«Я только отдохну несколько минут, — сказал он себе, прижавшись затылком к стене. — Только несколько минут. Это не преступление…»

Когда он пришел в себя, то снова услышал вой «катюш» и вздохнул с облегчением. Слава Богу, он не оглох! За закопченным входом в дом царил мрак. Акселю удалось подняться и подползти к проему в стене, через который было видно старинную, некогда красивую улицу. Теперь город представлял собой лунный ландшафт, и можно было только догадаться, что неподалеку находится Паризерплац. Повсюду лежали трупы. Воздух был густой и тяжелый, почти как слизь. Языки пламени лизали фасады с пустыми оконными проемами. На одной из стен виднелась угрожающая надпись: «Наслаждайтесь войной — ибо мир будет ужасен». «Как бы то ни было, все равно до мира не доживет никто», — раздраженно сказал себе Аксель и посмотрел в ту сторону, где он оставил Стефана. Вездесущие мародеры уже успели освободить труп его друга от оружия и длинного пальто, но Акселя это не обидело. Все хотят выжить. Если никто уже не заботится о том, чтобы хоронить убитых, то какой смысл горевать об оставшемся бесхозным их скромном сокровище. Тем не менее он потрудился закрыть своему другу глаза. Он любил его, но не чувствовал печали, скорее опустошенность. Сегодня Стефан и другие, завтра он сам. Это очевидно, конечно, но сопротивляться смерти, когда тебе шестнадцать и ты принадлежишь к расе господ, — разве это кощунство?

Плохо понимая, куда идет, Аксель брел по городу, спотыкаясь. Время от времени он замирал на месте, присматриваясь к теням, направляя вслед за взглядом ствол автомата. Ему не хватало его товарищей. Он не привык быть один. Как бы ему теперь хотелось услышать плоские шутки Генриха и грубый голос их командира Георга, делавшего им замечания. Аксель и Стефан поначалу сердились на него за это. Таким тоном не разговаривают с учениками Наполы, одного из самых престижных учебных заведений Третьего рейха, но, с другой стороны, было что-то успокаивающее в этом постоянном ворчании старика.

На перекрестке Аксель наткнулся на подбитый танк. Вокруг него лежало несколько мертвых подростков в коричневой униформе. «Вот еще герои», — подумал он с горечью. Вдруг от входа в один из подвалов отделился силуэт, словно вырос из-под земли. Подпрыгнув от неожиданности, Аксель поднял оружие. Силуэт оказался женщиной с шапочкой на голове, белой перевязью и корзинкой в руке. Женщина вся была в пепле и пыли. Черная и грязная, как и весь город. Она хмуро посмотрела на него.

— Там дальше есть медпункт. Через сто метров! — крикнула она, показывая рукой. — В подвалах «Адлона».

Он кивнул вместо благодарности. А почему бы и нет? Обработка ран ему не помешает. А может, даже швы понадобятся. Он пошел в указанном направлении, меньше опасаясь наткнуться на русских солдат, чем на людей из жандармерии. Эти типы с жестяными бляхами на груди, как на собачьих ошейниках, обладали повадками псов, разве что не лаяли. Его обязательно спросят, откуда он идет и почему отделился от своего отряда. Даже в условиях полного хаоса каждый должен быть на своем месте. «Какой абсурд!» — думал Аксель. Это был полный кошмар. Никогда, даже в самых страшных снах, он не мог представить свою страну завоеванной большевиками. Сотнями тысяч бомб стерт с лица земли Дрезден. А Берлин… О Боже, Берлин… Его родной город, эти парки, рощи, озера, импозантные правительственные здания, в одном из которых за большим столом из черного дерева восседал его отец; зоопарк, мосты через Шпрее, концертные залы, кинотеатры и художественные галереи, в которых когда-то выставлялись работы его дяди фотографа. Все это теперь превратилось в осажденную, агонизирующую крепость. Несколько солдат перебегали цепочкой, прижимаясь к фасадам домов. Он испугался, что на него обратят внимание, но никто из них даже не оглянулся.

Свернув за угол, он замер, увидев висящие на фонарных столбах тела. Руки повешенных были связаны за спиной, а на груди висели доски с надписями, гласящие, что это бывшие солдаты Вермахта, решившие стать дезертирами и оставить немецких женщин и детей на милость Иванов. Трусы… Нога одного из казненных задела Акселя за плечо, и он, ужаснувшись, отпрыгнул в сторону.

Вскоре он оказался перед Бранденбургскими воротами. Триумфальная арка чудом уцелела, и квадрига лошадей все еще неслась куда-то галопом. Авеню Унтер ден Линден была изрыта воронками, но отель «Адлон» с защитной стеной из наполненных песком мешков, которая окружала здание по всему периметру, высотой до второго этажа, возвышался среди обрушившихся зданий, солидный и успокаивающий, почти безупречный. Аксель испытал прилив признательности судьбе. Вдруг перед его глазами предстал образ матери. ««Адлон» — это одна из самых красивых историй любви!» — со смехом говорила она. Перед самой войной она часто брала с собой в «Адлон» Акселя. Как в день его семилетия. Тогда на ней было пальто с меховым воротником, а украшенный брошью берет она держала в руках, поднимаясь по застеленным красной дорожкой ступеням. Шеф-кондитер приготовил для Акселя его любимый торт. Когда Аксель задул свечи, все находящиеся в ресторане зааплодировали. В тот день мать позволила ему выпить глоток шампанского. Покоренный шармом матери, он восхищался ее улыбкой, ярко-красными губами, браслетами, которые позвякивали при каждом движении ее рук. Когда мать наклонялась, чтобы поцеловать его в щеку, он закрывал глаза, и аромат пудры окутывал его с головой, словно облако. Лакеи во фраках и белых перчатках оказывали ей почести, будто королеве, известные люди приветственно кивали ей. Мариетта Айзеншахт, урожденная фон Пассау, была одной из ярких индивидуальностей берлинского высшего общества. Сидя возле этой очаровательной, элегантной, прекрасно воспитанной женщины, которая была его матерью, Аксель чувствовал, как его сердце переполняется гордостью. «Мама…» — шептал он восхищенно.

Последний раз он видел мать, когда она забрала его из пансионата и увезла на несколько дней в Баварию. Сын был худым, осунувшимся, и это обеспокоило ее. Сама она выглядела постаревшей: лоб и уголки губ были помечены морщинками. Она не хотела отпускать его от себя. «Это очень опасно! — раздраженно вскрикивала она. — Чему тебя там учат? Рыть траншеи и чистить оружие? Разве это учеба? Твое место рядом со мной. В любом случае, войну Германия проиграла. А здесь ты сможешь ходить в нормальную школу и учить предметы, подходящие твоему возрасту».

Аксель протестовал, приходя в ужас от мысли, что его товарищи сочтут его дезертиром. И что она имела в виду, когда говорила «нормальная школа»? Разве он учился в ненормальной? Всю ночь Аксель не мог заснуть. Телефонный звонок отца положил конец спору: Аксель должен вернуться в пансионат. Он сел в поезд, предвкушая встречу с товарищами, но уже через несколько дней их забрали из школы и присоединили к отрядам народного ополчения. И тогда он понял, что реальная война совсем не такая, какой он представлял ее когда-то. Теперь, вспоминая слова матери, он осознавал, что предпочел бы оказаться рядом с ней.

Артиллерия и танки двигались по направлению к Рейхстагу, который находился не так далеко от того места, где был Аксель. Пригнувшись, он пересек авеню, обходя трупы. Парадные двери в отель были заложены камнями, поэтому он пошел к боковому входу со стороны Вильгельмштрассе.

Улица, где размещались главные правительственные учреждения, была в дыму. Дышать было трудно, легкие не справлялись с очисткой тяжелого, ядовитого воздуха. Рейхсканцелярию и бункер Гитлера, которые находились всего в сотне метров, защищали отборные войска СС, сформированные из иностранцев, в том числе дивизия СС «Карл Великий», состоящая из французов. Именно они несколько дней назад расстреливали мирных жителей, осмелившихся вывесить на балконах своих квартир белые флаги.

Непрерывно кашляя, он вошел внутрь здания. От былого величия заведения с его коврами, мрамором, фонтанами со слонами остались только воспоминания. Окна первого этажа тоже были заложены мешками с песком, чтобы защитить внутренние помещения от ударных волн. Ступеньки вели в одно из самых глубоких бомбоубежищ города, где укрывались дипломаты и высокопоставленные чиновники из окрестных министерств. Многочисленные раненые лежали просто на полу. Пламя свечей освещало блестящие от пота лица, изодранные мундиры и изувеченные тела, которые отражались в зеркалах. Врач в окровавленном переднике оказывал помощь солдату, который требовал сделать ему укол морфия. Аксель задрожал. Он уже жалел, что пришел сюда. Это место страданий не для него. Тут только мертвые и те, кто скоро умрет. Тут горечь поражения и мрак. Падающие с ног фельдшера и медсестры бродили между ранеными. По их усталым лицам было понятно, что они не спали уже несколько ночей. Присев на стул, плакала какая-то женщина, лицо которой было изуродовано ожогами.

— Заходите, садитесь, — раздался рядом мягкий голос, и кто-то взял его за локоть. — Снимайте каску. У вас есть еще раны, кроме этой, на голове? Хотите есть? Пить? У нас тут мало чего осталось, но постараемся хоть чем-то помочь.

Шапочка медсестры, из-под которой выбивались волосы, возвышалась на ее голове, словно корона. У говорившей были по-детски круглые щеки, вздернутый нос. Она осмотрела его озабоченно, как-то по-матерински, что было странным для такой молодой девушки. Аксель спросил себя, не прилетела ли она с иной планеты.

— Давайте, устраивайтесь здесь, — сказала она, пододвигая к нему табурет и забирая у него оружие.

Когда она сняла с него каску, кровь снова потекла на глаза, и Аксель стиснул зубы, чтобы не закричать.

— Мне очень жаль, но у вас открытая рана. Я сейчас почищу ее.

Она нахмурила брови, осматривая сомнительной чистоты перевязочный материал, разложенный на столе, потом приподняла юбку и оторвала полоску ткани, должно быть, от своей нижней сорочки. Аксель покраснел и отвернулся.

— Это сорочка моей матери, — улыбнулась она. — Она заставила меня надеть ее, и это оказалось весьма кстати. Теперь соберитесь, сейчас будет немножко больно.