Саймон считал своим долгом до отъезда в Лондон рассортировать эти бумаги и решить, что с ними делать. Он даже думал составить биографию отца и был уверен, что некоторые материалы в этой комнате, когда время придет, будут очень важны для этой цели.

Он бы с удовольствием окунулся в разбор бумаг прямо сейчас, потому что через несколько часов ему предстояло выступать в роли хозяина приема. Но он не мог этого сделать: накануне после пикника мать попросила… нет, скорее потребовала, встречи с ним сегодня утром. Поэтому сейчас он ждал ее и даже не притрагивался к бумагам.

Как по сигналу, дверь в кабинет открылась, и вошла мать. Она закрыла за собой дверь и, фыркнув, осмотрелась вокруг.

Когда-то она слыла безупречной красавицей. До сих пор не умолкали рассказы о ее первом выходе в свет и о том, как мужчины боролись за возможность просто прикоснуться к ее руке. Но Роджер Крэторн, который вот-вот должен был стать одиннадцатым герцогом Биллингемом, скоро заявил о своих правах на нее, и все знали, что Крэторн, так или иначе, всегда добивается своего.

Саймон вздохнул, размышляя о том, как разрушились отношения родителей. Он посмотрел на мать. Она по-прежнему была довольно красивой женщиной. В темных волосах появился лишь намек на седину, а кожа оставалась гладкой, практически без морщин.

И все же чего-то в ней не хватало. Карие глаза никогда не светились большим счастьем, а жесткая линия губ подчеркивала горечь, постоянно жившую в выражении лица. Когда Саймон смотрел на нее, он тут же вспоминал, сколько раз она отворачивалась от него, сколько раз смотрела с нескрываемым презрением.

Саймон никак не мог понять, что же такого он сделал, чтобы пробудить в ней такой гнев. Отец всегда отмахивался, как будто это было не важно, хотя сам всегда окружал Саймона любовью и нежностью, и Саймон видел, что отец чувствовал глубокую пустоту, которая образовалась вокруг Саймона из-за равнодушного отношения к нему со стороны матери.

— Сколько раз я твердила ему, что этот кабинет — просто позор, — произнесла мать, отрывая Саймона от неприятных воспоминаний.

— Это из-за беспорядка, — выдавил улыбку Саймон. — Но я все уберу.

Совершенно неожиданно герцогиня перевела свой взгляд на него и задержала намного дольше обычного.

— Надеюсь, ты сделаешь это, — тихо заметила она.

— Ты об этом хотела поговорить со мной сегодня утром? — с нажимом спросил Саймон, почувствовав себя неловко под ее пристальным взглядом. — Может быть, есть что-то, что ты хотела бы посмотреть сама или оставить на память?

— Ничего, — покачала головой герцогиня и отошла от сына. — Меня не интересуют его вещи.

Ее ответ нисколько не удивил Саймона. В разрыве между родителями он, по правде говоря, больше винил мать, чем отца. Отец всегда проявлял по отношению к ней терпение и доброту, даже несмотря на презрительное отношение с ее стороны. А она все равно избегала мужа, точно так же, как избегала Саймона.

— Я хотела поговорить с тобой не об отце. — Герцогиня повернулась к Саймону, скрестив руки на груди. — Речь пойдет о той девушке, Саймон.

Саймон заморгал. Он надеялся избежать этого разговора, по крайней мере до окончания бала, который намечался на следующий вечер. Должно быть, его интерес к мисс Мейхью действительно стал заметен для окружающих, если мать решила уже обсудить это с ним.

— О девушке, мама? О какой? Ты же знаешь, их нынче здесь много.

Он считал свой ответ умышленной ребяческой дерзостью, но когда-то и ее равнодушие причиняло острую боль. Если ей безразлична его жизнь, то к чему такой диктат?

— Не надо вести со мной игру, — прищурила глаза герцогиня. — Я не люблю это, и времени играть в игры у меня нет. Ты знаешь, что я говорю о Лиллиан Мейхью.

— Понятно.

— Мне тоже понятно, — склонила голову набок герцогиня. — Ты так смотрел на нее вчера весь день во время пикника, что стало ясно: она тебя заинтересовала.

Саймон пожал плечами, не желая лгать, но и не желая обсуждать эту тему, пока его не вынудили.

— Но даже если бы я и не заметила, герцог Уэверли сам обратил мое внимание на это.

В глазах матери вспыхнуло торжество.

Саймон вздохнул. Рис знал, какие нелегкие отношения были у него с матерью, и наверняка сам был очень встревожен, если затеял с ней разговор на тему невест.

— Но разве все эти леди не по этой причине приехали сюда, мама? — Внимательно контролируя свой тон, Саймон прислонился к столу, едва не свалив стопки бумаг. — Ты достаточно ясно сказала, что теперь, когда я получил титул, у меня появились обязательства перед семьей: я должен жениться и как можно скорее заиметь наследника. Этот прием проводится именно с этой целью, или нет? Если я заинтересовался одной из девушек, приехавших сюда, почему ты не рада?

— Боже мой, Саймон! — Герцогиня приблизилась к нему на несколько шагов. — Прежде всего ее сюда даже не приглашали. Я вообще согласилась позволить ей присутствовать здесь только из уважения к особой просьбе отца леди Габриэлы, графа Уотсенвейла.

— Как это милосердно с твоей стороны, — пробормотал Саймон.

Она притворилась, что не услышала его замечания, хотя, судя по тому, как сердито скривились ее губы, все она прекрасно слышала.

— Она совершенно не подходит тебе. Ты должен понимать это.

Саймон покачал головой, подумав о блеске глаз Лиллиан и обворожительной противоречивости ее действий, не говоря уже о безупречном самообладании и волнующем совершенстве ее чувственного тела.

— Прости, мама, но я тебя не понимаю. Я считаю ее умной и интересной.

— Как будто такие вещи имеют значение при выборе пары! — с раздражением взорвалась герцогиня. — У ее отца не было титула, не было состояния, чтобы оставить ей в качестве приданого. Но даже если бы и было, у нее подозрительные родственники! Ее брат…

— Рис упоминал, что он немного сумасбродный, — пожал плечами Саймон. — Но мало кто из людей в его возрасте не является таким. Я отказываюсь осуждать его только лишь за то, что он сейчас позволяет себе чрезмерно выражать свои чувства.

— Тогда подумай о ее матери! Ходят слухи, Саймон, что она покончила жизнь самоубийством… Это ужасно! Абсолютно неприемлемо! — всплеснула руками герцогиня. — Я запрещаю отношения между вами. Я не могу спокойно смотреть на это!

Саймон едва не рассмеялся. Интересно, понимает ли она, что ее неприязнь к Лиллиан сделала эту девушку еще более привлекательной для него? Слова матери его нисколько не смутили.

Он оттолкнулся от края стола и двинулся вперед. Мать осталась на своем месте, но он видел, что ей хотелось сделать шаг назад.

— Вы забываете, мадам, — мягко сказал он, — что я больше не тот молчаливый ребенок, которого вы можете контролировать одним щелчком пальцев. Теперь я герцог, нравится вам это или нет. Что я делаю, кем интересуюсь и куда иду… это мое дело и касается только меня.

Она округлила глаза и раздула ноздри от ярости, которая была настолько сильна, что, блеснув у нее в глазах, застигла Саймона врасплох. Но она справилась с собой.

— Думаю, ты прав, — сквозь зубы процедила герцогиня.

— Но я ценю твою обеспокоенность, — отступил на шаг Саймон. — И я обязательно учту твое мнение.

— Спасибо, — выдавила герцогиня.

— Это все?

— Да. До свидания.

С этими словами мать направилась к двери.

Она ушла, и Саймону оставалось лишь вздохнуть ей вслед. Всю свою жизнь он старался угодить этой женщине, но уже много лет назад знал, что все его усилия обречены на провал. Он, конечно, не собирался опираться в своем выборе невесты, или друга, или любовницы на оценку матери.

Нет, в делах сердечных он собирался руководствоваться только своей интуицией и больше никого не слушать.


* * *

Лиллиан никогда не была сильна в крокете, независимо от правил игры. Она всегда слишком сильно ударяла по шару. Поэтому ее совершенно не удивило, что она рано выбыла из игры, организованной в тот день, буквально во второй партии, и была вынуждена наблюдать за игрой со стороны.

Но она и не возражала. Ей не хотелось играть. Она намного больше могла узнать, наблюдая со стороны, ведь во время игры раскрывалось много личных качеств участников.

Габби, конечно, была великолепна. Казалось, что она может все, и Лиллиан не могла сдержать улыбку, наблюдая за подругой. А еще она с удовольствием заметила, что на Габби обратили внимание несколько джентльменов из числа приглашенных на прием.

Другие оставшиеся на поле участники играли по-разному. Лиллиан заметила, что леди Филиппа, дочь графа, все время притворялась, будто теряет равновесие во время удара, потому что стояла рядом с Саймоном, и он всякий раз поддерживал ее.

Дочь маркиза, леди Тереза, так плохо била по шару, что Лиллиан была уверена, что она делала это целенаправленно. Похоже, глупышка не хотела обыгрывать Саймона и других подходящих женихов; в конце концов, она продержалась только одну партию и теперь должна была играть против других леди.

Леди Энн, невеста герцога Уэверли, играла совершенно иначе. Ее игра была внимательной и ровной, но всякий раз, когда у нее получался отличный удар, Лиллиан замечала, как восторженно горели ее глаза. За это она почти полюбила леди Энн.

Ну и, наконец, Саймон. Он тщательно рассчитывал каждое свое движение, никогда не бил по шару, не заняв выгодную позицию и не прикинув силу удара. Он всегда соблюдал хладнокровие и контролировал ситуацию.

Саймон приступил к новой партии и наклонился над шаром, чтобы прицелиться молотком для удара, но вдруг поднял голову, и Лиллиан увидела, что он смотрит прямо на нее. Точнее, он откровенно уставился на нее, потом, слегка улыбнувшись, ударил по шару.

Тот вылетел за пределы поля, попал в низкий кустарник и пропал из виду.