Лайла не была уверена, как ее станут принимать в обществе после той ночи в павильоне. Эти последние три недели она стала предметом пересудов и была только рада, что сплетни, похоже, не достигли ушей Кевина. Что конкретно произошло между Лайлой и Джослином Сан-Пьетро, известно не было, но люди были осведомлены, что в ту роковую ночь она провела довольно продолжительное время наедине с ним. Воспоминание о ее безрассудном поведении, однако, уже начало постепенно меркнуть в коллективном сознании. Она начала надеяться, что сага о Джослине Сан-Пьетро уже вошла в местный фольклор и большей частью забыта. В конце концов, многие здешние джентльмены имеют детей от своих рабынь-любовниц. Скандальным все это делает то, что Джосс до этого жил как белый человек и что Джордж Бартон умер, когда он появился.

Больше экипажей направлялось в центр, чем из него, и Лайла предположила, что причина тому – аукцион рабов. Рабство было источником процветания как здесь, на американском Юге, так и на Барбадосе. Это был единственный способ получать прибыль с табачных, сахарных и хлопковых плантаций.

Местом проведения аукциона были передняя и задняя лужайки у здания суда, которое представляло собой внушительное кирпичное строение в центре города. Требовались обе лужайки, потому что проходило, по сути дела, два разных аукциона. Наиболее ценные рабы, домашние слуги и хорошие полевые работники продавались на передней лужайке. Задняя лужайка выходила на улицу, называемую местными жителями Чипсайд, и там шли с торгов старики, калеки, буяны или по какой-то другой причине менее ценные рабы.

– Завезти тебя куда-нибудь?

По отсутствию энтузиазма в голосе Кевина Лайла поняла, что он не особенно стремится это сделать, и догадалась почему: он боится опоздать и упустить возможность приобрести лучших полевых работников. Поэтому она покачала головой и была вознаграждена, когда он улыбнулся ей:

– Молодец, Лайла! Из нас выйдет отличная команда!

В ответ на это Лайла улыбнулась. С тех пор как она приняла его предложение, он, казалось, постоянно чувствовал себя счастливым. Кевин, которому с трудом удалось втиснуть коляску в узкое пространство, примерно за две улицы до лужаек (все хорошие места были уже заняты прибывшими раньше), спрыгнул и протянул руки, чтобы помочь Лайле спуститься. Ощущение его ладоней, обхвативших талию, не было неприятным. Когда он задержал свои руки на ней еще на мгновение после того, как ее ноги коснулись земли, ей вполне легко далась еще одна улыбка. Он слегка сжал ее талию и отпустил. Лайла взяла предложенную ей руку, легко положив пальцы на крепкое предплечье и отказываясь думать о другой мускулистой руке, за которую она вот так же держалась. Непринужденно болтая о всяких пустяках, они пошли на аукцион.

Те рабы, в покупке которых был заинтересован Кевин, продавались на внешней стороне, поэтому они направились к фасаду здания суда. Вскоре Лайла оказалась стоящей в передних рядах собравшихся перед узкой деревянной платформой, приподнятой над землей примерно фута на три. На ней высился опрятно одетый аукционист, превозносящий достоинства раздетого по пояс полевого работника, которому было, клялся аукционист, не больше девятнадцати. У Деймона, как аукционист назвал его, была эбеновая кожа и крепкие мускулы, и Лайла не удивилась, когда Кевин тут же вступил в торги. Когда Деймон был продан Кевину за крупную сумму в пятьсот долларов, раб улыбнулся от уха до уха, гордясь своей высокой стоимостью. На него повесили бирку и по сигналу Кевина увели, чтобы позже в тот день забрать.

Аукцион проходил быстро. Когда он приблизился к концу, Лайла потеряла тот небольшой интерес, который был у нее к происходящему, и отошла в сторону. Кевин приобрел десять превосходных полевых работников для «Услады сердца», а также хорошенькую мулатку, которая, по его словам, станет помогать кухарке Мейзи на кухне. Закончив с торгами до тех пор, пока не попадется что-нибудь исключительно хорошее, он вступил в разговор с джентльменом, стоящим с ним рядом, и они пустились в увлеченную дискуссию о различных методах ирригации. Лайла обошла толпу и направилась к задней лужайке. Никто не может обвинить Кевина в отсутствии интереса к выбранному им трудовому поприщу, подумала она.

Идя просто так, безо всякой цели, Лайла вскоре оказалась на краю совсем иной толпы, посещающей аукцион Чипсайд. Здешними покупателями были менее преуспевающие фермеры и купцы, и даже белая шваль,[2] которые наскребли денег, чтобы приобрести одного-двух менее ценных рабов. В отличие от своего коллеги на той стороне здания, этот аукционист был одет неряшливо. Неприятным, пронзительным голосом он расписывал достоинства согбенного старика с усталым взглядом.

– Эймос уже не молод, да, но он крепче, чем кажется. Да он еще может вовсю орудовать мотыгой не хуже других, верно, Эймос?

Эймос покорно кивнул своей седой головой. Но торг шел вяло, и под конец он был продан всего за сотню долларов дюжему фермеру со злым взглядом. Лайле стало немного жаль Эймоса, и она отвернулась, чтобы возвратиться на переднюю сторону, где чувствовала себя уютнее. От сильного шума на этой стороне у нее разболелась голова, а от толпы исходил отчетливый запах немытых тел. Кроме того, Кевин будет недоумевать, куда она подевалась…

– А вот отличный молодой парень по имени Джосс, сильный как бык. Его только надо малость обуздать. Ваши предложения, джентльмены?

– Да это ж белый человек!

– Не, он цветной. Ты что, не слышал?

– Он в цепях, стало быть, буйный. Я не дам за такого и гроша!

– Я даю пятьдесят долларов!

– Пятьдесят долларов! Полно вам, мистер Коллир! Когда вы его обуздаете, он будет стоить никак не меньше пяти сотен! – Аукционист с негодованием отверг низкую цену.

– Ага, если при этом он не убьет кого-нибудь! Или его самого не придется в конце концов пристукнуть!

Пока шел этот обмен репликами между аукционистом и мужчиной в толпе, Лайла взглянула на платформу и оцепенела. Он был грязным, волосы свалялись и спутались, усы исчезли, двухнедельная щетина покрывала подбородок и скулы. Он был бос, одет лишь в рваные бриджи – те самые, как потрясенно осознала Лайла, что были на нем в ту роковую ночь, и нечто больше похожее на тряпку, чем на рубашку, висело у него на плечах. Его грудь была по большей части обнажена, открывая бугристые мускулы вместе с густой черной порослью посредине. Рот у него распух, и в уголке запеклась кровь. На левой скуле багровел яркий кровоподтек, а на правом виске виднелся наполовину заживший порез. Лайла почувствовала, что сердце ее остановилось, когда увидела, как вздуваются мышцы на почти голых руках, потому что они слишком туго связаны за спиной. Лодыжки сковывала цепь, и еще одной он был привязан к столбу платформы. Несмотря на изменившуюся внешность, не узнать Джосса было невозможно. Беспомощно уставившись, Лайла почувствовала, как к горлу подступила дурнота, и ей пришлось преодолеть ее. О Боже, до чего его довели… Реальность мести Аманды оказалась куда ужаснее, чем она себе представляла.

– Кто даст сотню? Сто долларов за отличного, здорового молодца! – Аукционист, осмотрительно держась на расстоянии от товара, который пытался продать, окинул взглядом толпу. – Это почти даром!

– Шестьдесят! – крикнул кто-то.

– Шестьдесят долларов! Да это почти что преступление! Тебя арестуют, если ты получишь его за эту цену, Сэм Джонсон! Ну, давайте же, ребята! Я хочу сотню!

– Давайте-ка посмотрим его спину, Нили! Бьюсь об заклад, его секли до полусмерти! Кому нужен такой смутьян, а?

– Верно, Нили, покажи-ка его спину! Аукционист неохотно уступил давлению толпы.

– Повернись, парень! – велел он Джоссу.

– Поди к черту! – последовал в ответ рык. Он был отчетливо слышен даже Лайле, которая стояла позади толпы. Аукционист, насупившись, сделал знак паре дюжих парней, стоявших по обеим сторонам платформы. Они поднялись и силой повернули упирающуюся жертву, попутно стянув рубашку. Обнаженная спина была красной и кровоточащей, вся в пересекающихся рубцах. Лайле вновь стало дурно. Она испугалась, что может потерять сознание – так закружилась у нее голова.

– Я забираю назад свое предложение! – заорал мужчина, который давал шестьдесят долларов.

– Мое остается! – сказал тот, кто предложил пятьдесят, и добавил, ни к кому конкретно не обращаясь: – Черт, почему бы не купить, если по дешевке? А если окажется слишком хлопотным, то и будет тем, кто он есть, – свиным дерьмом!

В толпе послышалось согласное бормотание, когда Джосс, которого дюжие охранники отпустили, повернулся к ним передом. Его лицо побагровело от ярости, и с напрягшимися и вздувшимися мускулами груди и рук он выглядел опасным. Ни в малейшей степени он не напоминал того щегольского насмешливого незнакомца, который так дерзко флиртовал с ней и почти похитил ее сердце. Они превратили его в животное, и сердце Лайлы обливалось кровью.

Она не сводила с него глаз с того момента, как впервые узнала его, в то время как глаза его вызывающе оглядывали толпу. Когда он обводил взглядом собравшихся, словно бросая вызов тому, кто осмелится торговаться, его глаза мазнули по тому месту, где стояла она в задних рядах. Затем, словно в замедленном действии, вернулись. Эти зеленые глаза, чей цвет она помнила лучше, чем свой собственный, остановились на ней.

Глава 8

Джосс презрительно щурился, когда увидел ее. Она стояла позади глазеющего сборища, уставившись на него, и края широкополой соломенной шляпы отбрасывали тень на ее лицо. Она была точно такой, какой он ее помнил, красивее, чем имеет право быть женщина, и выглядела свежей и прохладной, как родниковая вода в палящий июльский зной. Светлые золотистые волосы, которые он впервые увидел в очаровательном беспорядке, сейчас были аккуратно убраны под шляпку, отделанную лентой мягкого серо-голубого цвета, почти такого же, как ее глаза, если память его не подводит. Она казалась легкой и иллюзорной, как солнечный луч, в светло-желтом платье, закрепленном под изгибом высокой груди лентой того же оттенка голубого, что украшала и шляпу. Длинный конец ленты ниспадал вдоль узкой юбки. Само платье было сшито из какой-то тонкой, просвечивающейся ткани, явно предназначенной для того, чтобы демонстрировать, равно как и скрывать, восхитительные контуры ее изящного тела. Ниже коротких рукавов-фонариков руки были обнажены, дразняще тонкие и бледные в ярком солнечном свете. Выражение ее лица было скрыто от него, но даже на таком расстоянии он чувствовал ее отвращение к происходящему и жалость к нему. Ярость нахлынула на него, затопив даже унижение, которое он испытывал. Когда он познакомился с ней, он был самодовольно уверен в своей власти над ее полом; уверен, что если пожелает, то может заполучить почти любую. Женщины всегда находили его привлекательным, и он умудрялся в полной мере использовать это счастливое обстоятельство чаще, чем следовало. А потом Дилайла Реми свалилась в куст, обнажив до самых бедер пару стройных, молотящих в воздухе ножек, и разожгла его любопытство. Когда он поступил не иначе, как по-джентльменски, одернув ее юбку, она едва не врезала ему по носу. Вначале это его забавляло. Но потом, после того как он хорошенько разглядел ее и обнаружил, что маленькая злючка – потрясающая красавица, он был очарован. И оставался очарованным до тех пор, пока тот ночной кошмар не застиг его врасплох. Было в ней нечто такое, что привлекало его, что-то помимо изящного совершенства ее лица и фигуры. Она понравилась ему, действительно понравилась. И он хотел ее. Так же как и она хотела его, хотя, вероятно, была слишком невинна, чтобы в таких словах выразить то, что чувствовала, когда он касался ее. Даже тот невинный младенческий поцелуй заставил ее вспыхнуть огнем…