Люк сделал знак, чтобы принесли еще пунша.

— Как прошло возвращение твоей матери к семейному очагу? Она уже отошла от впечатлений?

Наташа скорчила гримасу. Ее мать вернулась быстрее, чем ожидалось. Рано утром она села в Берлине в вагон военного эшелона и через два дня была уже в Париже. После нескольких месяцев отсутствия она выглядела уставшей и расстроенной. Ксения не ожидала увидеть в своем доме целую толпу молодых парней и девушек, которые лежали на кроватях в спальнях, на канапе в салоне и, измученные бурной вечеринкой, спали беспробудным сном, так, словно их покусали мухи цеце.

— Можно было подумать, что кошка забралась в жилище мышей, — пошутила рыжая низкорослая девица, танцовщица из Оперного театра. — Я так еще никогда в жизни не пугалась. Но она оказалась такой любезной, твоя мать. Даже предложила нам позавтракать. Моя бы на ее месте надавала бы нам всем веником и им же вымела за двери.

— Она устроила тебе головомойку позже, не так ли? — обеспокоенно спросил Люк, наклоняясь к Наташе.

Он положил на нее глаз с момента их первой встречи и не скрывал этого, но старался сдерживаться, так как она была подружкой Феликса. Он просто решил дождаться своего часа, уверенный в непостоянстве молодости.

— Отнюдь. Гости для нее не проблема. Она лишь улыбнулась, узнав, что Надин и Мишель живут у нас уже несколько дней. Русские люди гостеприимны. Мы всегда привечаем друзей и путешествующих, — шутливо ответила Наташа.

Ксения в самом деле не удивилась, увидев в доме друзей дочери. Эти молодые люди были свободны, как ветер. Одна или две рубашки на смену в старом чемодане, несколько книжек, часто музыкальный инструмент, гитара или аккордеон, висящий на плече. Многие приезжали из провинции, чтобы попытать счастья в столице, другие не могли ужиться со сварливыми родителями. Хозяева дешевых гостиниц предоставляли им кредит до поры до времени, но в конце концов выгоняли на улицу, если они долго не платили по счетам.

— Что касается Надин, то мать разрешила ей остаться у нас на некоторое время, — продолжила Наташа. — А вот Мишель предпочел уйти.

— Неудивительно. Он целый год жил самостоятельно и больше не хочет отчитываться перед взрослыми. Нет так ли, дружок? — вмешался Феликс, смеясь. — Даже если жилье со всеми удобствами.

Сам Мишель, который сидел на другом конце стола, покачал головой.

— Все верно. Меня трясет от мысли, что снова кто-то будет указывать мне, в котором часу я должен вставать утром. Но, как бы то ни было, твоя мать настоящая красавица! С чего это ей взбрело в голову провести несколько месяцев в стране бошей?

— Ты не единственный, кто находит это странным, — пробормотала Наташа.

Она почувствовала, как напрягся Феликс. Через несколько часов после возвращения, когда приятели разошлись, Ксения позвала всех — Наташу, Феликса и Лили — в свою комнату. Феликс, держась настороженно, стал у окна. Сев рядом с Лили на кровать и взяв ее за руку, Ксения рассказала все, что узнала о судьбе их родителей и младшей сестры. Никогда Наташа не забудет пепельного лица Феликса, его сжатых кулаков, напряженного тела. Она словно окаменела и ощущала себя идиоткой, неспособной выразить весь ужас, который ее охватил. Когда Лили разрыдалась, Ксения и Феликс молча посмотрели на нее. Ксения продолжила рассказ мягким голосом, избегая ужасных деталей, но и не пытаясь затушевать драму. Слушая мать, Наташа восхищалась тем, как удачно та умела подбирать слова правды и утешения. В ту ночь девушка встала с кровати и на цыпочках пробралась в комнату Феликса. Она не хотела, чтобы мать застала их вместе, но знала, как он нуждается в ней, несмотря на то что ни о чем не просил. Когда Феликс прижался к ней, Наташа почувствовала, что у него мокрое от слез лицо.

Теперь Феликс и Лили знали, что стали сиротами. Единственные выжившие из уничтоженной семьи. Лишив их последней надежды, Ксения будто обрезала ниточку, которая связывала их с прошлым. «У меня такое впечатление, что я лечу в пустоте», — прошептал Феликс, а Наташа продолжала молчать.

Она взяла Феликса за руку, которая показалась ей безвольной. Сам он был каким-то отстраненным. И очень далеким. Никто из друзей не знал о драме, постигшей Селигзонов. Никто вообще не знал, что они немцы и евреи. Это была та свобода общения, когда важным был сам человек, что особенно нравилось Феликсу и ценилось им. «Я не думал, что смогу это вынести», — признался он однажды Наташе. Они заключили молчаливое соглашение никогда не касаться больной темы в присутствии друзей, но одного напоминания о Берлине было достаточно, чтобы взволновать их.

Наташа видела, что ее мать вернулась в растрепанных чувствах. Трое подростков пользовались в ее отсутствие полной свободой, их друзья запросто приходили к ним домой и уходили в любое время, но Наташа была рада снова увидеть мать и надеялась восстановить между ними доверие, как в те времена, когда она кидалась ей в объятия и покрывала лицо поцелуями. Несмотря на гордость, она понимала, что мать нужна ей, она хотела делиться с ней своими тревогами и надеждами, видеть в ее глазах любовь и поддержку. Она разрывалась между чувствами, толкавшими ее к Феликсу, и привязанностью к воспоминаниям детства. Для нее наступил очень непростой период в жизни, теперь Наташа чувствовала себя канатоходцем, она искала у матери убежища от всего, чем грозила ей взрослая жизнь: от зова плоти, от неуверенности и зыбкости бытия. К несчастью, поведение матери сбивало ее с толку. Ксения стала скрытной, менее внимательной к другим, иногда ее поведение было шокирующим, как в самые худшие моменты войны, когда стоял вопрос жизни и смерти.

Вдруг Наташа поняла, что не в силах сдержаться. Стены помещения заплясали у нее перед глазами. Бар был слишком разноцветным, слишком ярким. Стучали друг о друга стаканы, со всех сторон раздавались громкие голоса. Она стала задыхаться от скученности тел.

— Мне завтра рано вставать, — сказала она с дрожью в голосе. — Я возвращаюсь домой, Феликс. Ты можешь остаться, если хочешь.

Он покачал головой.

— Нет, я тебя провожу.

— Но вы ведь только пришли! — вскричал Люк, вздымая руки к небу. — Вы не можете так сразу уйти!

Наташа поднялась на скамью, чтобы пройти за спинами товарищей.

— Увидимся в воскресенье, — сказал Феликс фальшиво радостным голосом. — Всем пока. Удачно поразвлечься.

Потерявшись в толпе, они снова нашли друг друга на улице, запыхавшись, словно после долгого бега. Им не нужно было ничего говорить, достаточно было одного взгляда, чтобы все понять. Рука в руке, они вернулись домой молча, петляя маленькими улочками Сен-Жермена, где то там то здесь раздавались веселые голоса, звуки саксофона, которые заглушали звуки их шагов.


Через несколько дней Ксения сидела в кабинете, изучая банковские документы. Ее пальцы выбивали по столу стаккато. Эти финансовые дела, как всегда, нагоняли на нее скуку. Она не могла не относиться к этому с долей иронии. Замужество должно было избавить ее от таких забот, ее и ее близких. Ловкость Габриеля Водвуайе в финансовых делах была одной из причин, по которой она приняла его предложение руки и сердца. Она никогда не ценила его душу. Испытывая стыд, Ксения все же имела смелость это признать. Теперь она была вынуждена по требованию банковских служащих сама проверять все свои счета, что несколько отравляло ее существование.

На письменном столе лежало письмо, полученное из Нью-Йорка. Ксению приглашали принять участие в выставке Театра Моды, которая должна была открыться через несколько недель. После триумфального дебюта в Париже, затем в Лондоне и Лиде, городе, поставляющем текстиль многим французским предприятиям, показ кукол был устроен в Копенгагене, Стокгольме и Вене. На очереди была Америка. Представители французской высокой моды понимали, как важно вернуть утраченные за время войны позиции на рынке Соединенных Штатов. Кутюрье опять брались за оружие, в смысле за шпильки, иголки, карандаши и бумагу.

Американские организаторы были заинтересованы в участии Ксении еще и из-за ее происхождения, так как не могли не учитывать интересы русской диаспоры в США. Ее превосходное знание английского языка было козырем, равно как и репутация, известная и на другом берегу Атлантики. Русская графиня, муза знаменитого фотографа Макса фон Пассау, талант которого был пронизан ее духом. Она была одновременно символом и удачи, и драматической судьбы. Америка всегда была падка на такого рода триумфы, когда победа достается в результате жесткой борьбы. Красавица Ксения Федоровна Осолина знала не понаслышке, как нужно преодолевать трудности. Большего от нее не требовалось.

Ксения глотнула кофе. Ей забронировали каюту на судне, которое отплывало из Гавра. Она сможет провести в Нью-Йорке весь май. Ребенок должен родиться осенью. Но перед отъездом ей надо было урегулировать все банковские дела. Говоря по правде, она знала, что у нее нет выбора. У нее пересохло в горле, она предвкушала, что поездка будет интересной. Возможно, ей было необходимо это новое приключение, оно могло бы умерить ее смятение. «Может, я буду страдать меньше, если нас с Максом будет разделять океан?» — спрашивала она себя, чтобы тут же ответить: она никогда не освободится от Макса фон Пассау, даже если окажется на краю света.

Кто-то несколько раз позвонил в дверь, а через минуту раздался чистый и радостный голос Наташи:

— Мамочка, ты не поверишь, кто к нам пришел!

Ксения сидела не двигаясь. Озабоченная и уставшая, она не имела желания общаться с приятелями дочери. Юношеский задор иногда воспринимался как оскорбление. Но Наташа появилась в дверях с красными от возбуждения щеками и взлохмаченными волосами. На руках у нее виднелись следы от чернил, а кофта была застегнута не на ту пуговицу.

— Что случилось? Почему ты такая возбужденная?

— Сама посмотри! — настаивала дочь.