Тренди охватил страх. Он с удивлением сжал в кармане амулет Беренисы. Но будет ли у него время попасть к профессору? Констанция ведь может его задержать. Да и какое зло может причинить женщина, так ласково говорившая с ним в резиденции нунция? Она, должно быть, чувствует себя одиноко, как все звезды. Перед премьерой, преисполненная волнения, она нуждается в нежности или даже просто в чьем-то присутствии. И она догадалась, что именно он может ей это дать. В конце концов, что ему бояться какого-то директора музея, хвастающегося своими успехами в литературе, которой он занимается, чтобы отвлечься от своих чучел диплодоков и китов?

Любопытство и желание помогли Тренди избавиться от страхов. Он вышел из дому. Времени было достаточно, но Тренди торопился. Улицы города были почти пусты, как и всегда по утрам в будни. Несмотря на снег, Тренди дошел до театра за четверть часа. Он никогда не был в Опере, до сего дня представляя это здание, как огромное пирожное, преувеличенно раздутое, перегруженное статуями, — дородный и толстощекий шедевр минувшей эпохи, совершенно ему не нравившийся. Но в это утро, возможно, из-за выпавшего снега, прикрывшего зеленовато-бронзовую наготу Аполлона и Терпсихоры, Опера превратилась в заколдованный замок. Тренди с изумлением любовался ее роскошью и анахронизмом. После лишенных украшений зданий, строгих, стеклянных башен, во множестве наводнивших город, Опера показалась ему прекрасной. Даже окружавшие здание полицейские придавали ему дух авантюризма. Пропуск подействовал на них, словно магическое заклинание, и они тут же вытянулись перед Тренди. Он пошел по широкому коридору, в конце которого, прошептали ему, находится гримерная Констанции. Тренди не испытывал ни малейшего волнения. Пахло здесь так же, как в библиотеке — пылью и чем-то немного едким. Это его удивило, как и сероватые стены бесконечного коридора, от которого отходили другие коридоры, с лестницами, старыми лифтами. Тренди не решался задержаться и повнимательнее все рассмотреть, поскольку торопился. Он ускорил шаг. Коридор заканчивался винтовой лестницей. У ее подножия был оставлен сломанный стул — вероятно, для того, чтобы ее перекрыть. Тренди вернулся немного назад. Дверь в гримерную Крузенбург была перед ним. Тренди постучал.

Его не заставили долго ждать. Дверь приоткрылась, его втащили в комнату. Это оказалась Констанция.

— Сейчас ты мне поможешь, — сказала она, указывая на многочисленные букеты. — Мне не нужны эти цветы.

Тренди заколебался. Не затем же она приглашала его, чтобы он убирал у нее в гримерной.

— Вынеси, — повторила Констанция.

Это был приказ. Тренди подчинился. Букеты были тяжелыми и громоздкими. Певица вытаскивала из них карточки, читала и отшвыривала.

На четвертом букете Тренди рискнул предупредить:

— Коридор скоро будет перекрыт…

— Мне все равно. Я просила, чтобы мне их не приносили.

После этих слов дело пошло веселее. Тренди немного сердился на себя, потому что его поведение ничем не отличалось от поведения Дракена, но он уже подчинился Констанции.

Когда он собирался выносить последний букет, из красных и черных орхидей, она остановила его:

— Постой. Этот я сохраню.

Она выхватила из букета карточку, а затем швырнула ее на туалетный столик. Тренди успел рассмотреть на карточке имя Командора и осмелился спросить:

— Он… Он будет сегодня вечером?

Голос изменил ему. Констанция усмехнулась, повернулась к нему спиной и исчезла за ширмой.

Отсутствовала она долго. Чтобы избавиться от впечатления, что он оказался в ловушке, или, по крайней мере, выглядеть независимым, Тренди принялся разглядывать гримерную. Он представлял ее совершенно по-другому.

Это была большая серая комната, почти пустая. Через окно и слуховое оконце проникал слабый свет зимнего утра. Единственным украшением комнаты служило большое зеркало, на педантично прибранном туалетном столике. Несколько фотографий, как обычно, были вставлены за раму зеркала. Тренди наклонился, чтобы получше их рассмотреть. Он ожидал увидеть момент триумфа Констанции — сцену из спектакля или бури оваций. Ничего подобного. Рядом с программкой сегодняшнего вечера оказалась черно-белая фотография, на которой были запечатлены ее руки со знаменитым солитером. Интересно, ради чего был сделан этот снимок — ради бриллианта или чтобы показать совершенство ее рук? Тренди еще в первый вечер заметил, какие они гладкие и ухоженные, без единого пятнышка, без единой морщинки. На втором снимке был запечатлен туалетный столик в таком же безукоризненном порядке, как и сейчас. Среди пузырьков царил вычурный флакон «Хризофеи». И наконец, третья фотография запечатлела певицу со спины, глядящуюся в зеркало, на этот раз слегка растроганным взглядом. По странной форме зеркала Тренди определил, что снимок был сделан на «Дезираде». И в отражении зеркала ему почудился замерший в покорной позе хрупкий силуэт, напоминавший обнаженное тело молодой девушки.

Наконец певица прервала его исследования. Тренди услышал, как отодвигается ширма. Не успел он повернуться, как Констанция уже оказалась рядом с ним, одетая в длинный пеньюар из серого атласа.

— Ты молод, — сказала она, снимая с него шарф.

Из суеверия Тренди надел сегодня тот же шарф, что был на нем в резиденции нунция. Констанция безжалостно бросила шарф на паркет. За шарфом последовало остальное. Тренди покорился. В комнате было тепло и приятно. Певица подвела его к маленькой кушетке и некоторое время любовалась им.

— Ты молод, — повторила она. — У тебя красивые волосы.

Констанция взлохматила его прическу. Сама она не разделась. На этот раз от нее не пахло духами. И вдруг ему показалось, что она стоит перед ним обнаженная. Но дива усмехалась, похоже, наслаждаясь ситуацией. Тогда, все еще боясь ее холодного взгляда, он набросился на ее губы. Почему-то ее глаза напомнили ему какую-то рыбу. Но вот Крузенбург сделала недвусмысленный жест. Охватившее его желание рассеяло страхи. Тренди закрыл глаза, а когда снова открыл их, то увидел затуманенный взгляд Констанции. Она раздвинула полы пеньюара. Через слуховое оконце в комнату проникал зимний свет. Снег падал на крыши и таял. Во внутренних двориках по водостокам стекали с легким металлическим звуком струйки воды. Констанция была стройной, с небольшим животиком, несомненно, признаком возраста, но это не оттолкнуло Тренди. Была ли она когда-нибудь ребенком, молодой девушкой? Нет, никогда. Она всегда была зрелой, властной, опьяняющей женщиной. И в уголках глаз у нее всегда таились эти едва заметные морщинки — единственное, что придавало ей человечность. И еще эта улыбка, которой она уже улыбалась ему за карточным столом.

— Я нуждаюсь в тебе, — сказала Констанция, но не припала к нему, как к желанному источнику.

Она была спокойной, очень спокойной. Тренди решил, что, вероятно, ошибся в прошлый раз, подумав, что она волнуется. Констанция предлагала себя с той же холодной властностью, с которой пела, она была хозяйкой всех своих чувств, руководила своим ртом и руками. Она была медлительной, изысканно медлительной. Наконец она опрокинулась на обитую бархатом кушетку. Сетка соскользнула с ее волос, и на паркет одна за другой посыпались шпильки. Остальные звуки потонули в томной неге наслаждения.

Придя в себя, Тренди испытал одновременно и счастье, и разочарование. Констанция в любви была молчалива. А он-то представлял себе какую-то лебединую песню, да и гримерную ее воображал своеобразным будуаром, красным с золотом. Ну, во всяком случае, он ею обладал. Тренди успокоился, его охватило очень приятное ощущение. «Все уже позади, — говорил он себе, — окончательно позади; и так просто стереть любовь, я был прав в тот день в резиденции нунция — надо просто затушить один огонь другим».

Констанция отдыхала рядом с ним. Свое бледное тело она прикрыла складками пеньюара. В конце концов эта поза показалась ей неудобной, и она встала. Перед тем как сесть за туалетный столик, она послала Тренди улыбку, которую он уже видел однажды на «Дезираде» во время игры, когда певица поняла, что выиграла у Анны. Но сегодня Тренди показалось, что жертвой является он сам.

Он не решался пошевелиться и чувствовал себя смешным. Крузенбург не выказала ни малейшего признака нежности. Она произнесла одну лишь фразу и с теми же презрительными интонациями, что и в адрес Анны:

— Ты молод.

Слово «молод» прозвучало с неожиданной страстностью, как если бы она собиралась съесть его. И тут же с насмешливым выражением уставилась на себя в зеркало.

Снег кончился. Через круглое окошко было видно, что небо прояснилось и обрело тот же холодный цвет, что и в начале этой ранней зимы. Тренди торопливо оделся. Констанция гримировалась перед зеркалом. На миг ее измазанные румянами пальцы задержались на горле, словно она заметила в зеркале что-то, ее обеспокоившее. Она повернулась к Тренди. Тот уже стоял у двери. Певица встала:

— Уходишь?

Тренди посмотрел на нее:

— А разве стоит остаться?

Он усмехнулся, Констанция тоже. Но выглядела она удивленной.

— Возможно, — сказала дива.

— Я должен, — решительно ответил Тренди.

Он рассердился, сам не зная, откуда у него взялись силы.

— Ты будешь там сегодня вечером…

Крузенбург не спрашивала, она продолжала приказывать:

— …Ты будешь там, на том месте, которое я для тебя оставила, и будешь думать о том, чем мы занимались. Ни о чем другом, слышишь? Только о том, чем мы занимались.

Слушая ее слова, Тренди думал только об одном — повторить все сейчас же. Но взгляд Констанции потемнел, ее губы, как ему показалось, надулись, а что это было — желание или зарождающийся гнев или страх — он сказать не мог.

Певица прикоснулась к его руке. Это был жест прощания. Тренди вспомнил слова Нюманса. «Почему я? — спросил он себя. — Я еще молод, у меня ничего нет — ни богатства, ни власти…»