Лицо Джины.

Глаза Джины.

Он знал ее не столько давно, сколько хорошо. Она была другая. А может, не такая уж другая? Может, просто она научила его понимать, что любое человеческое существо — дитя какой-то женщины, и, вероятно, ее способность смеяться перед лицом всех несчастий помогала ему тогда, когда он в этом больше всего нуждался. Джина верила. Она верила, что ее жизнь изменится, что дни ее наполнятся любовью. Она умела танцевать с чувственностью, способной, казалось, вызвать возбуждение и у евнуха так, что его половой орган восстал бы, словно хвост у ящерицы, но все, чего она хотела от жизни, — это аккуратный белый забор из штакетника, две кошки во дворе, собака, двое детей и муж, возвращающийся каждый вечер домой. Она любила готовить, шить. Мечтала когда-нибудь объехать все американские парки аттракционов, покататься на всех прогулочных корабликах, съехать со всех горок. Когда-нибудь.

«Когда-нибудь» казалось ей таким близким!

«Когда-нибудь» окончилось смертью.

К одиннадцати часам Марк отказался от попыток уснуть. Все равно ничего не получалось. Он выбрался из постели и побрел в душ, моля Бога, чтобы вода принесла облегчение. Чисто вымытый, но ощущающий себя грязным и запущенным, он вышел из душа и направился к письменному столу. Постоял, глядя на фотографию Мэгги, потом устало присел на край кровати.

Удивительно: он ни на минуту не забывал жену, но понимал, что жизнь продолжается, что у него важная работа и что он не одинок. Ему повезло. Мэгги оставила ему двух сыновей: Майкла, которому было теперь двадцать шесть — сюрприз, подаренный им жизнью еще в начале студенческих лет, и Шона, двадцати двух лет, оканчивающего кинофакультет университета Майами. У ребят все было хорошо, у него тоже. Возможно, сыновья — самое дорогое наследство, оставленное ему Мэгги. Брак их не был идеален, идеальных браков вообще не бывает. Но жили они хорошо, и в день ее похорон он понял, что любит ее так же страстно, как любил в день свадьбы.

Они повздорили в тот день, когда она собиралась к врачу. Она обратилась к нему из-за головных болей, которые Марк относил на счет похмелья. Мэгги не слушалась, когда он советовал ей притормозить. Он не опасался ничего серьезного, поэтому, когда она вышла из кабинета, улыбнулся и хотел было поддразнить ее: «Ну что, головка болит? Знаю, знаю, в течение месяца никакого секса, да?»

Но тут он увидел выражение ее лица, боль в глазах, застывшие в них слезы. Она всегда была здравомыслящей женщиной. Такой, какая нужна копу. Она научилась жить с постоянным страхом за него, потому что была сильной. Такой сильной!

Она никогда не плакала. Даже тогда, когда узнала об опухоли, даже тогда, когда он сам не выдержал и разрыдался. Лишь один раз слезы выкатились из ее глаз, только раз, уже перед самым концом. Она не могла перенести мысли о том, что не увидит, как ее сыновья станут взрослыми. Ей непереносимо было видеть их слезы и слезы Марка, поэтому все они старались не думать о том, что предстояло. У них было время, и они разговаривали. Однажды Марк сказал ей, что никогда не сможет вновь полюбить, она ничего не ответила, лишь потрепала его по волосам: «Ты не сможешь жить без любви, любовь нужна всем». Он спорил, а она лишь улыбалась: «Только непременно убедись, что она хорошая женщина, Марк. Потому что ты хороший и заслуживаешь самого лучшего. Марк, ты ведь человек. Ты любил меня. Мы ссорились, боролись друг с другом, но это было прекрасно. Не наказывай себя за то, что мы любили друг друга!» В другой раз она сказала ему: «Не оставайся один слишком долго, Марк. Боже, я люблю тебя. Не будь одинок. Не сломай себе жизнь из-за меня. Только помни: никогда не суди о книге и о женщине по обложке».

Перед смертью она очень страдала от болей. Но в самом конце просто тихо обмякла в его руках. Майкл и Шон стояли рядом. С тех пор прошло почти семь лет. Он все еще любил Мэгги. И именно ее слова заставили его в тот вечер, когда он чуть не арестовал Джину, осознать, что в этой девушке было много хорошего. «Никогда не суди о книге и о женщине по обложке». Благодаря Мэгги он смог рассмотреть то, что было спрятано в Джине под внешней оболочкой. Чем бы она ни зарабатывала на жизнь, она была хорошим человеком, жизнелюбивым и любящим.

Она умерла за свои мечты, так ему казалось.

Услышав шум за входной дверью, Марк машинально выхватил пистолет из кобуры, висевшей на спинке стула. Но тут же понял, что кто-то открывает дверь ключом. Майкл. Он быстро встал, натянул трусы и джинсы. Когда раздался стук в дверь его спальни, находившейся в дальнем конце квартиры, он был почти одет.

— Дедушка?

— Входи, детка, — крикнул он, открывая дверь. На пороге стояла Брит, дочка Майкла, которой только что исполнилось шесть лет. Она смотрела на Марка огромными голубыми глазами, как у бабушки. Он сообразил, что волосы его после душа взъерошены и, должно быть, он похож на черта.

— Папа сказал, что ты не можешь быть дома так поздно. А я сказала, что ты здесь, потому что видела твою машину.

— Ты умница.

— Я собираюсь, когда вырасту, стать сыщиком, — гордо заявила она.

Он поднял бровь и открыл было рот, чтобы посоветовать ей стать кем-нибудь другим: работа в полиции опасна, и он не хочет, чтобы с ней что-нибудь случилось.

Однако, подумав, решил, что не имеет права говорить ей это. Жизнь вообще штука опасная, и он будет тревожиться о внучке, чем бы она ни занималась, но она имеет право сама решать, что делать ей со своей жизнью. В конце концов полицейским был он, а семья потеряла Мэгги.

С улыбкой он погладил внучку по пышной копне соломенно-светлых волос.

— Запомните, юная леди, вы можете выбрать любую карьеру, когда станете взрослой, но что бы вы ни выбрали, это будет нелегко.

Она улыбнулась, потом нахмурилась и сказала:

— Дедушка, ты выглядишь усталым.

— Я только что встал и принял душ.

Ее округлившиеся огромные глаза смотрели на него с простодушной наивностью:

— Дедушка, так это, наверное, из-за мыла. Ты пользуешься неправильным мылом. Тебе нужно купить «Пикантную чистоту». А может быть, «Открой глазки». Да, думаю лучше это.

— «Открой глазки»?

Марк недоуменно посмотрел на сына, стоявшего за спиной дочери в гостиной. Майкл был вылитый Марк в молодости. Он смущенно пожал плечами.

— Наверное, это из рекламы, — сказал он. — Я постоянно твержу, что Брит слишком долго засиживается перед телевизором. Наша жизнь превращается в одну сплошную бесконечную рекламу. Не только полицейские рискуют. Вот он — наш профессиональный риск бизнесменов рекламы.

— Гм, — Марк взглянул на Брит, — что ж, солнышко, я сегодня же пойду в магазин и куплю себе правильное мыло. Господи, если бы я только знал, что все это из-за мыла! — Он ласково пощекотал ей подбородок, затем перевел взгляд на сына: — Что ты тут делаешь? С каких это пор студенты, обучающиеся рекламному бизнесу, отдыхают среди недели?

— На этой неделе у меня нет ни занятий, ни деловых встреч, Стефани пошла на прием к врачу, поэтому я отпросился на сегодняшнее утро. Мы заехали за пляжной сумкой Брит, я оставил ее здесь пару недель назад, там все ее купальные принадлежности, игрушки и прочее.

— Да нет, ты же знаешь, что я всегда рад вас видеть.

— Я не хотел тебя напугать. Обычно тебя в это время не бывает дома.

— Конечно.

— Дедушка, ты уже завтракал? — заботливо спросила Брит. — Молоко — полезно для тела.

— О Господи! — вздохнул Марк.

— Спроси дедушку, не хочет ли он где-нибудь позавтракать с нами, Брит. Мы заставим его добавить молока в кофе.

— Только быстро, — ответил Марк, — очень быстро. Мне надо на работу…

— Да-да, — улыбаясь прервал его Майкл. Все же он удивительно походил на Марка, только у него были еще ямочки на щеках, как у матери. — Я видел утренние газеты. Все первые полосы посвящены… — он замялся, покосившись на дочь, — этой девушке. Твое имя упоминается неоднократно.

— Мое имя? — простонал Марк.

— Суперполицейский. За считанные секунды прибыл на место происшествия. Возглавил расследование, преступление уже раскрыто. Надень рубашку. Ты сможешь прочесть все это за чашкой кофе в парке.


Идти было трудно. Во-первых, она чувствовала себя более усталой, чем тогда, когда ей наконец удалось заснуть. Во-вторых, от выпитого утром вина болела голова и состояние похмелья усугублялось тяжелой тоской, навалившейся на нее, когда, проснувшись, она поняла, что все случившееся накануне не было сном.

А кроме того, она просмотрела газеты. «Репортер» состряпал кровавую историю, обвиняя во всем Джона и не без умысла указывая на цвета, которые Джон якобы предпочитал не только в своей живописи, но и в реальной жизни, — багрово-красные. Он утверждал, что из достоверных источников известно, будто у Джона был пламенный роман с Джиной Лаво, который и прежде изобиловал жестокими ссорами.

Она еще раз возблагодарила Бога, что Кати далеко, на Амазонке, и что Джону сегодня вряд ли принесли в больницу утренние газеты.

Даже если он пришел в себя.

Добравшись до больницы, она, впрочем, убедилась, что этого не произошло.

Он впал в кому.

Это известие повергло ее в глубокую депрессию, несмотря на заверения врача, что хотя коматозное состояние и представляет некоторую опасность, больной может выйти из него в любой момент. Доктор просидел с ней не меньше двадцати минут, может, полчаса. Ей показалось, что она теряет рассудок, потому что за все это время не поняла ни слова из его профессиональной речи. А ведь она читала когда-то книгу Робина Кука «Кома». Там рассказывалось, что у находящихся в коме больных брали органы для пересадки, так что никакие речи не могли ее утешить.

Всю первую половину дня она просидела у постели Джона, держа его за руку и разговаривая с ним, поскольку медсестры убедили ее, что ему это полезно. В больнице дежурили полицейские: один стоял за дверью отделения интенсивной терапии, другой, готовый сменить его, расположился в приемной, где было довольно спокойно. Медсестры и полицейские перешептывались, но она не слышала их.