И когда они с матерью почтительно склонились перед хозяином дома, этот человек со странным взглядом долго рассматривал ее — простую маленькую девочку. Не уступив Командору, Юдит посмотрела ему прямо в лицо и заметила на нем выражение беспокойства. С первого взгляда она возненавидела его: по слухам, этого человека любила Анна Лувуа, а он ее не любил. Еще говорили, что он оскорбил ее так, что она не смогла оправиться. Рут очень быстро покинула праздник, но это только увеличило интерес Юдит к соседнему дому. То немногое, что она увидела на «Дезираде». Юдит навсегда запечатлела в своей памяти, а еще она была уверена, что когда-нибудь обязательно туда вернется.

Когда она выросла, впечатления о «Дезираде» подзабылись. Теперь Юдит думала только о своей живописи, а еще ей надо было столько всего узнать! Забыть было не трудно — мать не любила говорить о прошлом. Однако Юдит заметила, что, приводя в порядок «Короля рыб», дедову яхту, похоже, навсегда застрявшую у причала, Рут обыскала ее сверху донизу. Видимо, никак не могла что-то найти. Во второй половине дня, когда матери не было дома, Юдит бросила свои эскизы и спустилась в каюту корабля. И почти сразу нашла то, что безуспешно искала мать — нечто вроде книги, написанной ее дедом, исповедь, которую он, вероятно, составил незадолго до того, как утонуть возле острова как раз напротив дома Малколма. Об истории своей семьи у Юдит были смутные представления. Она знала, что ее тетя была оперной певицей и умерла очень молодой. Но, оказывается, тетя была замужем за хозяином «Дезирады». О прошлом капитана Рут рассказывала немногим больше: он долго жил на островах Южных морей, где родились она и Ирис.

То, что Юдит обнаружила в рукописи Ван Браака, не очень-то ее удивило. Она уже давно грезила перед портретом капитана и была готова к приключениям еще более суровым и романтичным, чем те, о которых он рассказал в своей исповеди. Рукопись нисколько не взволновала Юдит. И только убрав футляр в тайник, она поняла, что, прикоснувшись к тайне, невозможно не измениться.

Действительно, Юдит стала другой. Ей теперь хотелось убежать со «Светозарной», она чуралась матери, ее взглядов, разговоров, даже ее нежности. Она видела, что Рут обеспокоена этим и боится рассердить дочь своей новой любовью, американским профессором, каждый год приезжавшим провести с ней зиму. Но Юдит не ненавидела его, она была далека от этого. Если бы она и решилась кому-нибудь довериться, то выбрала бы именно Корнелла. Но как это сделать? То, что она узнала, — Юдит была уверена, что это известно только ей одной, — было ядом, постепенно проникавшим в ее жизнь, а яд ни с кем не делят. Теперь она стала рисовать по-другому. То, что она носила в себе, было таким страшным, что она попросила Малколма уступить ей одну комнату в его домике рыбака, чтобы никто не видел ее картин, чтобы побыть наедине с тем, что она считала безумием, чтобы не нарушать этим спокойствия «Светозарной». Никто меня не поймет, твердила она, никто, даже любовник.

С течением времени в ней все чаще проявлялось то, что окружающие считали капризами. Из-за Командора, из-за прочитанного у Ван Браака, особенно из-за призрака Адамса — человека с попугаями на набережной Амстердама, Юдит начала презирать мужчин. Она искала их, соблазняла и тут же бросала. Или презирала, унижала, как Питера Уолла или других юных спутников д’Аржана. Однако Командор, благодаря своему отсутствию и тем гнусностям, которые, он, похоже, творил, продолжал ее очаровывать. Очень быстро он занял свое место в ее мечтах и фантазиях о запретном доме, «Дезираде», дворце ее детства. Юдит рисовала призраков, дьяволов, ангелов. И все чаще, независимо от ее желания, эти сказочные создания принимали облик Командора. Заметив это, она решила написать его портрет и стала искать фотографии, коллекционировать их, пытаясь разгадать тайну странного взгляда, отныне называя его черным светом.

Юдит была одинока, ужасно одинока. На кого могла переложить она эту ношу? Иногда, на короткое время, она находила в себе силы повернуться спиной к своему детству, заговаривала, как в начале этой осени, об учебе в какой-нибудь школе искусств. Но хватало ее ненадолго. Все возвращалось на круги своя, это было сильнее ее, ей была необходима «Светозарная», но еще больше она нуждалась в «Дезираде». А окружающие по-прежнему не понимали, откуда все эти причуды, даже ее мать принималась читать ей нравоучения, говорить об ожидающей ее другой жизни, более насыщенной, в которой есть интересные занятия, любовь, обещания и, наконец, дети. Юдит не утруждала себя ответом. У нее были дела поважнее. Самым важным была «Дезирада».

В конце концов Юдит все-таки уехала в Париж. Узнав, что Командор открыл свою виллу, она сперва колебалась, но потом вернулась, абсолютно уверенная, что ее туда пригласят. Разве мог бы Командор остаться равнодушным, если бы Юдит постучала в его дверь? Она не думала об опасности и не пыталась ничего себе объяснить. Это было предначертано. Как было предначертано, что Анна Лувуа разобьется на машине.

У Юдит было странное предчувствие смерти Анны, которое она сама объяснить не смогла, а Командор ничего не спросил или решил, что подобная странность для нее обычна. Его желание к Юдит тоже было очевидным. Невзирая на элементарную осторожность, она с первого же раза начала ему тыкать. Как человек чувствительный к условностям, Командор принял эту фамильярность, уверенный, что Юдит разделяет его волнение; она сразу аннулировала между ними все преграды. Другие гости «Дезирады» принять ее не смогли. Д’Аржан, Леонар, Питер Уолл — последние паразиты, еще вертевшиеся вокруг Командора, тут же разбежались, и вокруг Юдит образовалась пустота.

Через несколько дней рядом с ними остались только Сириус, певица и ее верный Дракен. Музыкант, похоже, скучал до смерти. Дива хранила ледяное молчание. Иногда она подслушивала под дверью мастерской, но кто бы за ней ни шпионил, Юдит никогда не прекращала рисовать, а здесь тем более не собиралась скрываться. Еще приходил Сириус, о его приближении она узнавала по тяжелой поступи по мраморным плитам. Командор все чаще оставлял своих гостей и часами просиживал в большой гостиной, расположенной в задней части «Дезирады», которую Юдит выбрала своей мастерской. Окна гостиной выходили на противоположную океану сторону, и Юдит это нравилось. Это было как передышка — повернуться спиной к морю. Она полностью избавлялась от него среди кривых ламп, кресел с шелковой обивкой и в любимом уголке Командора с огромным зеленым диваном, над которым торчал букет из павлиньих перьев. Командор приходил, она продолжала рисовать, и они разговаривали. Их разговоры длились часами. Они прерывались только на ужин, а потом снова начинали разглагольствования, как называла это Юдит, продолжавшиеся до поздней ночи. Юдит догадалась, что Командор страдает бессонницей. На самом деле больше говорил он. Командор скоро понял, что ей известно почти все его прошлое. Он рассказал ей об Ирис, о своей матери, о своей боли на острове, когда Ирис утонула. И еще он страдал сомнениями: утонула его юная жена по глупой неосторожности или покончила с собой? Их словесная фамильярность имела лишь одно ограничение: несмотря на просьбы Командора, Юдит отказывалась называть его по имени. Когда надо было позвать его, она всегда обращалась к нему: Командор. Похоже, его это задевало, но он не злился. Он доверял Юдит то, что долгие годы было у него на сердце. От вечера к вечеру он все больше влюблялся в нее. Крузенбург вскоре потеряла самообладание и устроила ему сцену.

Однажды Юдит целый день занималась тем, что выбирала из хлама «Дезирады» вещи, наилучшим, как ей казалось, образом оттенявшие таинственность и величие Командора. Его черный свет она пыталась подчеркнуть внешним освещением, полусветом в глубине портрета, чем-то неопределенным, что могло напомнить его хриплый голос, его манеру появляться в комнате, словно представителя иного мира со своей ношей воспоминаний и непроницаемым лицом. Для этого в Карточной комнате, прямо напротив червовой дамы — портрета Леонор, Юдит расставила флаконы богемского стекла и зажгла большие изогнутые канделябры, которых было множество на вилле. Она поставила в них любимые Командором свечи из синего и зеленого воска, отбрасывавшие красивые отблески на флаконы с духами. Командор долго забавлялся этой мизансценой, а особенно беспорядком, который Юдит устроила в доме к великому негодованию Сириуса. Но, по-видимому, эти заботливые приготовления взволновали Командора, что не укрылось от внимания дивы. Юдит отступила на шаг, рассматривая кусок бархата, брошенного ею к подножию канделябров, и вдруг почувствовала, что за спиной кто-то стоит.

Она не обернулась и даже не вздрогнула. Это не значило, что она, как другие, узнала Крузенбург по аромату духов. Она просто была уверена, что певица придет, — так же, по отчаянию, охватившему Командора, Юдит поняла, что Анна Лувуа разбилась на машине. Но вот последовавшую затем вспышку ярости предвидеть не смогла. Юдит услышала удаляющееся шуршание платья, затем быстрый перестук каблуков по мраморным плитам коридоров, ясно говоривший, что Крузенбург бежит. Это было совсем не в ее манере. Еще мгновение Юдит смотрела на складки бархата, затем, словно по велению свыше, побежала следом за певицей. Она давно уже изучила «Дезираду» как свои пять пальцев, не натыкалась в темноте на мебель, знала кратчайшие пути, маленькие лестницы, которыми никто не пользовался, а еще она легко и бесшумно прыгала со ступеньки на ступеньку. Вскоре Юдит уже была у двери библиотеки. Именно там до ужина обычно находился Командор. Согласно неизменному ритуалу, а может, из-за непонятной любезности по отношению к Крузенбург, Командор ежедневно в это время слушал в библиотеке записи лучших выступлений певицы, хотя знал их наизусть. Дверь была неплотно прикрыта, я Юдит видела, как певица приблизилась к хозяину дома и жестом велела выключить магнитофон. Командор выразил изумление, равно как и Дракен, по своему обыкновению уткнувшийся в партитуру, лежавшую рядом с ним ка стоянке. Они с Дракеном никогда не разговаривали, но Юдит казалось, что он ей симпатизирует, и поэтому она собиралась изобразить его на задуманном ею автопортрете. Он должен был символизировать ее ангела-хранителя, будоражащего ее вдохновение во время сна.