одинаково, только отец тяжелым, как камень, кулаком, а муж — ногами в ботинках на толстой подошве. Ее не щадили. А говорят, две бомбы в одну воронку не падают!

Папа был собственник, «кулацкий сын», как он себя называл. Таня, его любимая собственность, — ослушалась, не подчинилась воле отца и была наказана. А Николай? Таня задавала себе вопрос: как, почему, Николай ее бросил. Обида за то, что она не так, как ему хотелось, отнеслась к его несправедливой, вопиюще нелогичной, оскорбительной отставке? Ведь она хотела его успокоить, поддержать. Но она не лгала, никогда, ни по какому поводу. Лучше горькая, правда, чем сладкая ложь! И он был такой же, за это они уважали друг друга — за правду в жизни, в мелочах, и в главном. Может быть, она была для Кольки всего лишь собственностью? Привычной, удобной, как старые домашние тапочки? Но тапочки рано или поздно рассыпаются в прах, их приходится менять на новые. А чтобы не было так жалко расставаться, тапочки становятся «виноватыми» тем, что износились, и их наказывают. Он избил ее, чтобы ему не было так больно расставаться. «А как больно мне, его это уже не касается! — думала Таня. — Он „отбил гол“, мяч полетел в другие ворота. Папа тоже „отбивал“ свою самую любимую игрушку — дочку Таню. А если не получилось, сломать, тогда уничтожить. Так сжигают за собой мосты, взрывают города проигравшие в войне».

Татьяна Петровна закрыла глаза. То ли она заснула, то ли — потеряла сознание.

Сколько времени она так пролежала, она не помнила. Иногда, она просыпалась, очень хотелось пить, рот пересох, язык распух. Но доползти до кастрюли с водой она не могла. Она вообще не могла пошевелиться.

Татьяна Петровна очнулась от громкого стука в дверь. Тяжелая стальная дверь гремела, как колокол. Когда Николай уходил, он или кто-то еще закрыли дверь на замок. Чипсик лаял под дверью. Видимо, он лаял очень давно, он осип и издавал визгливые беспомощные звуки. Таня поползла к входной двери. Ей казалось, что она ползет целую вечность. Она приблизилась к двери, слабым кулаком постучала в ответ. Стук прекратился, за дверью слышался голос Ануш. Таня пыталась дотянуться до замка. Она измучилась, поясница невыносимо болела. Наконец, она ухватилась за замок, повернула небольшую защелку и легла на пол, на спину. В газах плыли черные и красные круги.

Ануш открыла дверь и зажала рот рукой, чтобы не закричать. Рядом стоял Артурчик. Он первый сообразил, что срочно нужна вода. Тане смочили губы, приподняли голову, стали поить водой. Она пила долго, захлебываясь. Затем Ануш и Артурчик бережно дотащили Таню до дивана, Ануш постелила то, что валялось на полу. Она сидела рядом, в кресле, смотрела на соседку и ничего не понимала. Артурчик обошел знакомую квартиру, юноша часто заходил к соседям — поиграть с Николаем Александровичем в шахматы. Он стал что-то говорить на армянском языке. Ануш качала головой, всплескивала руками, вытирала слезы.

В молодости в Ереване Ануш работала медсестрой, она быстро оценила состояние Татьяны Петровны. С ней случилась большая беда. И это заказное письмо, которое почтальон приносила три дня подряд, в 193-ю квартиру, но никто не открывал, только лаяла собака. Почтальон уговорила Ануш взять письмо, паспортные данные получателя она впишет потом.

Артурчик все убрал за симпатичным песиком, тряпкой протер пол. Ануш принесла кастрюлечку густого наваристого супа и из ложки покормила Татьяну Петровну. Таня наелась, даже слегка улыбнулась. Ануш крепко сжала Танину руку и протянула ей письмо. В письме сообщалось место и время судебного бракоразводного процесса. Таня спокойно восприняла содержание письма, она уже все знала.

Ануш было непонятно, связано ли ограбление квартиры и жестокое, до полусмерти, избиение Татьяны Петровны с предстоящим разводом? Как Николай Александровича, такой приятный, вежливый человек, ученый, захотел расстаться с такой чудесной женщиной? Или это — совпадение? А была такая хорошая семья!

К вечеру пришел Арам Акопян, он велел срочно вызвать скорую и полицию. Сценарий повторился. Необходима срочная госпитализация, «акт о нанесении тяжких телесных повреждений», заявление в полицию. Таня ото всего отказалась, дала расписку, ведь она любила Кольку. Ануш вызвала врача из районной поликлиники, объяснила ситуацию, «отблагодарила» за понимание. Артурчик бегал в аптеку, медсестра из Еревана лечила и кормила Таню.

До развода оставалось три недели. Неожиданно приехал Василий. Уже неделю он не мог дозвониться ни до отца, ни до матери. То, что он увидел и услышал, привело его в шок. Недослушав Ануш — она готовила маме очередной укол, Василий выскочил из дома, громко хлопнув дверью. Он собирался пожаловаться родителям, что работы нет, Аня, возможно, ждет ребенка, Лида требует купить Артемке новый велосипед, куртку для весны и резиновые сапоги.

Таня очень медленно приходила в себя. Через два дня опять приехал Василий, спокойный, задумчивый. Он сказал, что звонил отец, требовал срочно пригнать машину на стоянку около супермаркета и отдать документы и страховку.

— Ничего не делай, на звонки не отвечай, потерпи до суда. Я так просто не сдамся, — успокоила сына Татьяна Петровна.

Вдруг обнаружилось, что у нее нет телефона. Таня вспомнила, как Николай его разбил. Василий для начала отодвинул диванчик. В дальнем углу в пыли валялась невредимая сим-карта. К великому счастью, сумку Татьяны Петровны по каким-то причинам не украли. Паспорт, пенсионная и социальная карточки — в кошельке, а кошелек — в сумке. Пусть совсем небольшие, но деньги есть. Василий купил матери новый, самый простой китайский телефон.

Татьяне Петровне становилось все лучше. На лице еще оставался лилово-желтый синяк. Он постепенно «сплывал» со лба, через глаз, на щеку и челюсть. Гематома на затылке почти рассосалась, боль в пояснице купировали современными анальгетиками. Татьяна Петровна, пошатываясь, ходила по квартире, грелась на солнышке, на лоджии. Она рассматривала книги, шкафы с коллекциями и удивлялась: «Почему грабители не взяли фарфор?» Впрочем, это ясно. На упаковку хрупких чашек, блюдец, статуэток нужна неделя кропотливой работы, специальные коробки и упаковочная бумага. А времени, судя по всему, было очень мало. Книги, понятно. Кому они нужны в наше время, даже задаром. Картины, не ахти какие, особо не продашь. На «Вернисаже» на Крымском Валу художники целыми зимами мерзнут у всех на виду.