Как ни странно, на этот раз у нее получилось. Когда ее вели по длинному коридору с грязными окнами, солнечный свет слепил ей глаза. Конвоир толкнул дверь и завел ее в маленькую комнатку, где на стульях сидели Феликс и Наташа. Увидев Ксению, они вскочили. Она не смогла сдержать удивленного возгласа. По встревоженному взгляду дочери она поняла, что вид у нее жалкий. Смущенная, она пригладила рукой грязные волосы. Редко когда она чувствовала себя настолько раздавленной.

— Мадам Водвуайе, мне очень жаль! — воскликнул незнакомый ей чиновник. — Произошло чудовищное недоразумение. Садитесь, прошу вас.

Он поспешил пододвинуть ей стул. Наташа продолжала смотреть на нее с ужасом.

— Как вы, тетя Ксения? — прошептал побледневший Феликс.

— Все в порядке, детки, — улыбнулась она. — Несколько дней во французской тюрьме — это не смертельно. Невзирая на гнетущую атмосферу, — добавила она, бросив суровый взгляд на чиновника, который выглядел обеспокоенным.

— Ваша дочь и мсье Селигзон принесли все необходимые показания свидетелей, которые полностью подтверждают вашу невиновность, — продолжил он, нервно заикаясь. — Я Жюль Жамбен, судья, к вашим услугам. У меня есть несколько писем. Из Центра помощи детям, от некоего Муссы Абади, который рассказывает о вашей поддержке во время оккупации. А также показания мсье Лелонга из Палаты швейного синдиката. Присутствующий здесь мсье Селигзон и его сестра также утверждают, что вы спасли им жизнь.

Ксения благодарно улыбнулась Феликсу. Он и Лили не побоялись назвать свои настоящие имена, чтобы помочь ей. Это было доказательством их любви, чему она придавала большое значение.

— Само собой разумеется, ваше имя никто больше не связывает с сомнительным делом вашего мужа, — продолжил судья.

Ксения почувствовала, как по телу Наташи пробежала дрожь. Она осознала, что напряженность, которую дочь пыталась скрыть, намного сильнее, чем казалось на первый взгляд. Она положила ладонь на руку Наташи. Только бы судья не стал дальше распространяться насчет Габриеля! Время и место были совсем неподходящими.

— В таком случае, мсье судья, я могу покинуть это место, от которого у меня остались не самые лучшие впечатления? Я чувствую себя несколько уставшей.

— Ну конечно, дорогая мадам! Поймите нас правильно. У нас накопилось столько дел. Неудивительно, что кто-то становится жертвой ошибки, но после всего, что произошло, разве иначе может быть?

Разговаривая, он поставил несколько печатей на документы, испачкав в чернилах пальцы.

— Не знаю, как насчет дел, но всякая диктатура ведет только к ошибкам и смертям. Никакой режим, тем более демократический, не должен допускать ошибок правосудия.

Он протянул ей пачку бумаг, до этого лежащих на столе среди множества папок.

— Вот, мадам. Я понимаю ваш гнев, поверьте мне. Республика делает все возможное в данных обстоятельствах. Надо верить. Мы переживем эти потрясения, все вернется на круги своя.

Ксения сжала губы, чтобы не отвечать. Республика, ну да, конечно! Он говорил о ней почти с мистическим трепетом.

Многие вели себя так, словно кошмар, устроенный старым маршалом Петеном 16 июня 1940 года, в день отставки правительства Поля Рено, и режим Виши были лишь случайным недоразумением, как и то, что генерал де Голль, сотрудничающий с Соединенными Штатами, все эти годы официально считался нарушившим присягу. Но в свое время многие верили в законность режима Виши. Историю не переделаешь. Она неизменна, как и прожитая человеческая жизнь.

На улице Ксения, шедшая между Феликсом и Наташей, остановилась, повернулась лицом к Сене и, подняв лицо к солнцу, вдохнула полной грудью.


Спустя несколько месяцев на улице Риволи под сводами Музея декоративного искусства царило небывалое оживление. Стучали молотки рабочих, заканчивающих оббивать декорации. Стоя на стремянке, девушка с грацией канатоходца проверяла, хорошо ли закреплена красная бархатная драпировка. Облаченный в передник, словно в тогу, Кристиан Берард наносил последние мазки на искусственный мрамор кариатид из театральных миниатюр. Время от времени начинала играть музыка и тут же замолкала с придушенным всхлипом. С блокнотом в руке Ксения проверяла, правильно ли расставлены куклы. Вереница сирен и лошадей обрамляла вход в виде уютного грота, модели решеток Пале-Рояль соседствовали с контурами острова Сите. Расстановкой кукол занимались несколько человек, стараясь добиться, чтобы положение рук и наклон головы не нарушали общую гармонию. Работать необходимо было с большими предосторожностями, чтобы не повредить налепленный на тонкую проволоку гипс. Фигурки были в париках, перчатках, шляпках, с миниатюрными зонтиками и кожаными сумочками и почти натурально поглядывали на людей маленькими глазками из-под шелковых вуалей. Ксения восхищалась результатами кропотливой работы мастеров и мастериц, которые провели всю зиму вокруг небольших печурок, источающих иллюзорное тепло, в перчатках со срезанными кончиками пальцев, кляня постоянные перебои с электричеством, из-за которых работу приходилось продолжать при свечах. Куклы были одеты в бархат, отделанный золотой тесьмой, широкие юбки из тюля и сатина, меховые манто и приталенные жакеты. В таких нарядах они походили на взрослых, которые играют роли маленьких капризных детей.

Портные, парикмахеры, модистки, сапожники, гримеры, отдавшие столько сил при подготовке этого спектакля, просто следовали традициям Средневековья, когда подобные разодетые куклы украшали дворцы и замки.

— Осторожно! — воскликнула она, подхватывая белую туфельку, которая соскользнула с ноги манекена, одетого в турецкое платье от Лелонга.

Позади нее Борис Кошно менторским тоном, говоря с сильным славянским акцентом, распекал осветителя. Нервы у всех были напряжены до предела, так как вернисаж открывался уже через два часа. Все знали, каков главный посыл акции, — дать понять всем, что высокая мода в Париже не умерла, что талант художников всегда останется с народом и снова будет блистать на празднике жизни, прекрасными символами которого и являлись эти великолепные куколки. Ожидалось, что посмотреть выставку придут десятки тысяч посетителей.

Ксения задумчиво посмотрела на черно-белые декорации, придуманные Жаном Кокто. Там можно было увидеть комнату служанки, охваченную пожаром; невесту, лежащую, словно смертельно раненная, над которой была подвешена метла ведьмы и бальное платье. Только верный своей безмерной фантазии Кокто смог смешать тоску одиночества и грубость смерти с миражом ренессанса, усеяв все это жемчугом. Тогда она не знала, что пройдет всего несколько недель, и эти образы неожиданно проявятся и станут гнетущими в день, когда она со сжимающимся от ужаса сердцем будет идти среди развалин Берлина в поисках человека, которого она так любила.

— Мадам Водвуайе, у нас проблема, — заламывая руки, воскликнула ассистентка.

— Ну, что там еще?

— Куда-то подевались программки. Теперь уже поздно заказывать новые. Но, может, все-таки сходить в типографию? В конце концов, раздадим их позже.

— Не паникуйте. С программками все в порядке. Я просто отложила их в сторону, чтобы они не потерялись в такой суматохе. Идемте, я покажу вам, где они лежат.


Они торопились прийти вовремя, чтобы не пропустить открытия действа. Наташа, Феликс и Лили поднимались по ступеням между двумя рядами республиканских гвардейцев в полной парадной форме. Убранный в красный бархат павильон Марсан был самым подходящим местом для вернисажа в этом районе Парижа. Молодые улыбающиеся манекенщицы вручали программки с иллюстрациями Кристиана Берарда на обложке. Толпа собралась большая. Люди радовались, что смогут, наконец, развлечься после скучной зимы, во время которой весь Париж страдал от холода и голода. Желание лицезреть прекрасное читалось в искрящихся взглядах и восторженном перешептывании. Сюда приходили, чтобы и других увидеть, и себя показать, как в лучшие времена в Париже. У многих женщин на плечах были довоенные меха.

Люди осматривали декорации молча, почти с религиозным благоговением. Только свет, идущий от макетов, оживлял действо и придавал легкость декорациям. Наташа узнала настороженный силуэт Люсьена Лелонга в темном пальто, с белым шарфом вокруг шеи.

— Невероятно! — восклицала Лили, так сильно наклоняясь вперед, что вынуждала Наташу удерживать ее за пояс пальто. — Даже бутоньерки настоящие! А посмотрите на эти бальные платья! Глядя на них, хочется танцевать всю ночь напролет, как думаете?

В то время как Лили восхищалась с непосредственностью ребенка, Феликс оценивал наряды и строил прогнозы.

— Уже сейчас можно предположить, что скоро будет модно, — констатировал он, поправляя пальцем очки и хитро поглядывая на Наташу. — Тонкая талия, подчеркнутые бедра и широкие юбки. Мне кажется, надо будет попробовать использовать корсет, как в былые времена. А посмотрите на эти аксессуары: вы можете сказать прости-прощай вашим сумкам-рюкзакам, мадемуазели. Грядет возврат к ручным сумочкам, в которых не будет ничего, кроме мелочей вроде пудреницы. Белое также будет в моде. Это как символ хрупкости и чистоты. Надо будет к этому привыкать: женщина станет женщиной, и очень скоро.

— Не думала я, что ты настолько подкован в женской моде, — удивилась Наташа.

Смущенный, он пожал плечами.

— Должно быть, это у меня в крови. Дом Линднер был одним из самых престижных универмагов Берлина, а мама получила золотую медаль на Международной выставке 1937 года, — гордо заявил он. — Эта женщина пропагандировала вкус к хорошим вещам. В свое время ее знали даже в Соединенных Штатах. В детстве я часто наблюдал, как она рисует свои коллекции. Случалось, я даже готовил домашнее задание в ее офисе, когда она подбирала ткани. Порой давал ей советы. Это меня сильно забавляло.

— Только не говори, что сам собираешься стать кутюрье! — усмехнулась Наташа, которая только что открыла этого молодого человека с неожиданной для себя стороны.