В руках его будет власть, явно только легальная, но на самом деле гораздо более широкая, и он может изменять по своему произволу или повелевать, если захочет.

Он условился с маркизом де Сун, что даст ему ответ на следующей неделе, и если он согласится принять назначение, то об этом будет официально объявлено, и он может считаться на службе министерства иностранных дел.

Жюльен, после разрыва с отцом, остановился в своем клубе и вернулся туда после свидания с маркизом де Сун. Там он встретил Колена и угрюмо засмеялся, когда Колен высказал удовольствие при встрече с ним. Жюльен сухо кивнул ему головой.

— Я думаю, вам нечего говорить об этом, — заметил он.

Колен милостиво улыбнулся и сказал:

— Что ж, вы решили?

— Мне дана неделя на размышление, — ответил Жюльен.

— Хорошо, — воскликнул Колен, проклиная в душе медлительность и «дурацкую политику», как он называл ее, маркиза де Сун.

Он пристально поглядел на Жюльена.

— Это большая удача, — сказал он.

— Я удивляюсь, почему это предложено мне, — возразил Жюльен.

Колен вспомнил в эту минуту свой разговор со стариком отцом Жюльена и причину этого разговора. Мысль о смерти Дезанжа тотчас же пришла ему в голову, и он коротко произнес:

— Он умер, кажется, очень внезапно, вчера.

Колен внимательно присматривался к Жюльену, но не заметил у него никаких признаков особенного интереса. Жюльен молчал. Колен, однако, продолжал размышлять на эту тему. Графиня Дезанж была свободна теперь и богата. Конечно, она представляет прекрасную партию, но… в течение нескольких месяцев она должна будет жить очень тихо, и Колен горячо надеялся, что Жюльен поймет это.

Так это и было. Ничто касавшееся Сары не могло ускользнуть от Жюльена.

Когда он услыхал, что Шарль Кэртон покинул Париж, то решил принять назначение в Тунис, но только после свидания с Сарой.

В этот вечер, возвращаясь в свой клуб, он встретил Роберта.

— Знаете ли, как чудесно там? — сказал ему Роберт, кивнув головой в сторону Елисейских полей, и добавил жалобным голосом: — Но Сюзетта себя убивает, ничего не хочет знать, тоскует!..

— Она больна? — поспешно спросил Жюльен.

— Она ужасно печальна и чувствует себя совсем разбитой. Конечно, смерть дяди Коти была для нее ударом. Но ведь никто не мог желать, чтобы бедняга продолжал жить.

Жюльен рассказал ему о своем назначении в Тунис.

— О, как чудесно! — воскликнул Роберт. — Какая это удача для вас! Знаете ли, Гиз, как только мои дела здесь устроятся, я, может быть, приеду к вам.

— Великолепно! — отвечал Жюльен. — Приезжайте. Это будет очень хорошо.

Он чувствовал к нему расположение, какое обыкновенно испытывает влюбленный ко всем добрым родственникам своей возлюбленной до своего брака с ней.

— Когда же вы отправляетесь? — спросил Роберт.

— Скоро, я надеюсь. Вот что, Роберт, не хотите ли оказать мне услугу и не скажете ли графине, что я получил это предложение и мне бы очень хотелось переговорить с нею об этом, если только она может уделить мне минутку.

— О, с удовольствием, дорогой! Я скажу ей об этом, но только одному небу известно, как она отнесется к этому. Женщины чертовски упрямы, и если они немного свихнулись, то уже не стараются бороться с унынием, им даже нравится это; горе является для них своего рода роскошью и, как я полагаю, доставляет им удовольствие.

Он весело простился с Жюльеном и отправился домой, наслаждаясь прекрасным вечером и сознанием того, что теперь его положение изменилось: он стал «сам себе господин» и может, если захочет, поехать в Африку. Эта мысль в особенности улыбалась ему.

Он купил большую коробку шоколада для Сары и пачку новых журналов; он попробовал шоколад, просматривая один из номеров журнала в таксомоторе.

Гак открыла ему дверь в комнату Сары.

— Миледи чувствует себя очень плохо и не может видеть вас, мистер Роберт, — сказала она.

Роберт обнял угловатую талию Гак. Если у нее была слабость к кому-нибудь, то именно к Роберту. Он заговорил с ней заискивающим голосом.

— Прекрасная и чрезвычайно могущественная Гак, впустите меня. Я принесу пользу миледи, вы увидите! Пустите только на одну минуту, мне надо кое-что сказать ей. Я готов ухаживать за вами, только пустите меня.

— Ну уж, что поделаешь с вами? Ступайте! — сказала Гак, улыбаясь. — Только не оставайтесь слишком долго и не волнуйте ее своим разговором.

Роберт уселся на край постели Сары, пришел в восторг от великолепного шелкового одеяла абрикосового цвета, сбросил с него лежащие газеты и поднес ей шоколад.

— Угадайте, кого я встретил, Сюзетта! — воскликнул он.

Сара улыбнулась, взглянув на него.

— Ну, если вы будете спокойны, не будете много разговаривать, то я скажу вам. Я знаю, что вы вряд ли можете ждать, поэтому я скажу вам сейчас. Я видел Жюльена Гиза. Он уезжает в Тунис и просил меня передать вам это. И знаете ли, Сюзетта, я потом поеду к нему. Это будет великолепно… Скажите, вы не больны? Я сейчас позвоню Гак.

Он вскочил.

— Нет, пожалуйста, не надо, — остановила его Сара. — Когда уезжает Жюльен Гиз?

— Разве я не сказал вам? Скоро, моя милая. Ах, я и забыл. Что я за осел такой! Память у меня как дырявое решето. Жюльен хотел прийти к вам, поговорить об этом. Просил меня передать вам это. Я не знаю, что он думает и можете ли вы сказать ему что-нибудь по этому поводу, но он дал мне это поручение к вам. Я сказал ему, что вряд ли вы можете принять кого-нибудь, поэтому вам не надо беспокоиться, если вы еще не совсем оправились…

— Я могу написать, — возразила Сара.

— Конечно. А что вы думаете, Сюзетта, о моем плане съездить к нему немного позднее? Жюльен был в восторге. Я думаю, что в октябре, когда все тут наладится, я смогу это сделать, не правда ли?

Сара что-то машинально ответила ему. У нее застряла в голове только одна-единственная мысль: Жюльен уезжает совсем… или, во всяком случае, на многие месяцы. Он покидает ее.

Эта мысль сразу прогнала у нее нерешительность и апатию последних дней, все равно как гонит первый резкий порыв холодного зимнего ветра еще оставшиеся засохшие мертвые листья. Апатия исчезла, и к ней снова вернулось воспоминание о том вечере, когда она поняла и приветствовала свою любовь.

Жюльен уезжает, а она теперь свободна!

В первый раз она осознала это, что все дороги для нее открыты, что все перегородки исчезли.

Она присела среди подушек.

— Я сейчас напишу записку, а вы пошлите ее с кем-нибудь из прислуги.

— Прекрасно. Значит, вы его увидите? Он будет доволен. Мне показалось, что он очень желает, чтобы вы его приняли…

Сара быстро написала:

«Приходите ко мне ненадолго сегодня вечером, если можете. Я заинтересована известием, которое только что сообщил мне Роберт. Желаю всего хорошего. С. Д.».

Она запечатала конверт и передала его Роберту.

— Пошлите ко мне Гак, пожалуйста.

Гак пришла и увидала, что Сара стоит перед большим зеркалом. Она повернулась к ней и, улыбаясь, сказала:

— Гак, я чувствую себя еще несколько ослабевшей, но мне хочется встать.

— Хорошо, но только не напрягайте слишком своих сил, — с твердостью ответила Гак. — Торопиться не к чему, не то вам сделается дурно, и тогда нам всем достанется от доктора Лукана.

Туалет Сары совершался поэтому очень медленно. Когда она сошла вниз, держа на одной руке Вильяма, то встретила лакея, который шел доложить ей, что мосье Гиз ожидает в маленькой гостиной.

У нее моментально возникло сильное и нелепое желание повернуть назад в свою комнату и послать ему сказать, что она не может его принять. С минуту она колебалась, но затем устыдилась своей нерешительности.

— Должно быть, я влюблена, если так робею, — подумала она.

Было ли это или нет, но только сердце ее усиленно билось, когда она открыла дверь в гостиную.

Жюльен так быстро подошел к ней, что могло показаться, будто он ждал ее на пороге. На минуту они оба остановились у дверей, страшно сконфуженные и растерянные.

Жюльен сказал каким-то лишенным выражения голосом, что с ее стороны было очень любезно принять его.

Сара отвечала равнодушно, и вслед за тем наступила пауза, во время которой Вильям громко зевнул. Жюльен и Сара оба заговорили с ним. Он угрюмо слушал их; его маленькое собачье сердце страдало и чувствовало себя одиноким; никто не мог заменить ему того, кого он потерял, самого доброго и самого лучшего, которому он принадлежал и кому отдал всю свою собачью любовь.

Но он все же слабо помахал хвостиком и как будто заинтересовался тем, что Сара и Жюльен так горячо разговаривали с ним о нем.

Наконец эта тема разговора истощилась, и тогда Жюльен сказал, после небольшой паузы, отрывистым тоном:

— Как вам известно, я уезжаю в Тунис. Это будет род легальной политической работы. Надо уладить одно давнишнее дело в пользу правительства, направить другие дела должным образом и добиться согласия бея на нашу земельную программу. Одно тут зависит от другого. Если мы проиграем дело, то потеряем право добиваться удовлетворения наших требований; поэтому мы ни в коем случае не должны проиграть его… Это очень хорошее предложение, которое сделано мне, и (он тут впервые с тех пор, как вошел в комнату, посмотрел ей в глаза)… и я принял его, потому что, пока я не буду в состоянии говорить с вами вполне откровенно, я не могу оставаться тут, где я буду слышать о вас и, может быть, видеть вас постоянно… Это слишком много и слишком мало теперь, когда вы… свободны.

Он не мог отвести глаз от нее и смотрел на нее так, как будто хотел впитать в себя ее образ, запечатлеть его в своем мозгу, ее глаза и губы, завиток ее волос, необычайную белизну ее кожи, которая особенно резко выделялась на мягкой черной шелковой ткани ее платья, в котором она казалась совсем молоденькой девушкой.