— Тогда пошли вместе со мной. Я иду в редакцию газеты. По дороге заскочим в кафе выпить чего-нибудь горячего. А потом я, пользуясь случаем, представлю тебя сотрудникам. Они будут рады познакомиться со своей парижской коллегой.

Он взял ее за руку. Он казался бодрее, чем при их последней встрече. Она не могла не спросить себя, не в Линн Николсон тут причина?

— Ты должен уехать.

— Уехать? Да что ты такое говоришь?

— Должен, — настаивала она. — Я разговаривала с твоей подругой Линн Николсон. Она приходила к Феликсу, чтобы попросить его убедить тебя, так как ее ты, кажется, не желаешь слушаться. Мы с Феликсом думаем, что она права. Ты не должен рисковать. Всем известны твои взгляды. Твои фотографии облетели весь мир. Умоляю тебя…

Макс продолжал идти, держа ее за руку. Черный остов изувеченной башни Мемориальной церкви вздымался в небо. На днях, когда Линн приходила к нему, он понял, что между ними все кончено, испытав при этом и печаль, и облегчение. Она рассказала ему о своем странном разговоре с Дмитрием Куниным, сыном Игоря. Все это было так неожиданно, что они даже пошутили над тем, в какой ситуации оказалась Линн.

— Ты боишься за меня, — сказал он взволнованно.

— Да я просто трясусь от страха! — откликнулась Наташа шутливым тоном. — Ты лучше меня знаешь, на что способны эти коммунисты. Мама… Мама была бы такого же мнения.

Макс улыбнулся.

— Но даже мама не умеет так убеждать, как ты.

— Ты знаешь, кто именно рассказал Линн Николсон о тебе? Как думаешь, ему можно доверять?

— Да. Его зовут Дмитрий Кунин. Он советский офицер. Alter ego[34] Линн, если хочешь. Но прежде всего он сын моего друга, который спас меня, вытащив из Заксенхаузена, — Игоря Николаевича Кунина, старого друга детства твоей матери.

Наташа удивленно посмотрела на него. Она догадывалась, что вся эта история гораздо сложнее, как и любая история мужчины и женщины, испытавших на себе безжалостные удары судьбы и времени. Теперь она была еще больше заинтригована. Как и мать, она верила, что судьба может делать крутые повороты.

— Тогда в чем же дело? Не понимаю. Что тебя здесь держит?

Выдыхаемый пар висел в воздухе небольшими облачками. Наташа наступила на льдинку и поскользнулась. Макс поддержал ее, чтобы она не упала.

— Страх, — признался он, нахмурившись.

— Страх чего? — удивилась она, никак не ожидая услышать подобное признание из уст такого человека, как Макс фон Пассау.

— Ты хочешь узнать всю правду?

Она кивнула. Именно это ней его и трогало больше всего. Ее удивительная откровенность, словно у них больше не было времени на пустое соблюдение формальностей и фальшивых приличий. Однако знать правду — дело нелегкое. Находясь рядом с отцом, Наташе часто приходилось сдерживать волнение.

— Страх перед миром, который меняется быстрее, чем я. Страх, что я не смогу всегда быть на высоте, что не буду испытывать вдохновение. Страх покинуть город, который я очень люблю. Но больше всего, — добавил он после колебания, — страх, который будит меня по ночам, страх, что я не смогу найти дорогу, которая приведет меня к твоей матери.

Наташа не смогла сдержать слез. Да, она не ошиблась. То, что объединяло Ксению Федоровну Осолину и Макса фон Пассау, победило разлуку и войну. Как сильно нужно было любить, чтобы проводить годы не видя друг друга, ходить по разным дорогам, дышать разным воздухом, слышать другие звуки и видеть другие огни, но все равно сохранить в своих сердцах это пламя, не прервать эту связь, больше похожую на испытание, нежели на милость.

Она взяла отца за руку и заставила его остановиться прямо посреди тротуара.

— Когда родился Коля, мать не раздумывала ни секунды. Она вписала твое имя в регистрационный журнал в мэрии. Твоего сына зовут Николя фон Пассау. Теперь они живут в Нью-Йорке, так как Париж уже принадлежит прошлому. Она смогла найти в себе силы перевернуть страницу. Теперь твое место рядом с ними, так как у тебя есть что дать им.

Люди обходили их, стараясь не задеть. Наташа улыбнулась. Еще никогда она не чувствовала себя так спокойно.

— Не бойся, папа. Не их… И уже навсегда.

Макс слушал свою дочь. Не просто слушал, но слышал. Они стояли рядом с навевающими печаль останками «Романиш кафе», где все началось столько лет назад, под высокими сводами здания в романском стиле, где собиралась творческая элита Берлина. Здесь Макс играл нескончаемые партии в шахматы, рассуждая, каким прекрасным будет их мир. Здесь он праздновал с Фердинандом, Мило, Мариеттой и другими друзьями начало своего сотрудничества с «Ульштайном» и успех своей первой серии портретов.

Наташа с нежностью положила руку ему на щеку. Это было обещание и посвящение. Макс понял, что час настал и для него, наконец для него. После стольких страданий он все-таки отправится к той, которую любил с самого первого дня, которая подарила ему такую прекрасную дочь и сына, и пусть он его еще не видел, но тот уже носил его имя.

Берлин, май 1949

Весенняя ночь все еще дышала холодом, а небо было усеяно звездами. Несмотря на то что приближалась полночь, никто в Западном Берлине не спал. Толпившиеся на улицах люди нетерпеливо вглядывались вдаль, вставали на цыпочки, толкались локтями, старались разглядеть какое-нибудь движение в будке, где находился советский караульный. Только увидев детей, которые с горящими глазами протискивались в первые ряды либо взбирались на фонарные столбы, уже можно было понять, что происходит нечто исключительное. Время от времени у кого-то вырывался нервный смешок.

Наташа, Феликс и Аксель, тесно прижавшись друг к другу и свесив ноги в пустоту, сидели на балконе, нависающем над улицей. С него хорошо было видно людей, которые стояли перед пустой нейтральной полосой, отделяющей город от советского сектора.

— Что-нибудь видно? — спросила Наташа, сидевшая между парнями.

— Нет. По ту сторону улица пуста, — ответил Феликс.

— Мне кажется, они специально задерживают грузовики, — сказал Аксель. — Хотят произвести впечатление. Коммунисты падки на такого рода эффекты. Ты увидишь, как ловко они обставят снятие блокады в свою пользу. Станут кричать на весь мир, что с их стороны это великодушный шаг, подтверждающий их стремление укрепить дружбу между народами, о чем Советский Союз трубит вот уже несколько месяцев.

Наташа наморщилась.

— Неужели я слышу иронию в словах моего кузена в отношении Социалистической единой партии?

— Гнилье! — в один голос взревели Аксель и Феликс.

Наташа улыбнулась. После отъезда дяди Аксель остался совсем один, без семьи. Несмотря на то, что он держался молодцом, Наташа заметила, что одиночество тяготит его, поэтому сделала все, чтобы стать для него настоящей сестрой. Она приглашала его вместе пообедать, сходить на концерт или на воскресную экскурсию в Грюнвальд. Со своей стороны, он сообщил ей массу интересных фактов об истории города, о его славных героях, о тайнах и легендах. Некоторые из этих историй Наташа вставляла в свои статьи, к большому удовольствию парижского редактора. Только Феликс был поначалу не в восторге от Наташиного родственника.

— Я сужусь с его отцом, — заявил он как-то. — Дело пока в подвешенном состоянии, но я не собираюсь опускать руки.

Такое отношение Феликса огорчало Наташу. Она говорила, что перестала узнавать его, что дети не должны нести ответственность за поступки родителей. Феликс же не был уверен в добрых намерениях Акселя Айзеншахта относительно Дома Линднер и держался настороже. Когда Наташа потребовала от обоих открыто выяснить отношения, Аксель, нахмурившись, раздраженно заявил, что никогда не пойдет против отца, так как все-таки это отец, но и поддерживать его не собирается. Не похоже, что подобный ответ полностью удовлетворил Феликса, который счел это трусостью, но большего ожидать было нельзя. С подобной проблемой он сталкивался и общаясь с другими людьми. Неписаный закон молчания действовал повсюду; так, казалось, было легче переваривать пилюлю нацистского прошлого. Поэтому молодые люди предпочитали избегать опасных тем, чтобы не нарушить едва теплющиеся, все еще очень хрупкие отношения.

— Это большая победа, — удовлетворенно сказала Наташа. — Одиннадцать месяцев блокады! Наверняка думали, что берлинцы сдадутся, когда все затевали.

Русские должны были признать очевидное: западные союзники не покинут город, ставший символом свободы, и блокирование не изменит такое положение вещей. Не выдержав испытания на выносливость, они первыми стали искать точки соприкосновения, искать пути выхода из кризиса. Представители четырех сторон собрались на переговоры в Нью-Йорке, в Организации Объединенных Наций, по окончании которых объявили о конце блокады 11 мая, в полночь. Осторожничая, генерал Клей все-таки заявил, что воздушный мост будет функционировать до полного восстановления всех резервов Западного Берлина. Пилоты и их самолеты пока оставались на аэродромах Европы, на тот случай, если Советский Союз вздумает нарушить достигнутые соглашения.

В ту ночь берлинские энтузиасты вышли на улицу, чтобы отпраздновать снятие блокады, в течение которой они бок о бок трудились с представителями других западных стран, что в корне изменило их мировоззрение. Бывшие враги, а теперь союзники, оказывали им моральную и материальную поддержку. Люди во многих странах мира испытывали восхищение и уважение к этому городу, что вселяло в берлинцев веру в будущее.

— Пора, — сказал Феликс. — Уже полночь.

— Смотрите! — крикнул Аксель, показывая пальцем на другую сторону нейтральной полосы.

К шлагбауму, перекрывавшему улицу, подъехал грузовик. Советский сержант вышел из будки и движением руки дал команду поднять шлагбаум. Раздались радостные крики. Незнакомые люди обнимали друг друга, дети кричали и махали руками. Автомобиль, нагруженный ящиками со свежими фруктами, пересек границу сектора. Водитель опустил стекло и помахал рукой. Откуда-то взявшиеся букеты цветов полетели в его сторону. Никто уже не сомневался, что в это самое время по всей границе тронулись товарные составы, пошли по каналам суда, другие грузовики заполонили автострады. Над головами взметнулись плакаты: «Ура, мы снова живы! Берлин свободен!» Огромное облегчение, радость и гордость охватили толпу. Наташа ощутила, что по ее щекам текут слезы.