Когда она услышала имя Макса фон Пассау, то вспомнила события, произошедшие несколько лет назад. Ей казалось, что она снова ощущает запах матери, слышит, как ее голос звучит в комнате. Тот, кого она с восхищением называла дядей Максом, был близким другом их семьи. Она вспомнила высокого мужчину с живым взглядом, он с удовольствием играл с ней, вызывая в ней чувство, что она для него единственная в мире, в то время как большинство друзей матери всегда имели вид занятых людей или находились в плохом настроении. Но только не дядя Макс. У него была легкая улыбка, заразительный смех. К таким людям невольно испытываешь доверие. И все-таки даже он не сможет им помочь.

Она ненавидела тоскливые воспоминания, от них ее бросало в холодный пот, но картинки из прошлого замелькали перед глазами с безжалостной неотвратимостью. Их дом в Грюнвальде, разграбленный среди ночи, высокий силуэт отца, которого усаживали в машину, босоногая мать в ночной рубашке, наблюдающая за происходящим через пыльное окошко сарайчика с инструментами садовника, где они спрятались. Лили вспоминала запах мочи, текшей у нее по ногам. Она тогда ничего не сказала про это, боясь, что Феликс будет насмехаться над ней, а также из страха привлечь внимание незваных гостей, которые орали в их доме среди ночи.

Лили принялась раскачиваться вперед и назад. В тот же день они разместились у дяди Макса, в его красивой квартире, где на стенах висели картины, словно живые, и фотографии с видами Берлина во все времена года. В камине горел огонь, в комнате витал запах ванильного сахара. Она навсегда запомнила, как дядя Макс взял ее на руки и рассказывал ей сказки. Потом пришло время расставаний. Если крепко зажмурить глаза, если прекратить дышать, то можно было снова ощутить дыхание матери у себя на волосах, ее руки, когда она прижимала голову Лили к своей груди. Исступленно целуя Лили в щеки, лоб, губы, виски, мать от волнения не замечала, что кольца на ее пальцах причиняют дочери боль, что девочка пытается оттолкнуть ее своими маленькими ручками, словно испуганная птичка, не понимая, почему у взрослых на глазах слезы, — ведь разлука не будет долгой. Скоро, очень скоро папа вернется из Заксенхаузена и вместе с мамой и малышкой сестренкой приедет к ним в Париж, где не будет страха и слез. Ведь именно это обещала ей мама, и у Лили не было оснований ей не верить.

Поняв, что она стонет, как маленькая, попавшая в ловушку зверушка, Лили стала кусать себе губы. Молчать! Только молчать! Никому ничего не говорить. Не показывать своих чувств. Задушить грозящий вырваться гнев, сохранить хрупкое равновесие души, не проливая потоки слез. Задушить в себе стыд. И страх тоже. Все эти острые чувства, от которых болит живот. Это плохие и грязные чувства. Подавить все это и думать о Лилиан Бертен, маленькой послушной девочке француженке, которая похоронена на кладбище под красивой плитой с выбитыми на ней ангелочками и розами. У Лилиан не было таких воспоминаний. Лилиан была спокойна. Она всегда улыбалась. Она была счастлива.

Через некоторое время, когда брат тети Ксении ушел, Лили решилась войти в салон. В квартире стояла тишина, словно она тоже решила задержать дыхание. Лили подошла к столу, когда-то принадлежавшему Габриелю Водвуайе. Раньше она избегала заходить в эту комнату, чтобы не сталкиваться с этим человеком. Когда они с Феликсом приехали сюда, она сразу определила, что их присутствие очень не нравится мужу тети Ксении. Эти его тонкие губы, отсутствующий взгляд, лишенный теплоты. Она уже слишком хорошо знала, что это за взгляд. Так иногда смотрят на младенца, который громко плачет в общественном месте, или на бродячую собаку, или на нищего, от которого плохо пахнет.

Тетя Ксения сидела за письменным столом, согнувшись и положив голову на руки. Она выглядела озабоченной. Лили никогда не видела ее в таком состоянии, и это еще больше ее встревожило. Душевное равновесие ее защитницы не должно быть нарушено из-за этого проклятого ребенка, который все испортит! Девушка почувствовала приступ гнева. Никто не смеет нарушать покой тети Ксении! Она должна оставаться сильной и невозмутимой. Ведь она их защита и опора. Единственный человек, который умел утешить их последние семь лет. Человек, презирающий недомолвки и без колебаний говорящий слова, которые могли обидеть, но зато несли правду и силу.

— Лили, что ты тут делаешь? — удивилась Ксения, подняв голову.

Лицо ее было бледным, краска на веках и губах расплылась. Словно наполовину стертый рисунок. Лили нахмурилась.

— Сегодня среда. У меня нет занятий.

— Ну да, конечно. Извини, я забыла, — сказала Ксения, кладя руку на лоб.

— Ты занята?

Ксения со вздохом отодвинула бумаги, кучей наваленные перед ней.

— Счета, которые надо погасить, как всегда. Помнишь выставку кукол в павильоне «Марсан»?

— Еще бы! Это было здорово! — с энтузиазмом откликнулась Лили, глаза ее загорелись, она схватилась за подлокотник кресла.

— Мне предложили поучаствовать в работе выставки, которая будет проходить в следующем месяце в Нью-Йорке. Я не могу отказаться от такого предложения. Надо, чтобы у меня снова была работа. Поездка в Америку позволит мне возобновить контакты с нужными людьми, впоследствии это может пригодиться. Европа сейчас на коленях. А нам надо смотреть в будущее.

— Ты надолго там останешься?

— Думаю, на месяц.

Лили покачала головой. Неосознанным машинальным движением она гладила обивку кресла.

— Наташа будет недовольна. Ей так не понравилось, что ты ездила в Берлин.

— Мне очень жаль, но я туда не развлекаться еду, — сердито сказала Ксения. — Наташа должна знать, что не всегда в жизни мы делаем то, что нам хочется.

— Но ты сама решила поехать в Германию. Никто тебя к этому не вынуждал. Я тоже этого не поняла.

Услышав обвинения в свой адрес, Ксения посмотрела более внимательно на Лили, такую серьезную и скрытную, в серой кофте и скромной юбке, которая доходила до колен. В пятнадцать лет она имела тело угловатого подростка без бедер и грудей.

«Девочка напугана, — подумала она. — Но разве может быть по-другому?» Лили была одной из тех детей, души которых изранила война, и они никогда не оправятся от того, что им довелось пережить. Надо быть глупцом или бессердечным человеком, чтобы верить в то, что можно победить цепких демонов прошлого. «Это только кажется, что время лечит», — грустно сказала себе Ксения.

— Она боится, что однажды ты уедешь слишком далеко, чтобы вернуться, — проговорила Лили, опустив глаза. — Ты не должна на нее за это сердиться.

Нервничая, она собирала невидимые ворсинки на шерстяной юбке.

— Я вернусь, куда бы я ни уехала, — с нежностью заверила Ксения.

— Не всегда люди могут выполнить обещанное, — сказала девушка, устремляя взгляд в светлые глаза собеседницы.

В голосе сквозила такая грустная ирония, что Ксении подумалось, что она больше никогда не услышит ее смех, не увидит радость в ее глазах. Вздрогнув, она посмотрела прямо в темные глаза Лили, в которых читались и грусть, и досада, в то время как само лицо девушки оставалось непроницаемым, а на губах застыла странная печальная улыбка.

— Твоя мать делала все возможное, чтобы вернуться к тебе, Лили. Я хочу верить, что Феликс и ты были ее дыханием, которое спасало ее до самого последнего момента. Но иногда силы нас покидают.

Лили напряглась. Ее черты обострились.

— И теперь ты мне скажешь, что я должна позабыть обо всем и продолжать жить, не так ли? — бросила она раздраженно. — Ты скажешь мне, что Бог, провидение, судьба, или что там еще, пожелали, чтобы был Аушвиц, и что надо смириться с этим.

— Чтобы больше я никогда не слышала эти глупости! — сказала Ксения. — В твоем возрасте у меня был выбор: или смотреть вперед, или погибнуть со всей моей семьей. Но все люди разные. Кто я такая, чтобы давать тебе советы? Твой самый большой плюс, но и самая большая опасность для тебя — это свобода, Лили. Ты свободна смотреть в бездну, пока она не поглотит тебя целиком, но ты также свободна повернуться к ней спиной и с триумфом шествовать по жизни. Но ты должна сделать свой выбор сама. Это один из уроков, который я тебе преподала. Нельзя ни жить жизнью других, ни бороться вместо них, даже если сильно этого захочешь. Я люблю тебя, Лили. С того самого дня, как твоя нога ступила в этот дом. Это никогда не заменит любви твоей матери, но это единственное, что я могу тебе дать. И я всегда буду возвращаться, куда бы я ни поехала, будь то Нью-Йорк или любое другое место. Я всегда буду рядом с тобой и с Феликсом, как всегда буду с Наташей.

Лили совсем не двигалась, и можно было подумать, что она приросла к месту. Ее лоб взмок от напряжения, Ксения тщетно пыталась угадать ее мысли. Она озабоченно смотрела, как девушка медленно поднимается. Дойдя до дверей, Лили обернулась. Улыбка осветила ее глаза.

— А что теперь, ведь у тебя будет малыш?

— Ты о чем? — удивилась Ксения.

— Ты ждешь ребенка, и здесь больше нет места для нас. Зачем мы тебе? С двумя детьми… Это будет обременительно для тебя.

Ксения резко поднялась, быстро подошла к Лили, схватила ее за плечи и несколько раз встряхнула.

— Да как у тебя язык поворачивается говорить подобное? Твоя мать доверила мне тебя, когда ты была совсем маленькой девочкой. Для меня не было никакой разницы между моим ребенком и вами. Вы дети моей подруги, такой, какую редко встретишь. Предать Сару — значит предать саму себя. Посмотри мне в глаза, Лили Селигзон, и скажи мне, неужели ты считаешь меня способной отвернуться от вас?

Лили смотрела на нее, не двигаясь. «Она такая же, какой я была в ее возрасте», — подумала Ксения, и ей стало ее очень жалко. Она понимала, насколько она одинока, какова мера ее отчаяния, и очень боялась, что все это может отразиться на ее последующей жизни.

Тело девушки расслабилось. Через некоторое время Лили закрыла глаза, потом мягко высвободилась.