— Надо все рассказать Наточке, — глухо произнесла она. — О ребенке и о дяде Максе. Не надо оттягивать. Если она узнает об этом от кого-нибудь другого, а не от тебя, она никогда тебе этого не простит.


— Ты ждешь ребенка? Но этого не может быть! Ты же слишком стара для этого! — выкрикнула Наташа. Она сидела одетая на кровати, разложив вокруг себя книжки и листы бумаги.

Наташа казалась сбитой с толку. Ее слова были продиктованы эгоизмом, но Ксения ничего не сказала. Дети никогда не думают о родителях как о людях с сексуальными желаниями, даже если те женаты и вполне могут иметь детей. Беременность матери кажется неким актом, не относящимся к реальности. Что-то из области сверхъестественного. И тем не менее Наташе придется отныне принять присутствие мужчины в жизни ее матери.

Лицо дочери потемнело.

— Я его знаю?

— Нет.

Она резко поднялась. На ней были толстые носки с дырками, темные штаны и бесформенный пуловер цвета хаки, о происхождении которого Ксения не имела никакого представления. «Возможно, купила на блошином рынке в Сен-Уэне», — сказала она себе. В этот день Наташа много занималась, так как нужно было исправлять полученные накануне плохие отметки. Ужин с дядей Кириллом придал ей румянца. Кирилл показал себя особенно красноречивым, рассказывал такие забавные истории, что даже сумел рассмешить Лили. Когда Ксения сообщила им о своей поездке на несколько недель в Америку, Наташа насупилась, но Кирилл опять сумел разрядить обстановку.

Нервничая, Ксения принялась изучать комнату. Мебель являла собой собрание разных стилей: комод и детская библиотека из светлого дерева, письменный стол, элегантное кресло с дорогой обивкой, которое так нравилось Габриелю. Обои местами отставали от стен. Разводы напоминали о том, что когда-то потек радиатор отопительной системы. «Нужно все отремонтировать, — подумала Ксения. — Неплохо бы вообще покинуть эту квартиру и начать новую жизнь в другом месте!» В первый раз мысль о переезде была настолько ясной. С презрительным выражением лица Наташа ходила по комнате, поглядывая на мать краем глаза, опасаясь новых неожиданностей. Только-только Ксения сказала, что уезжает в Нью-Йорк, и вот она уже заявила небрежным тоном, что ждет ребенка. Наташа не улавливала связи между этими двумя событиями. «Скорее всего, такой связи просто нет», — сказала она себе иронично.

Новость была сногсшибательной. Как в игре в домино: достаточно было толкнуть одну костяшку, чтобы упал весь ряд. В голову лезли бессвязные мысли. У ее матери есть любовник. Значит, она повернулась к прошлому спиной. Значит, ее отец стал для матери только постыдным воспоминанием. А может, она всегда была ему неверна? Предательство пронзило девушку болью, как при ожоге. Ее мать ждет ребенка. Это немыслимо. Какая предосудительная бестактность!

— Кто это?

— Его зовут Макс фон Пассау.

Наташа широко открыла глаза. Имя было знакомым. Мать знала этого человека до войны. Художник из Берлина. Грязный бош! Правда, он сфотографировал семью Селигзонов, и с этой фотографией Феликс никогда не расставался. Она повертела имя в голове, стараясь поместить его в контекст, придать ему ощутимые контуры, стараясь приручить его, так как этот незнакомец станет теперь частью их жизни, хочет она того или нет.

— Ты встретила его, когда ездила в Берлин?

— Да.

— И что будет теперь? Ты выйдешь за него замуж, полагаю?

Ее светлые волосы метались по плечам, лбу, раскрасневшимся щекам. Уперев кулаки в бока, она стояла перед матерью с задором, свойственным всем молодым людям. Ксения даже немного позавидовала ее уверенности.

— Не думаю. Нет, — ответила она.

— Ага, вот так, значит? Теперь понятно, почему ты уезжаешь в Нью-Йорк. Чтобы тайно родить ребенка и сделать вид, что усыновила сироту?

Ксения не смогла сдержаться и рассмеялась.

— Ну конечно нет! Мое пребывание в Америке и беременность — просто совпадение и ничего более. Такой случай нельзя упускать, как я только что вам сказала. Что касается ребенка, то он родится здесь, осенью.

— Но ты не можешь родить ребенка, так как ты вдова! — воскликнула Наташа. — Что про тебя скажут люди?

— Для тебя это имеет значение? — иронично спросила Ксения, скрестив руки на груди.

— Да! Впрочем, не знаю. Может, и нет… Но все-таки…

Сбитая с толку, Наташа подумала о своих друзьях, об их все понимающих, насмешливых взглядах. Они будут шокированы, несмотря на свою беззаботность, которую они так любят афишировать. Даже если некоторые из них и занимались любовью, большинство все же были целомудренными. «В любом случае, правила поведения определяются взрослыми, — возмущенно подумала она. — Как они только осмеливаются такое вытворять?»

— Глядя на тебя, не скажешь, что ты беременна, — подозрительно сказала она. — Может, это ошибка?

Внезапно ощутив усталость, Ксения пересекла комнату и села в кресло.

— Я чувствую себя так же, как когда ждала тебя, моя дорогая, — призналась она. — Родить тебя для меня тогда тоже было непросто.

Сердце Наташи учащенно забилось. Отвратительное ощущение, словно большая черная туча, накатило на нее. Откуда у нее это странное предчувствие? Она осмотрелась, словно пытаясь найти успокоение в устроенном в комнате беспорядке: обувь валялась как попало, по всем углам разбросанные книги и грампластинки. Только в центре комнаты было пусто. Она повернулась к матери, которая по-прежнему сидела, выпрямив спину, сжав колени. Взгляд ее, направленный на дочь, был светел, он выражал нежность, беспокойство и сочувствие, что всегда сопровождает плохие новости. Мгновенная мысль пронзила ее сознание. Если в древности гонцов, приносящих плохие вести, убивали, то только для того, чтобы освободиться от этого невыносимого сочувствующего взгляда. Наташа поднесла руку к горлу. Она попала в ловушку. Что бы потом ни случилось, она должна выспросить у матери, все.

— Мне было всего двадцать три года, когда я познакомилась с Максом. Он приехал в Париж, чтобы сделать фоторепортаж про Международную выставку. Это была весенняя ночь. Твоя тетя Маша убежала из дома. Я искала ее несколько часов в кафе и барах, посещать которые она тогда любила. Я встретила Макса на Монпарнасе. В «Ротонде», — уточнила она, волнуясь, как будто это имело значение, словно ее дочь нуждалась в этих деталях, которые ей ни о чем не говорили, но составляли прошлое самой Ксении, потому что каждый всегда хранит воспоминания о первой встрече, первом обмене взволнованными взглядами, первом желании, таком же сильном, как и неожиданном. — Через несколько месяцев мы встретились в Берлине, где он тогда жил, — продолжила она, так крепко сжимая пальцы, что побелели кончики ногтей. — Как бы объяснить, чтобы ты поняла?

— Ты в него влюбилась, что тут объяснять, — с нетерпением сказала Наташа.

— Скажем так: Макс возродил меня к жизни. Это уже позже я поняла, что люблю его.

Ксения старалась быть искренней, но, глядя на дочь, ощущала, что, наоборот, понемногу отдаляется от нее, как судно от берега. Напряженность матери пугала Наташу. Никогда она не сможет понять, как повлияли на жизнь Ксении Федоровны трудности, встретившиеся ей на пути в молодости. Слишком этот путь был непрост. Наташа походила на своего отца, каким он был тогда. Она разделяла его целомудренную любовь к истине, жаждала правды. Ксения же в этом возрасте уже узнала и теневую сторону жизни, как узнала ее Лили.

Она замолчала, и это показалось Наташе еще более опасным, чем те беспощадные речи, которые она уже слышала. Она смутилась, так как все уже поняла. Достаточно было посмотреть в глаза матери, которая больше не находила слов, увидеть ее руки, сложенные, словно в молитве. Наташа опустила глаза. Ради Бога, только молчи! Защити меня от всего этого! Не надо! Есть вещи, которые не надо произносить. Ведь мать должна защищать своего ребенка, не так ли? Это ее долг. Правило жизни. «Я не хочу ничего знать!» — кричал ее внутренний голос.

— Ты дочь Макса фон Пассау, Наточка. Габриель знал это. Когда он женился на мне, я уже была беременна. Он был первым мужчиной, который взял тебя на руки после твоего рождения. Для него ты была родной дочерью. Он тебя сильно любил.

— Нет… — прошептала Наташа, закрывая ладонями уши, но мать безжалостно продолжала:

— Макс ничего не знал про тебя. Только в начале войны я решила сказать ему, что у него есть дочь. Я хотела, чтобы он знал это на всякий случай, если кто-то из нас погибнет. Он имел на это право. Вот почему ты ничего не знала. Я не могла тебе сказать то, о чем еще не знал твой настоящий отец. Мне казалось, что так я предам его еще раз. И, конечно, из-за Габриеля. Я должна была хранить молчание, потому что он принял нас всех, Кирилла, тебя, меня.

Наташа нервно поправила волосы.

— Значит, это все было для нас! — крикнула она. — Ты все устроила как нельзя лучше, только не подумала обо мне. Что я теперь должна чувствовать, узнав, что восемнадцать лет любила человека, который не был моим отцом? Ты об этом никогда не думала!

Она отступила на шаг, чтобы прислониться к стене, словно боялась, что упадет.

— Все эти годы ты врала мне… Не могу поверить.

Она смотрела на мать с удивлением, почти испуганно, широко раскрыв глаза.

— А после смерти папы ты отправилась на поиски любовника, не так ли? — прошипела она.

— Да, это было основной причиной моей поездки в Берлин. Я должна была знать, жив ли он. Мы встретились. И расстались снова, — призналась Ксения, перед тем как добавить вполголоса: — Это единственное, что у нас хорошо получается. Расставаться.

Ксения выдохлась. Как бы защищаясь, она положила руку на живот, не отводя взгляда от Наташи. Страдания дочери разрывали ее сердце. Дети Макса… Дети невозможной любви, которой она гордилась. Никогда и никого она не полюбит так, как его. «Нужно только время, чтобы я смогла заставить его это понять, и их тоже», — думала она.