Наверное, это было просто самоуспокоение – не иначе…

Или скорее то, что сам Патрик когда-то определил в себе как «защитную реакцию», – да, в критические минуты жизни людям подчас ничего другого и не остается, как вести себя подобным образом, тем более – людям, достигшим зрелого возраста, и – как ни тяжело в этом признаться – ставшим неудачниками.

Оставалось разве что искать спасения в немудреной философии.

Действительно, ведь Патрик О'Хара был уже немолод – ему было около тридцати пяти лет – критический возраст, время подведения промежуточных итогов в жизни, время сбора плодов…

И пожалуй единственное, о чем он жалел – так это о том, что за эти недолгие дни, проведенные на воле, ему так и не удалось напасть на след своих детей – чиновники из соответствующих ведомств, к которым он обращался, лишь равнодушно пожимали плечами:

– Извините, мистер О'Хара, мы прекрасно понимаем ваши отцовские чувства, но не в праве разглашать тайну усыновления… Ваш случай очень сложный и может быть решен только в судебном порядке. Никто и никогда не раскроет вам тайну усыновления. Советуем вам, мистер О'Хара, обратиться в коронный суд.

– Но ведь это – мои дети, – возмущался Патрик, – и меня выпустили из тюрьмы, теперь я не буду отбывать пожизненное заключение!

Клерки, в очередной раз выслушивая исповедь отца, только сочувственно кивали головами.

– Ваш случай сложный, очень сложный… Ведь в тот момент, когда детей усыновляли, вы были приговорены к пожизненному заключению, – терпеливо объясняли они назойливому посетителю, – и никто не знал, что все обернется именно таким образом. Закон, как известно, обратной силы не имеет.

– Что же мне делать? – уже не спрашивал, а кричал Патрик, теряя свою обычную сдержанность, – что же мне теперь делать?

– Ничем не можем помочь… Обращайтесь в Коронный суд…

– Но ведь пока суд разберет это дело; дети наверняка позабудут меня!

Чиновники только пожимали плечами, давая таким образом понять, что дети, память об отце, семейные проблемы и все, что с этим связано – не в их компетенции.

Тогда Патрик так и сделал, он подал апелляцию, но в суде ему недвусмысленно ему дали понять, что ждать придется долго, очень долго, несколько лет – лет пять, наверное, если не больше – британские бюрократы всегда славились своей медлительностью.

– Может быть, мне стоит нанять адвоката? – интересовался Патрик у клерков.

– Вряд ли это ускорит рассмотрение вашего дела, – говорили те.

– Но ведь дело-то неотложное!

– В Коронном суде множество таких же неотложных дел, – следовал обычный ответ.

Однако после повторного ареста О'Хары судебная бюрократическая машина заработала без проволочек, и спустя каких-то полтора месяца Патрик вновь оказался в Шеффилде – по злой иронии судьбы в той самой камере, где он провел в заключении целый год; сам О'Хара увидел в этом факте нечто вроде знамения свыше.

Следствие по его делу располагало только видеозаписью да свидетельскими показаниями полицейских, однако этого было недостаточно, чтобы упрятать О'Хару за решетку на долгие годы, и наверное потому (О'Хара сам так посчитал, хотя на самом деле тут, по всей видимости, не обошлось без вмешательства людей Кристофера и Уистена) он вскоре был переведен из Шеффилда на север Шотландии, на Оркнейские острова, в один из исправительных лагерей, которые в последнее время повсюду заменяли тюрьмы…

Патрик отнесся к такому неожиданному повороту стоически – можно сказать безразлично.

Теперь он уже твердо знал, что детей не увидит никогда.

Постепенно он даже смирился с этой мыслью, и жизнь его катилась по инерции – иногда ему казалось, что он уже не живет, а только существует, что теперь его тело – то, к чему обращались как к «Патрику О'Харе» – ни что иное как какая-то оболочка, совершенно пустая, а душа давно покинула ее.

После того, как он выяснил, что Уолтер и Молли вряд ли когда-нибудь будут с ним, что едва ли он даже сможет их увидеть, его охватило полнейшее безразличие ко всему на свете – даже к собственной судьбе…

Условия содержания в этом островном исправительном лагере были куда лучше, чем в суровой, мрачной одиночной камере специальной тюрьмы Шеффилда – заключенным разрешалось почти все – читать, смотреть телевизор, ходить в собственной гражданской одежде, играть в карты, писать на волю сколько угодно писем, и сколько угодно – получать, заниматься своими делами, в любое время встречаться с посетителями, – короче, разрешалось все, кроме одного – выходить за территорию лагеря, да и то, некоторые из заключенных в знак поощрения «за примерное поведение» изредка награждались увольнительными в небольшой городок, точнее в убогий рыбацкий поселок, что стоял в нескольких милях от лагеря…


Получилось так, что в лагере почти четверть заключенных были ирландцами – выходцами из Ольстера – правда, большинство было осуждено за обычные уголовные преступления, однако попадались и такие, и было их немало, которых осудили «за связь с террористами».

Вскоре после водворения в лагерь Патрика посетил адвокат, который вел его дело – он представился «другом мистера О'Рурка» и сказал, что Патрик может не волноваться за свое будущее.

О'Хара, безразлично посмотрев на посетителя, негромко произнес:

– А я и не волнуюсь. Честно говоря, мне теперь все равно. Теперь мне безразлично, где находиться – на воле, в тюрьме…

Адвокат улыбнулся.

– Ну, мистер О'Хара, не надо быть пессимистом… Вас интересуют ваши дети?

Патрик невольно вздрогнул – наверное потому, что ждал этого вопроса: ведь тогда, после освобождения из Шеффилда, Уистен О'Рурк вроде бы дал понять ему, что еще не все потеряно…

– Да. Вы знаете что-нибудь о них?

– Дело в том, – ответил адвокат, – дело в том, мистер О'Хара, что разглашение тайны усыновления – серьезное преступление, и тайна эта ревниво охраняется государством… Но, – он поднял вверх палец, словно желая указать собеседнику на нечто невидимое обычному взгляду но, тем не менее, очень важное, – но нам удалось преодолеть бюрократические препоны… Когда вы выберетесь на свободу, мы поможем вам…

У Патрика все так и оборвалось внутри.

– То есть?

– Мы поможем вам найти ваших детей… Но сперва – поможем вам и еще некоторым нашим друзьям выбраться отсюда.

Растерянно пожав плечами, О'Хара спросил:

– Что – меня вновь досрочно освободят?

– Нет.

– Тогда – что же?

Оглянувшись в сторону охранника – тот стоял в конце комнаты, равнодушно взирая на заключенных, адвокат прошептал:

– Мы организуем вам побег…

– Побег?

– Ну да… А почему это вас так удивляет? – спросил адвокат.

– Но зачем?

– Разве вы не хотите воссоединиться со своей семьей?

– Хочу. А что, неужели нет никаких шансов на законное освобождение? Ведь следствие располагает только видеозаписью и свидетельскими показаниями полуторагодичной давности, а этого, как вы мне сами говорили, явно недостаточно… По закону меня вполне могут освободить под залог…

– Однако, этих показаний более чем достаточно, чтобы продержать вас тут неопределенное время – всегда можно найти причину.

Патрик удивленно поднял брови.

– Это почему?

– Потому что общественное мнение относительно ИРА и всего, что касается североирландского вопроса, накалено в Великобритании до последнего градуса. В последнее время обстановка в Ольстере значительно осложнилась, и не в интересах многих, – адвокат снова многозначительно поднял указательный палец вверх, намекая на какие-то высшие сферы, – не в их интересах выпускать вас… Это может вызвать нежелательные кривотолки.

После недолгой паузы О'Хара, пожевав губами, поинтересовался:

– Даже если мою вину никому не удастся доказать? А ее и не удастся доказать, вы мне сами об этом говорили… Да и я сам это знаю не хуже вас.

– Даже если ни по одному пункту обвинения не будет вынесено положительного решения. – Друг Уистена О'Рурка немного помолчал, а затем вновь повернул беседу в первоначальное русло:

– Так что, мистер О'Хара, разве вы не хотите вновь обнять Уолтера и Молли? Разве вы не воспользуетесь возможностью бежать? Неужели вы не хотите попасть на свободу?

– Хочу конечно…

– По вашему виду можно решить, что вам это безразлично, – возразил адвокат.

– Нет, теперь, – О'Хара сделал сознательное ударение на этом слове, – теперь мне это уже небезразлично… Но я никак не могу поверить, – продолжил Патрик пересохшими от волнения губами, – никак не могу поверить, что это действительно возможно…

Он имел в виду не предстоящий побег, а возможную встречу с детьми.

Как, он увидит Уолтера и Молли? После всего?

Адвокат, однако, понял последнюю реплику собеседника по-своему.

– Организовать побег куда трудней… Кстати, не только вам, но и многим другим. Это будет групповой побег, наверное, самый крупный за всю историю английской пенитиционарной системы. – Адвокат еще раз обернулся в сторону охранника и свистящим полушепотом добавил:

– Ваши дети находятся в Оксфорде, в одной очень богатой, почтенной семье… Кстати, женщина, их приемная мать – ирландка. Я думаю, что вам удастся с ней договориться, – пообещал адвокат на прощание. – Когда вы окажетесь на свободе, то позвоните вот по этому телефону, – он протянул собеседнику вырванную из записной книжки страничку с номером телефона, – и там вам все объяснят все более подробно…

Сложив листок вчетверо, О'Хара положил его в нагрудный карман.

– Что это за телефон? – с надеждой в голосе спросил он.

– Это – новый телефон мистера О'Рурка. А теперь послушайте…

После разговора с адвокатом Патрик словно бы помолодел лет на десять – плечи его распрямились, походка приобрела пружинистость, уверенность, и сам Патрик стал будто бы даже немного выше ростом.

Да, теперь в его жизни появился смысл – дети, его дети.