Элоиза Джеймс - Жажда любви

Лакей протянул Роберте бокал, чтобы оправдать столь долгую, на взгляд общества, беседу.

– Это его светлость герцог Вильерс. Здорово играет в шахматы. Неужели никогда о нем не слышали?

Девушка покачала головой и взяла бокал.

– Говорят, он лучший шахматист Англии, – добавил лакей и, чуть подавшись вперед, прошептал: – Леди Чомли считает, что в забавах кое-какого рода ему нет равных… простите мою дерзость.

Глаза его так лукаво блеснули, что с уст Роберты сорвался невольный смешок.

– Я весь вечер наблюдал за вами, – продолжал молодой человек – вы все время притопывали ногой. Там, под лестницей, у нас свой бал. И похоже, никто не знает, что вы здесь. Почему бы вам не спуститься вниз и не потанцевать со мной?

– Не могу! Кто-нибудь обязательно…

Роберта огляделась. Зал был битком набит смеющимися, танцующими аристократами. Никто не обращал на нее ни малейшего внимания. Никто вот уже больше часа не обмолвился с ней ни словом. Отец куда-то исчез вместе с миссис Гроуп, поскольку еще раз удостоверился, что она «невинная жертва», как он выразился, когда подсаживал ее в экипаж.

– Там; в лакейской, никто не узнает, что вы леди, – уговаривал паренек, – особенно в этом платье, мисс. Примут вас за горничную какой-нибудь леди. По крайней мере там вы хоть сможете потанцевать!

– Согласна, – прошептала Роберта.

Впервые за весь вечер перед ней склонялись молодые люди. Она придумала себе злющую хозяйку и очень веселилась, описывая, какая это пытка – одевать капризную госпожу, Дважды она танцевала со «своим» лакеем и трижды – с незнакомыми. Наконец, поняв, что все-таки существует некая отдаленная возможность того, что отец ее хватится, Роберта поднялась наверх.

И тут же сообразила, что имеется еще одна, гораздо более вероятная возможность того, что отец забыл о ней и отправился ночевать в гостиницу.

Роберта побежала по коридору, оставив открытой обитую фланелью дверь лакейской, и с размаху врезалась в герцога Вильерса, сбив последнего с ног.

Он посмотрел на нее снизу, взглядом, холодным, как зимний дождь, и, не шевелясь, изрек, хрипловатым, чуть тягучим голосом, от которого по телу Роберты прошла дрожь:

– Передайте дворецкому, что ему следует научить вас приличным манерам.

Роберта судорожно моргнула и сделала реверанс, ошеломленная истинно мужской чувственностью, волнами исходящей от него, этим поразительным лицом со впалыми щеками и пресыщенным взглядом прищуренных глаз. Он казался воплощением всего того, что отсутствовало в отце. Подобный человек никогда не сделается всеобщим посмешищем.

Жизнь с отцом приучила ее точно анализировать собственные эмоции, в противном случае риск того, что их препарирует поэт, был достаточно велик. Поэтому она мгновенно поняла, что чувствует в этот момент. Вожделение. И подтверждением тому служат поэтические произведения отца, посвященные этому предмету.

Герцог встал и бесцеремонно приподнял ее подбородок.

– Как странно, что в этой полутемной дыре, рядом с лакейской, можно отыскать столь поразительную красоту.

И тут Роберта испытала истинное торжество. Очевидно, он не считает, что у нее бугристый лоб и сгорбленная спина! Значит, вожделение было взаимным!

– Э-э-э… – протянула она, пытаясь придумать, чем ответить. Не откровенным же предложением?!

– Рыжие волосы, – мечтательно прошептал он. – Удивительно высокие арки бровей, слегка раскосые глаза. Темно-рубиновые губы. Я мог бы нарисовать вас акварелью.

От его описания у Роберты поползли мурашки по коже. Она ощущала себя лошадью, выставленной на продажу.

– Предпочитаю не выглядеть слишком размытой. Не пишете ли вы маслом? – выпалила она.

Герцог вскинул брови.

– Хм… никакого передника горничной. Боюсь, я неверно определил ваш статус.

– Собственно говоря, я иду в бальный зал. Пытаюсь разыскать родных.

Он обвел глазами ее простенькое платьице с неровными складками на юбке, выглядевшей так, словно девушка шила ее сама.

Герцог уронил руку.

– Это делает вас еще более заманчивой и запретной добычей. Девица из обедневшей, но благородной семьи… Я бы поимел вас немедленно, будь у вас в кармане не больше нескольких пенни, дорогая. Но даже у меня имеются кое-какие убогие моральные принципы. Вернее, причуды.

– Вы слишком много на себя берете, – бросила она, – и к тому же обладаете чересчур богатым воображением.

Под этим Роберта имела в виду, что он весьма поспешно и ошибочно посчитал ее бедной… хотя, судя по ее одежде, ошибиться было легко. Но он пришел к более очевидному заключению:

– К сожалению, и вам я недоступен. Зато расскажу секрет своего успеха у женщин. И не возьму за это и полпенни, поскольку даже этого в вашем кошельке не найдется.

Роберта выжидала, любуясь цветом его фрака и волнистым совершенством волос.

– Собственно, плевать мне на то, получу я вас или нет.

– Не получите! – уязвленно заверила девушка. – Потому что я испытываю к вам абсолютно те же самые чувства.

– В этом случае я поцелую ваши пальчики и удалюсь. Он почтительно шаркнул ногой, а Роберта зачарованно наблюдала, как полы его фрака ложатся безупречными складками. Недаром она была дочерью поэта! Бледно-зеленый – все же неточное описание цвета его костюма. Скорее, эта шелковая тафта имеет оттенок, называемый «селадон», совсем как зелень молодых листочков. А черная вышивка при ближайшем рассмотрении оказалась цвета тутовых ягод.

Какое изысканное сочетание! Достаточное, чтобы заставить ее полностью изменить мнение. Но то, что она испытывала сейчас, было слишком глубоким для столь легкомысленной эмоции, как вожделение.

То, что чувствовала она, было не вожделением. Любовью. Впервые в жизни Роберта влюбилась.

Влюбилась!

– Я еду в Лондон, – объявила она отцу, едва переступив порог дома. – Мое сердце томится в оковах, и я должна следовать его зову.

Хотя столь напыщенный язык не был свойственен Роберте – та обычно выражалась попроще, – все же на этот раз она сочла нужным процитировать одно из стихотворений отца.

– Ни за что! – воскликнул тот, игнорируя ее литературную ссылку. – Я…

– Без тебя, – перебила она. – И без миссис Гроуп.

– Ни за что!

Битва продолжалась с месяц. До тех пор, пока почтальон не принес мартовский выпуск «Рамблерз мэгэзин».

На этот раз карикатуры были еще ужаснее. Ее изобразили не только сгорбленной и с неестественно широкими бровями, но и стоящей на коленях перед человеком в ливрее. Судя по гнусному рисунку, Роберта умоляла лакея взять ее в жены.

«Что дочь, что отец! – гласила подпись. – Мы всегда подозревали, что безумие – болезнь наследственная».

Роберта ничуть не сомневалась, что карикатура распродается в «Хамфриз принт шоп», как горячие пирожки.

– Моя совесть чиста! – прогремел отец, как только понял намек. – Но ты! Ты могла сообразить, что репортеры светской хроники платят слугам за любые добытые сплетни? Как ты могла, особенно учитывая тот факт, что мы с миссис Гроуп и без того постоянно появляемся на страницах «Таун энд кантри мэгэзин»?! Кто-то неплохо заработал на твоей глупости! И нет смысла просить меня написать еще одну поэму: здесь мое дарование бессильно.

Ярость маркиза улеглась только после написания четырехсот строк ямбическим пентаметром, в котором призыв «змея, уползай прочь» рифмовался со словами «единственная дочь» – что само по себе, согласитесь блестящая находка.

Досада Роберты смягчалась только постоянным напоминанием о том, что она собирается выйти замуж за герцога Вильерса, заказать шелковые платья оттенка «селадон» и больше в жизни не слышать ни одного стихотворения.

Она приказала запрячь отцовский экипаж, не парадный, разумеется, но все же достаточно презентабельный. Велела второй горничной сопровождать ее в Лондон и уехала, сжимая в руке саквояж, набитый неприглядной одеждой, сшитой миссис Партнелл. Там же лежали кошелек с довольно умеренной суммой и стихотворение отца – единственная рекомендация, которую тот согласился ей дать.

– О, дерзкий новый мир! – прошептала она про себя, но тут же сморщила нос. Больше никакой поэзии! Герцог Вильерс скорее всего никогда не слышал о Джоне Донне и, возможно, не смог бы отличить сонет от оды.

Словом, само совершенство!

10 апреля 1783 года

Бомонт-Хаус, Кенсингтон

– Замужняя парижанка должна иметь любовника, иначе она никто. И ей простят даже двоих.

Дверь гостиной распахнулась, но молодая дама, сидевшая к ней спиной, не обратила внимания на это обстоятельство.

– Два?! – воскликнул изысканно одетый молодой человек. – Полагаю, французы – абсолютно счастливая нация. А вот когда я был там в последний раз, они показались мне довольно надутыми. Должно быть, переполнены сознанием собственного богатства и значимости и поэтому боятся свободно вздохнуть, словно съели после ужина сразу три порции заварного крема.

– А вот три любовника – это уже перебор, – продолжала женщина. – Хотя я знавала и тех, которые считали такое количество отнюдь не чрезмерным.

От ее тихого смеха у мужчин замирало сердце и начиналось волнение в нижней области. Даже без слов было ясно, что она вполне способна справиться с одним… или даже тремя французами.

Ее муж закрыл за собой дверь и ступил в комнату.

Молодой человек поднял глаза, встал и без особенной спешки отвесил поклон.

– Ваша светлость…

– Лорд Корбин! – ответил герцог Бомонт, кланяясь, в свою очередь. Корбин был как раз во вкусе Джеммы: элегантен, уверен в себе и куда более умен, чем казалось на первый взгляд. Собственно говоря, он был бы ценным приобретением для парламента… хотя вряд ли унизится до чего-то, хотя бы отдаленно напоминавшего работу.

Граф Гриффин, шурин герцога, тоже поднялся и небрежно поклонился.