— Нет, конечно нет, — ответила Корнелия. — Я просто подумала, что, быть может, вы захотите пригласить и меня.

— Нет, нет, — поспешил произнести герцог. — Это… э-э… мужская вечеринка, вам там будет совсем неинтересно. К тому же в вашем присутствии трудно будет вести свободный разговор.

— Да, я понимаю, — сказала Корнелия. — Я пообедаю сама, а затем пораньше лягу спать. Странно, потому что я всегда думала, что в Париже обычно не ложатся допоздна, но пока мы здесь, я все время рано отправляюсь на покой, чего в жизни никогда не делала.

У герцога был смущенный вид.

— Я не думал, что вас заинтересует ночная жизнь Парижа.

— Нельзя знать, понравится тебе что-то или нет, пока не попробуешь, — холодно заметила Корнелия и, решив, что достаточно поиздевалась над ним, собрала свои письма. — Как бы там ни было, мы скоро уезжаем домой, — улыбнулась она. — Лично я думаю, что мы и так задержались в Париже. Приятно будет снова оказаться в Англии.

Направляясь в спальню, она заметила выражение его лица, но не позволила себе разжалобиться. Он любил Дезире, в этом не было сомнений, но готов ли он принести жертву ради этой любви? Что, если по возвращении в Лондон он забудет ее так же легко, как забыл Лили и всех прочих женщин, которые когда-то значили в его жизни немало? Что тогда произойдет?

В тот день, когда Корнелия переодевалась к обеду, Рене спросила ее почти о том же.

— Если вы возвращаетесь в четверг в Англию, что же будет? Ведь герцог не сможет больше видеть Дезире.

— Именно это я и хочу выяснить, — ответила Корнелия. — Я хочу знать точно, что она значит для него.

— Он любит вас, — тихо проговорила Рене.

— Он уже многих женщин любил, — ответила Корнелия резким тоном.

— И каждый раз ему казалось, что теперь все по-другому, — вздохнула Рене и добавила: — Но если я хоть что-то понимаю в мужчинах, этот раз для Дрого действительно особенный.

— Вы думаете, это у него всерьез? — спросила Корнелия.

— Уверена. Вы должны помнить, Дезире, что он был ужасно избалован; он слишком красив, слишком богат и слишком знатен, чтобы свободно колесить по свету, в то время как бедные глупенькие идиотки остаются с навеки разбитым сердцем только от одной его улыбки.

— Я одна из них, — поперхнулась Корнелия.

— Девушка, на которой он женился, была одной из них, — поправила ее Рене, — но что касается Дезире, положение изменилось. Дрого любит вас не меньше, а может, и больше, чем вы его.

— Я должна быть в этом уверена, — заупрямилась Корнелия.

— А если ему не удастся убедить вас?

— Значит, он больше никогда не увидит Дезире.

— Вы серьезно? — спросила Рене. — Вы в самом деле полагаете, что сможете оставить ее в Париже?

— Я сделаю так, как сказала, — ответила Корнелия. — Рене, я знаю, вы сочтете меня жестокой, и все же из-за своей любви к нему я ни за что не согласилась бы еще раз пройти через страдания и унижения. Как только он узнает правду, как только уступлю ему как Дезире и Корнелия, я буду потеряна навсегда. Я буду только его, целиком и полностью, и если он предпочтет покинуть меня, то мне ничего не останется, как умереть, потому что я не смогу с этим жить.

— Это могло бы меня испугать, — улыбнулась Рене, — но не пугает. Я знаю, вы найдете счастье с Дрого. Он любит вас, вы любите его, к тому же вы уже женаты, так что будете жить долго и счастливо.

— Я так надеюсь на это! — воскликнула Корнелия дрогнувшим голосом.

Она позвонила в колокольчик, и в комнату поспешно вошла Вайолет, чтобы помочь ей переодеться. Из отеля Корнелия ушла первой, велев Вайолет объяснить герцогу, что она отправилась к парикмахеру и возвратится, когда он уже уйдет на свой деловой обед.

— Все прошло хорошо? — спросила она.

— Да, ваша светлость.

— Тогда поспеши, Вайолет, у нас мало времени.

— Что ваша светлость наденет сегодня вечером?

Вайолет раскрыла гардероб, и Корнелия увидела длинный ряд платьев, сшитых для нее Уортом, всех цветов радуги и всевозможных фасонов. Корнелия на секунду задумалась — у нее осталось еще несколько платьев, которые она ни разу не надевала. Наконец она решилась и указала на кружевной наряд алого цвета, который был на ней в тот первый вечер в «Максиме».

— Я надену это платье, — сказала она, — а когда уйду, начни упаковывать все остальные в новые сундуки, которые я прислала сюда на прошлой неделе.

— Все до одного, ваша светлость?

— Все до одного, Вайолет. Сюда мы больше не вернемся. Одно решение уже принято, подумала она, но его было легко отменить, если бы она передумала и захотела провести вместе с герцогом завтрашний вечер — их последний вечер в Париже.

Платье из алого кружева, казалось, шло ей теперь больше, чем в первый вечер перерождения Корнелии в Дезире. Уверенность в себе и все возрастающее чудо любви придали ей новую красоту. Каждый раз, сбрасывая темные очки и причесываясь по-другому, она открывала изящные черты и приобретала горделивую осанку.

Сегодня Вайолет попробовала сделать новую прическу — вместо того, чтобы заплетать пряди, она их перекинула и подколола шпильками, усыпанными бриллиантами, которые мерцали в темных волнах, как звезды.

Это будет единственное украшение, решила Корнелия, вспомнив, как однажды вечером, когда они были вдвоем, герцог прошептал, что ее ушки подобны крошечным розовым ракушкам и что грех оттягивать их драгоценными камнями, пусть да;:[е самыми дорогими. Длинная линия шеи, переходящая в белизну плеч, была самим совершенством, и ожерелье только отвлекло бы внимание от ее красоты.

Платье, сшитое вначале для Рене, было вырезано довольно смело, не., рисущая Корнелии чистота придавала ей вид прелестной нетронутости, поэтому, когда она вошла в гостиную с улыбкой на губах и сияющими глазами, герцог подумал, что перед ним грациозная Афродита, еще полностью не осознавшая своей красоты.

Он протянул к ней руки, и она коснулась их пальцами. Сегодня на них не было кольца, которое могло привести герцога в ярость, и его поцелуй продлился дольше положенного — жадные губы долго не отрывались от шелковистой кожи. Затем он поднял голову и взглянул ей в глаза.

— Вы готовы? — раздался от двери голос Рене.

Они не слышали, как она вошла, потому что стояли и смотрели друг на друга, не разговаривали, а просто смотрели, охваченные единым желанием, притягивающим их друг к другу, как магнит, и заставлявшим трепетать.

— Да, мы готовы, — ответил герцог.

— Тогда поехали, — сказала Рене. — Иван не любит, если его заставляют ждать, а я… я умираю от желания снова оказаться рядом с ним.

— Я вас понимаю, — тихо сказала Корнелия.

— В карете вам понадобится накидка, — сказала Рене, — поэтому я захватила для вас это.

Она протянула шарф из серебряного ламе, отделанный соболем, герцог взял его и нежно обернул вокруг плеч Корнелии.

— Я люблю вас, — прошептал он при этом; она почувствовала, как его губы коснулись ее уха, и обрадовалась, что не надела серег.

— Я очень волнуюсь! — воскликнула Корнелия. — Уверена, сегодня нас ожидает нечто восхитительное.

— Возможно, вы разочаруетесь, — предупредила Рене. — Но Иван ничего не упускает из виду. Возле дверей всегда стоит наготове карета с лошадьми на тот случай, если кому-то станет скучно или захочется уехать пораньше.

— Вот такими лошадьми? — спросила Корнелия полным благоговения голосом, увидев четверку черных арабских скакунов, запряженных в княжескую карету.

— Бывает и лучше, — похвасталась Рене, зная, что на Корнелию гораздо большее впечатление произведет хорошая лошадь, чем дорогая побрякушка.

Они сели в карету, которая помчалась по Елисейским полям с почти пугающей стремительностью.

— Вы всегда ездите так быстро? — спросила Корнелия, но Рене посмеялась над ее страхом.

— Иван вечно торопится, — ответила она, — но его возницы превосходно знают свое дело, так что нет нужды бояться.

Корнелия почувствовала, что ей обязательно понравится человек, у которого такие великолепные лошади. Ее предположение оправдалось. Как только она увидела князя, то сразу поняла, еще не успев обменяться с ним рукопожатием, что перед ней именно тот обаятельный человек, которого она себе представляла по описанию Рене.

Высокий, незаурядной внешности, с сединой на висках, аристократическими чертами лица и длинными тонкими пальцами художника. Тем не менее в нем не было никакой изнеженности или отсутствия мужественности. Глаза его сверкали, а улыбка на несколько чувственных губах вселяла уверенность и бодрость.

Замок, расположенный в Булонском лесу, был огромным и величественным. Когда они прошли в большой мраморный холл, увешанный гобеленами, по лестнице спускался, чтобы встретить их, сам князь, рядом с ним бежали две высокие борзые — все это напоминало иллюстрацию к какой-нибудь русской сказке.

Он подошел прямо к Рене и, взяв ее руки в свои, нежно поцеловал обе ладони, а когда она поднялась после глубокого реверанса, склонился, чтобы поцеловать ее в губы.

— Я скучал по тебе, моя любовь, — проговорил князь по-французски, в его голосе слышалась неподдельная искренность.

Затем он повернулся к Корнелии. Она присела в реверансе, пока Рене представляла их, а герцог поклонился.

— Мы раньше встречались, Роухамптон, — улыбнулся князь. — Я очень рад, что сегодня вы мои гости.

Покончив с формальностями, он обратился к Рене и заговорил с таким радостным возбуждением, что сразу вдруг стал очень молодым:

— У меня для вас сюрприз, идемте!

Он провел их по дому на балкон, и там у обеих женщин вырвался восхищенный возглас, когда они увидели внизу не сад, а огромное озеро. Казалось, что из Франции они перенеслись в Венецию. У подножья каменных ступеней стояла гондола, чтобы отвезти их по воде к выстроенной площадке. Терраса, на которой накрыли обеденный стол, была окружена колоннами из розового мрамора с изысканными венецианскими портьерами между ними и флажками, развевавшимися на ветру. Балюстраду выполнили из цветов, и золоченые столбики поддерживали огромные гирлянды, опоясавшие само озеро.