Джулия Кеннер - Желанный

Я точно знаю, когда моя жизнь изменилась. В тот самый момент, когда его взгляд встретился с моим, и я увидела не равнодушие, а огонь и опасность, желание и голод.

Наверное, я должна была отвернуться. Наверное, должна была бежать.

Я не сделала этого. Я хотела его. Нет, нуждалась в нем. В нем и в том огне, который он разжег внутри меня.

И в его глазах я видела, что тоже нужна ему.

В этот момент все изменилось. Больше всего изменилась я сама.

К лучшему эти перемены или нет… что ж, увидим.

Мой дядя Джен, даже будучи мертвым, знал, как закатить вечеринку.

Его пентхаус на берегу чикагского озера был переполнен разномастным собранием горюющих, большинство из которых выпило столько вина из знаменитого подвала Говарда Джена, что любая изначальная грусть растворилась, и теперь эти поминки или собрание, или как это еще можно было назвать, стали куда менее мрачными. Политики вперемешку с финансистами, художниками и учеными улыбались и смеялись, поднимая бокалы за покойного.

По его требованию официальных похорон не проводилось. Только это собрание друзей и семьи, еда и выпивка, музыка и веселье. Джен – он ненавидел имя Говард – прожил веселую жизнь, и на его похоронах это было очевиднее, чем когда бы то ни было.

Я чертовски скучала по нему, но не плакала. Не кричала и не говорила об этом. В общем-то, я ничего не делала, просто брела через дни и ночи, потерянная в буре эмоций, с оцепеневшим рассудком. С онемевшим телом.

Я вздохнула и дотронулась до подвески на моем серебряном браслете. Он подарил мне крошечный мотоцикл чуть больше месяца назад, и этот подарок заставил меня улыбнуться. Я не говорила о том, что хочу ездить на мотоцикле с тех пор, как мне было шестнадцать. Прошли годы с тех пор, как я ехала позади мальчика, крепко обхватив его за талию, и мои волосы развевались по ветру.

Но дядя Джен знал меня лучше прочих. Он видел девчонку, спрятанную внутри принцессы. Девчонку, которая воздвигла эти стены по необходимости, но все еще отчаянно желавшую стать свободной. Которая хотела надеть поношенные джинсы, кожаную куртку и немного оторваться.

Иногда у нее это получалось. И иногда это заканчивалось плохо.

Я сильнее сжала подвеску, когда воспоминания о Джене, держащем мою руку, обещающим сохранить мои секреты, нахлынули волной, и мои глаза наконец наполнились слезами. Он должен быть рядом со мной, черт возьми. От звуков смеха и разговоров, наполнявших комнату, меня затошнило.

Хотя я знала, что Джен хотел именно этого, я еле сдерживалась, чтобы не ударить каждого, кто подходил ко мне и тихо бормотал, что Джен теперь в лучшем месте, и просто чудесно, что он прожил такую замечательную жизнь. Это было чушью, ему не было и шестидесяти. Активный человек не должен умирать от аневризмы на шестом десятке, и никакие стандартные фразы не заставили бы меня подумать иначе.

Я нервно переступила с ноги на ногу. На другой стороне комнаты был организован бар, и я специально удалилась от него на максимально возможное расстояние, потому что больше всего хотела текилы. Хотела вырваться, пробиться сквозь оцепенение, которое окутало меня коконом. Бежать. Чувствовать

Но этому не бывать. В этот вечер алкоголь не должен был коснуться моих губ. В конце концов, я была племянницей Джена, и это делало меня своего рода хозяйкой вечера и заставляло торчать в пентхаусе. Почти четыреста квадратных метров, но я могла поклясться, что украшенные картинами стены сжимаются вокруг меня.

Я хотела взбежать по винтовой лестнице во дворик на крыше и прыгнуть с балкона в темнеющее небо. Хотела облететь озеро Мичиган и весь мир. Хотела ломать и кричать, протестовать и проклинать судьбу, которая забрала хорошего человека.

Дерьмо. Я втянула воздух и посмотрела на изысканный, древнего вида блокнот, лежавший в витрине из стекла и хрома, на которую облокотилась. Книга в кожаном переплете была искусно сделанной копией недавно обнаруженных заметок да Винчи. Этот дубликат «Книги Сотворения» содержал шестнадцать страниц исследований животных и был открыт на середине, демонстрируя поразительный набросок своего молодого хозяина – его исследования знаменитого, но так и не обнаруженного щита дракона. Джен собирался приобрести эту записную книжку, и я помнила, как он злился, когда ее увел из-под носа Виктор Нили, другой чикагский бизнесмен, чья коллекция могла посоревноваться с дядиной.

В то время я только начала учебу в Северо-западном университете, и моим первым основным предметом была политология, а вторым – история искусств. У меня нет особого таланта, но я рисовала всю свою жизнь и была очарована живописью, и особенно Леонардо да Винчи, – с тех пор, как родители первый раз привели меня в музей в возрасте трех лет.

Я считала «Книгу Сотворения» более чем классной и даже злилась на Джена; не только за то, что он ее упустил, но и за прессу, которая сыпала соль на рану, сообщая о прекрасном приобретении Нили.

Примерно через год Джен показал мне точную копию, красующуюся в сделанной на заказ витрине. Обычно мой дядя не приобретал копии. Если он не мог завладеть оригиналом, – будь то Рембрандт, Раушенберг или да Винчи, – он просто шел дальше. Когда я спросила, почему для «Книги Сотворения» он сделал исключение, он просто пожал плечами и сказал, что рисунки были практически так же интересны, как и оригинал. «Кроме того, тот, кто смог скопировать да Винчи, сам создал шедевр».

Несмотря на то, что книга не являлась аутентичной, она была моим любимым предметом среди многочисленных манускриптов и артефактов Джена, и сейчас, прижав руки к стеклу, я чувствовала, что она со мной в какой-то степени.

Я вдохнула, понимая, что нужно собраться хотя бы потому, что чем хуже я выгляжу, тем больше гости будут пытаться меня развлечь. Не то чтобы я выглядела полной развалиной. Когда растешь как Анжелина Хейден Рэйн с сенатором-отцом и матерью —членом правления дюжины международных некоммерческих организаций, – узнаешь разницу между публичным и персональным очень рано. Особенно, если нужно скрывать свои тайны.

– Все настолько хреново, что хочется плакать.

Тень улыбки коснулась моих губ, и я повернулась, чтобы посмотреть в заплаканные глаза Кэт.

– Черт, Энжи, – сказала она. – Он не должен был умереть.

– Он был бы в бешенстве, если бы знал, что ты плачешь, – ответила я, пытаясь сдержать слезы.

– Черт с ним.

Я почти рассмеялась. Катрина Ларон обладала талантом пресекать на корню любую ерунду.

Не знаю, кто из нас потянулся навстречу первой, но через мгновение мы уже крепко обнимались. Наконец я отстранилась, шмыгая носом. Возможно, это было неправильно, но тот факт, что кто-то еще осознавал абсолютный ужас ситуации, помог мне почувствовать себя бесконечно лучше.

– Каждый раз, поворачивая за угол, я ожидаю увидеть его, – произнесла я. – Я почти жалею, что переехала из старой квартиры.

Я начала жить с дядей четыре месяца назад, когда у него обнаружили аневризму. Я временно ушла с работы – это не трудно, если работаешь на своего дядю. Две недели после его возвращения из больницы я изображала медсестру, и как только врачи оставили его в покое – да уж, как будто это был хороший признак, – я приняла его приглашение окончательно переехать. Почему нет? Крошечная квартирка, которую я делила с другом детства, Флинном, была далека от роскоши. И хотя я любила Флинна, он был не самым простым соседом. Он знал меня слишком хорошо, а мне всегда было неловко в обществе людей, которые видят то, что я хочу спрятать.

Сейчас, однако, я мечтала и об уютном спокойствии своей крошечной комнатки, и о постоянном присутствии Флинна. Хотя я очень любила этот дом, без дяди он был холодным и пустым, и само пребывание в нем заставляло меня чувствовать себя хрупкой. Словно в любой момент я могла разлететься на миллион кусочков.

Взгляд Кэт был теплым и понимающим.

– Я знаю. Но ему нравилось, что ты здесь. Бог знает почему, – добавила она с хитрой ухмылкой. – От тебя одни неприятности.

Я закатила глаза. В свои двадцать семь Катрина Ларон была всего на четыре года старше меня, но это не мешало ей изображать из себя умудренную взрослую женщину при любой возможности. Возможно, тот факт, что мы подружились при весьма щекотливых обстоятельствах, тоже играл свою роль.

Она работала в одной из кофеен в Эванстоне, где я имела обыкновение вливать в себя кофеин на первому году обучения в университете. Пару раз мы перебросились фразами типа: «Мне дополнительные сливки, пожалуйста, это был отвратительный день», но мы едва знали друг друга.

Все изменилось, когда мы столкнулись в такой день, который не исправила бы дополнительная порция сливок. Это было на Мичиган-авеню, где мы с Маркусом Нейманом ловили адреналин, пытаясь сгладить особенно отстойный день. Если конкретнее, то я только что отдалась своим личным демонам и незаметно бросила в сумочку пару пятнадцатидолларовых свежеукраденных сережек. Но, как оказалось, не так незаметно, как мне казалось.

– Да уж, ты точно неумелый новичок, – прошептала она, направляясь ко мне, лавируя между парами женской обуви. – Просто удивительно, как тебя до сих пор не арестовали при такой-то говеной технике.

– Арестовали! – пискнула я, как будто это слово могло долететь до всеслышащего уха моего отца в Вашингтоне. Наверное, страх попасться был частью удовольствия. На самом деле вероятность быть пойманной была совсем плохой перспективой.

– Не, я не… в смысле…

Она оборвала мои протесты легким движением руки.

– Я просто советую тебе быть умнее. Если хочешь рисковать, убедись, что игра стоит свеч. Те сережки? Реально не айс.

– Это не ради сережек, – огрызнулась было я, но тут же осеклась. Это был очевидный ответ, и все же это было правдой. Дело действительно было не в сережках, а в моем отце, в лекциях в магистратуре, в разговорах о карьере и в невысказанной уверенности, что чем бы я ни занималась, моя сестра все равно справилась бы лучше.